Идея всегда казалась ему несусветно глупой... Проверять навык стрельбы на пугливых голубях – все равно, что пытаться пристрелить убегающего врага в спину. С одной стороны легко, а с другой в какой-то степени аморально. Голуби всегда считались птицами мира, и даже такой закоренелый военный как Марлоу это знал. В конце концов, мир так или иначе был конечной целью любой войны, даже если она уводила за сотни миль от дома в дюны и пыльные деревушки Египта, по которым маршировала армия Британской империи.
Джон терпеть не мог расположение своего полка, о чем неоднократно жаловался старшим чинам, но слушать возмущения молодого, только недавно получившего назначение офицера никто не собирался. Кого волновало, что наблюдательный и недоверчивый по природе своей шотландец считает местных опасными и беспокоится за безопасность своих людей? На тот период их войскам ничего не угрожало и ситуация была под полным контролем. По крайней мере, так писали в газетах дома, о которых Марлоу ничего не знал. Тем временем, пока в столице рассказывали об успехах, на глазах у него постоянно случались столкновения, а местные желтые издания поливали британское правительство отборной грязью, не стесняясь в выражениях. Националистам нужен был лишь маленький повод, чтобы восстать и вытеснить их за пределы своего государства… И как на зло повод подвернулся во многом благодаря неудачному расположению полка Джона Марлоу…
Не зря же полковник беспокоился о своих людях: они сами навлекали на свои головы не мало бед, пуль, ножевых ранений и прочих радостей, на которые потом переводили ценные медикаменты. Кто знал, что глупая идея пострелять в голубей завершится таким погромом? Марлоу не следил за своими ребятами как наседка, у него были свои важные и неотложные дела, тем более в период больничного. Болел Марлоу сильно, и потому только виски могло утешить его терзающуюся душу и крайне хворое тело. Виски, коньяк, да все, что в баре найдется, лишь бы не это разведенное пойло, что местные называли вином. Изрядно пьяный, Марлоу возвращался ясным днем в военный лагерь, когда до него дошли вопли, доносящиеся от караульных. Местные жители тут же загородили Джону и так мутный обзор, из-за чего он вынужден был протискиваться через толпу зевак, чтобы разобраться, какого дьявола его офицеры покинули свои посты.
– О`Брайан! – проревел хрипло полковник, оттолкнув последнюю преграду в лице тощего как щепка паренька, - чтоб тебя лепреконы разодрали, сукин ты сын, почему вы… Святая Дева…
В залитом солнце пяточке песка звездой распластался британский солдат, а нависший над ним местный с испуганными как у дикой лани глазами пытался дозваться до сородичей на родном языке, возделывая к ним в молитве руки. Ошалевший Марлоу пробуксовал еще ближе, обходя ужасную сцену полукругом. Другие солдаты уже давно держали мужчину на мушках, не решаясь ни выстрелить, ни схватить очевидного преступника.
Верещать на родном языке египтянин так и не перестал, кидаясь то к одной молча взиравшей на него стене соглядатаев, то к другой. Жалостливый тон натыкался на испуганные восклицания в ответ и истеричные вопли тех, в кого бедолага пытался вцепиться крючковатыми пальцами, прося о какой-то помощи.
– Что делать, сэр? – нервно поинтересовался караульный, уже с трудом понимая, ради чего держит преступника на прицеле мушкета. – Он убил нашего!
– Это еще не ясно, – тихо ответил Марлоу, немигающим взглядом прожигая валяющийся на песке труп.
– Он его убил! – крикнули менее дружелюбно настроенные рядовые, которых набралось целый десяток.
– Убийца! Убийца!
Египтянин зашелся в слезах, попятившись и оступившись на трупе, из-за чего большая часть британцев взвилась в едином негодующем порыве.
– Оттащите его оттуда!
– Схватите его! Хватайте его, ребята!
– Полковник!
Так и не дозвавшись до своих, египтянин оглянулся на Марлоу, поняв, что он главный, и со слезами на глазах кинулся на офицера, будто надеясь, что хоть один человек его поймет… Но в наступившей вдруг пронзительной тишине не смог произнести ни единого слова. Выстрел оглушил всех собравшихся, а египтянин, открыв рот, уронил себе под ноги сгусток крови, которой почти моментально захлебнулся, рухнув у ботинок Джона. Лишь потом он вспоминал, как вдали, в горящем мареве за пределами лагеря его солдаты дрались с местными жителями, пытаясь восстановить контроль... Из-за смерти пары голубей и слишком разных по природе своей культур. Откуда Джон Марлоу мог знать, что египтянин, умерший за якобы попытку напасть на старшего офицера британской армии, умолял о помощи для его солдата, лежащего на земле с солнечным ударом. Откуда он мог понимать этот странный, путанный язык, чтобы разобрать хоть одно слово, чтобы понять, что ему не угрожает опасность, чтобы остановить взведенных подчиненных, готовых по первому же сигналу начать расстреливать и так надоевших им местных. В какой хаос превратилась глупая выходка третьего подразделения его полка… Детали происшествия Джон узнал в кабинете генерала Колберта на следующий день.
– Когда местные увидели, что творят твои солдаты, они кинулись защищать этих чертовых птиц, началась стрельба, рядовой Шелдон бросился к лагерю, переволновался, судя по всему, перегрелся и рухнул наземь с солнечным ударом, когда мимо проходил торговец фруктами… – пробухтел генерал, глядя в окно. Стоящий на нетвердых ногах за его спиной полковник всеми силами старался не выдать своего похмелья и жгучей тоски, от которой то мутило, то водило из стороны в сторону.
