Никому другому Баки бы в жизни не позволил говорить с собой вот так, издеваться откровенно – втоптал бы в грязь по уши, морально, конечно, но мог бы и физически, а после – любовался результатами трудов своих. С Солдатом возникали другие желание. Ну, например, запустить подушкой, но это даже в больной фантазии Барнса выглядело до того глупо, что становилось стыдно за такие порывы, нечего и говорить о воплощении оных в реальность.
- Ты меня не тронешь, - нагло заявляет он вместо того. – Потому что я тебе нравлюсь. Ну, признайся!
И да, черт, Баки хотел бы услышать это. Он понятия не имеет, как бы такие слова прозвучали из уст Солдата, но узнать хочется до нервной дрожи, вот Джеймс и провоцирует, как умеет. А провокатор из него всегда был отличный, чего уж.
Он звучно фыркает и щурится почти обижено. На лице – целая гамма эмоций, от откровенного веселья до почти детского возмущения; и Барнсу завидно слегка – Солдат-то вон, сидит совершенно спокойный, нечитаемый. Уметь бы так.
- Какая прелесть! – тянет сержант насмешливо, и в глазах пляшут издевательские огоньки. – Ты еще и магазины обчищаешь. Господи, ты просто мечта!
Перспектива обзавестись-таки запасом нормальное еды радует безумно, но Барнс только кивает, соглашаясь. Завтрашний день обещает быть весьма неплохим, раз в нем есть место бургерам и мороженному.
- Это я-то натворил?! Я виноват?! – возмущение плещется просто через край, и Джеймс не удерживается, легонько пинает Солдата в колено, небольно совсем, просто показывая, что думает об этих его обвинениях – совершенно беспочвенных. – Да я просто стоял! Ну, может, болтал много… Это тебя переклинило!
На краю сознания мелькает мысль, что Барнс тогда не очень-то и сопротивлялся, особенно, когда они добрались до злосчастной кушетки, и на лице мелькает легкое лукавство, плавно перетекающее в улыбку – мягкую, доброжелательную, совершенно искреннюю. Баки соврал бы, скажи он сейчас, что не понял, почему Солдат потянулся к нему. Он осознал причины после, когда думал о произошедшем, прокручивал каждый момент в памяти. И слегка устыдился своего бурного возмущения.
- Ладно, - мед бровями появилась едва заметная морщинка, когда сержант нахмурился. – Рука. Я думаю… Мне показалось… В руке дело. Ты будто не мог поверить, что… ну, знаешь, у меня она есть. Проверял. Я только после понял.
Может, Баки снова кажется, а, может, во взгляде Солдата действительно есть некая игривость. И это завораживает, не дает глаз отвести от его лица, и сержант смотрит с плохо скрываемым желанием – прикоснуться, прижаться, поцеловать, - когда оттягивает слегка ворот рубашки; прошло несколько часов, и следы дневного «приветствия» уже начинали наливаться синеватым под бледной кожей.
- Ага. Ты же меня так сегодня встретил, - Баки шепчет почти что в губы, жадно ловит чужое дыхание, и чувствует, как его ведет. – И нет. Бывали моменты и получше. Я… покажу, если не вспомнишь. И если захочешь.
Солдат захочет – Барнс понимает это, когда его сжимают в объятиях, которые, честно говоря, больше на тиски похожи, но плевать он не это хотел, пусть хоть ребра треснут. Кроме горячих губ его не интересует вообще ничего, и это снова попахивает нездоровой, патологической тягой к кому-то. Тягой, с которой и бороться-то желания нет, если честно.
Держаться чуть подальше после – правильное решение. Баки цепляется за мысль, что Солдат, вообще-то, ранен, потому что в голову лезут совершенно иррациональные мысли о том, что он хотел вернуть один долг и, может, даже с процентами, и лучше бы сейчас упираться коленями в диван по обе стороны от чужих бедер, а не в пол… Джеймс только головой трясет, отчаянно пытаясь вернуть себя на грешную землю и не делать глупостей. У них тут, вообще-то, серьезный разговор.
С Солдатом тоже что-то происходит, но явно не что-то настолько же радужное, как с Баки. И Джеймсу даже обидно на мгновение, когда его отталкивают, он не сразу понимает причины, смотрит пораженно, словно его предали сейчас.