– И его застрелили, чтобы защитить тебя. У него не было даже перочинного ножа с собой, Марлоу!
Тяжело вздохнув, Джон закрыл глаза, стиснув зубы, словно его ударили по лицу. Смерть гражданских, пускай и местных, была пятном на репутации, причем не только армии, а всего британского правительства. Джон это понимал, но поделать уже ничего не мог. Представители же местного правления требовали наказать всех виновных. Честно вынеся приговор жителям деревни, вступившим в вооруженное столкновение с солдатами британской армии, они желали кары для солдат британской армии, превысивших свои полномочия.
– Я не умею воскрешать людей, сэр, - отозвался наконец Джон, когда генерал тяжело сел за стол.
– Как и я, - оправив густые усы, Колберт закурил трубку и потер висок, - поэтому и выбора нет. Командование требует разбирательства и увольнений. Если ты не можешь держать ребят в узде, то и служить не должен.
– Но, сэр!.. – осознав, к чему клонит начальник, Малоу сделал шаг к столу, но генерал предупреждающе возвел палец к небу.
– Радуйся! Радуйся, слышишь? Что не висишь на том же суку во дворе, как этот несчастный абориген. Ты возвращаешься домой, Джон Марлоу. Радуйся, что живешь.
И все из-за глупой, невероятно глупой идеи пострелять в глупых птиц...
Радоваться жизни с тех пор бывший полковник без вредя для нее уже не мог. Спустя пару долгих месяцев, казалось бы, стоило задуматься о пользе выпивки, которой Джон злоупотреблял во время военной кампании, допустив разгильдяйство в рядах подчиненных. Но увы, от угрызений совести в трезвом состоянии ума спасал лишь алкоголь, а от ночных кошмаров – знатные драки в местных лондонских пабах в тех районах, куда нормальные люди не то что по ночам, днем ходить не рисковали. Джон же напротив из них не вылезал, напрашиваясь на драки каждый вечер. Он был ужасно зол. Так сильно зол, что плевать хотел на то, кого и за что лупит натренированным кулаком. Бывшего военного лишь раз за годы категорически неправильного образа жизни смогли уложить на лопатки. И то в пять морд, которых Марлоу в силу беспросветного пьянства даже не мог вспомнить. Он ничего не помнил, кроме того, что в конце концов ему протянули руку помощи. И эта рука спустя пару лет вывела его на другую сторону улицы от особняка Честерфилдов, приманив хорошими деньгами и какими-то перспективами. Чем-то, что напоминало бы ему о военной службе, и в то же время не было бы столь обременено жестоким уставом, с которым у Марлоу не сложились отношения, как он сам себя заверял, чтобы спокойно засыпать по ночам.
Помятый вид бывшего полковника едва ли подходил даже под тот уличный фонарь, у которого он прислонился плечом, украдкой выпивая из походной фляги, когда мимо проходили подозрительные прохожие в богатых фраках и дорогих чепчиках. Аристократы задирали подбородки, носы, локти… Чего только они не делали и как только не выражали свое пренебрежение, чтобы выразить аристократическое презрение к неожиданно появившемуся на чистой и опрятной улице незнакомцу, словно случайно или опять же по пьяни забредшему из рабочих кварталов в благопристойный район. Вздохнув, Джон в очередной раз осмотрел фасад дома, будто пытался по занавешенным стеклам окон расшифровать свою судьбу. Сердце сковали словно цепями, а разум упрямо твердил, что не его это дело, как не посмотри. И все же выбора почти не оставалось, ведь Марлоу, выпивая, играя в карты, просто засыпая на улице, где каждый второй – вор, успел потерять все ветеранское жалование и влезть в долги, которые ему нечем было платить. Его шанс на лучшую долю ожидал по другую сторону улицы, за богатыми дверьми поместья, о котором он мог лишь мечтать в юности, уходя в армию…
Но прежде, чем Джон задумался о стоимости чужого дома и успел расстроиться собственным возможностям заработать подобный в этом же районе на зло местным, взгляд солдата упал на тротуар перед оградой. Миловидная молодая леди шла под крыльцо того же поместья, к которому уже скоро, если верить старым карманным часам Марлоу, должен был подойти наконец и он сам собственной персоной, сколько бы ее не считали недостойной местного колорита. Ему было назначено, в конце концов, и видимо, той даме тоже, если он правильно понимал типичные для спешащих куда-то людей взгляды.
Заметив, как девушка нечаянно обронила перчатку, Джон с томительным тоскливым вздохом оттолкнулся от столба, который упрямо подпирал последние минуты, и перешел дорогу, оказавшись позади леди, чтобы подобрать оброненную вещицу. Ему стоило поскорее догнать владелицу, пока она не скрылась за дверьми дома Честерфилдов. Судя по наряду и по той же перчатке, которую Марлоу бережно стряхнул и вытер от пыли, девушка была не из местных вод рыбкой, что уже располагало проявить если уж не заботу, то хотя бы солидарность и внимание. Пора было идти в бой, подумал про себя бывший полковник с иронией, от которой на лице появилась горькая улыбка, вполне себе способная сойти за улыбку вежливости. Откашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, Джон первым делом безукоризненно по-военному и без лишних слов протянул леди ее потерянную перчатку с таким видом, будто исполнял служебную обязанность.
– Мисс, простите. Это ваше, – утвердил он и смущенно опустил голову, словно так мог скрыть запах перегара.
[NIC]John Marlowe[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7577666.png[/AVA][SGN]
[/SGN]
Отредактировано Farenheight (2015-07-15 14:20:57)