- Что?.. – тупо переспрашивает он, моргая. Смысл слов упрямо не желает доходить до воспаленного мозга.
Когда же Барнс наконец-то понимает все, замечает, как мужчина перед ним буквально сжимается, улавливает его дрожь, ему хочется сожрать себя с потрохами за то, что преподнес все коряво, допустил само зарождение мысли о чем-то недобровольном, неприятном. Как можно было быть таким идиотом?!
- О Боже, - выдыхает жалобно, виновато, придвигается ближе и осторожно касается колена, пытаясь заглянуть в лицо. – Ты… нет. Нет, конечно. Ты не так все понял.
Сейчас хочется быть ближе, обнять, успокоить, вернуть то хрупкое равновесие, что было между ними всего-то пару минут назад. И Джеймс поднимается с пола, пересаживается на диван и снова осторожно касается – локтя здоровой руки на этот раз. Он склоняется ниже, пытается поймать взгляд, и отчаянно кусает губы, сдерживая эмоции.
- Прости, - шепчет тихо, пальцы сжимает чуть сильнее. – Я все неправильно рассказал, наверное. Прости. Можно мне?..
Он не договаривает, вместо того придвигается ближе и бережно обнимает, чтобы ни в коем случае не задеть рану; утыкается носом в шею, трется легонько и чуть поворачивает голову, чтобы можно было говорить совсем уж тихо, на ухо, пусть никого, кроме них, тут и нет.
– Ничего подобного, ясно? Все… вышло немного спонтанно, но я хотел. Правда, хотел. И мне было хорошо. Нам обоим, думаю. Я ни о чем не жалею, - в этих словах нет и тени лжи. Потому-то Баки и тяжело их произносить; это словно душу из себя по кусочкам вытаскивать и выставлять на всеобщее обозрение. Впрочем… Солдату ее показать можно.
Джеймс мягко гладит мужчина по плечам, то ли успокаивая, то ли успокаиваясь самому, снова прячет лицо, перемещается чуть-чуть и прижимается пересохшими губами к плечу. Это - подтверждение, еще одно откровение, и что-то внутри обрывается окончательно. Барнсу плевать, как прозвучит то, что он скажет, но держать все в себе уже нереально, больно – почти на физическом уровне.
- Я скучал, понятно тебе? – шепчет сбивчиво, прижимается чуть ближе. – Ты бы, черт возьми, только знал, как я скучал. Ты же потерянный совсем был, ничерта мне не рассказал, только потянулся почему-то, помог, а я ничего – ничего, слышишь? – сделать не мог, я вообще за семьдесят лет от тебя оказался, на гребаных четыре месяца… Как тебе вообще в голову пришло, что ты что-то плохое сделал, когда я сам тебя поцеловал, а? Какой же ты придурок, Господи…
Баки вжимается лбом сильнее, словно боится, что его снова оттолкнут; тогда-то нервы точно сдадут, окончательно и бесповоротно.
– Я скучал, - глухо повторяет он. – Волновался, вообще-то, за тебя. И я чертовски рад, что с пространством и временем снова произошла какая-то хрень, даже если мне и в этом веке не достанется парочка бургеров, - Джеймс смеется хрипло, запоздало осознавая абсурдность, неуместность, возможно, собственных слов. – Только не придумывай больше того, чего не было.
Остаться бы так навсегда, но это неправильно. Барнс помнит, что сам требовал, чтобы Солдат отдохнул, и нехотя отлипает от него, смотрит в глаза и улыбается совершенно измучено, но оттого не менее тепло, все еще не размыкая рук.
- Поспишь немного? Я расскажу, что захочешь, после. Только отдохни, пожалуйста. Ты, черт возьми, ранен все еще.
[NIC]Bucky Barnes[/NIC]
[STA]Did you lose what won't return?[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2e9yT.gif[/AVA]
[SGN]But did you see the flares in the sky?
Were you blinded by the light?
Did you feel the smoke in your eyes?
Did you? Did you?
Did you see the sparks filled with hope? You are not alone
Cause someone's out there, sending out flares.[/SGN]