Очередное помпезное мероприятие, насквозь пропитанное лживым официозом и искусственно созданной доброжелательностью. Здесь кровь сливается с вином, а слащавые улыбки с ядом произносимых слов. Всего лишь одно из типичных для Тевинтера бессмысленных празднеств, один из до тошноты приевшихся Дориану вечеров. Он - альтус, сын магистра, будущий маг(все в этом настолько уверенны, что это даже отчасти напрягает) и гордость(только потому что единственный ребенок) семьи. Он должен присутствовать на каждом ужине с маразматичными магистрами, он должен фальшиво улыбаться, он должен не отводить взгляд от кровавой мазни по воздуху. Бесконечный поток этих осточертевших "должен" и "будет" давит на разум, не дает спать по ночам и мучительно медленно убивает. Дориан боится стать неугодным, но истинный страх в нем вызывает перспектива потерять самого себя в этом вихре чужих желаний. В его сознании всё ярче проявляется мысль о том, что так продолжаться больше не может, он выше всех этих сковывающих цепей и марионеточных нитей. Маска всё чаще дает трещину, пропуская сквозь себя искреннюю ухмылку и колючее недовольство. Мальчишке всего 12 лет, но он уже четко осознает то, что Империя душит его.
- Ненавижу, - тихо шипит Дориан, с нескрываемым презрением обводя взглядом облицовку представшего перед ним особняка. Каждый дюйм серого камня раздражает, вызывая желание поскорее раскрыть в себе магический потенциал и спалить здесь всё к чертям. Мысли наполняет обжигающий поток проклятий и вычурного мата на Тевине. Но внешне это уже никоим образом не проявляется, Павус лишь кривит губы в надменной ухмылке и поправляет подол своего плаща. Он должен всем своим видом показать окружающим неоспоримо вежливое "пошли прочь", дабы не вызвать лишний интереса к своей персоне. Ведь он пока еще не в силах противопоставить что то членам магистериума, и уж тем более их магии крови. К слову, он предчувствует, что именно этой силой сегодня будет хвастать инициатор "весёлых посиделок".
С каждым шагом он всё ближе подходит к своей "золотой клетке", в которой точно застрянет на ближайшие три часа. Хотя, вспоминая папино "сегодняшний вечер обещает быть интересным", скорее всего он изначально недооценил плачевность своего положения, и проведет здесь не только вечер, но и ночь. Шумный вздох все же прорывается сквозь плотный слой напускного безразличия. Подумать только, он бы мог провести этот вечер с книгами или, в крайнем случае, с тускло освещенными улочками рядом с особняком. Но нет, его семье ведь просто жизненно необходимо осчастливить своё единственное чадо гнетом дополнительных обязательств. Гнев вновь концентрируется в грудой клетке и выплескивается в тихом "вишанте каффас", больше похожем не на слова, а на шипение. Рука отца давящей тяжестью ложится на плечо - удрать не получится.
- Веди себя, - пауза, во время которой мужчина устало вздыхает и угрюмо смотрит на своего если бы у меня была магия, то меня, как и половины этих напыщенных ублюдков, уже здесь не было крайне негативно настроенного сына, - кхм, просто не повторяй то, что было в прошлый раз.
Пальцы больно впиваются в плечо, заставляя Дориана фыркнуть и попытаться уйти от неприятного прикосновения. Этот холодный тактильный контакт воплощает их взаимоотношения: безапелляционная власть, единоличный контроль, единственно-верное "я так хочу". Отец наконец-то отстраняется, но его взгляд всё равно продолжает жечь, безмолвно требуя от мальчишки повиновения. От него теперь не отделаешься, как и от ощущения собственной никчемности, змеей притаившимся где-то под сердцем. Всё резко замирает, а в голове у Павуса-младшего пульсирует обидное "виноват" и "ты нас позоришь". Кулаки невольно сжимаются, а желание повторить то, что "было в прошлый раз" мгновенно усиливается.
- Я постараюсь, - ядовито выплевывает брюнет, при этом искренне мечтая содрать собственную глотку криками, выпустить из себя всё накопившееся негодование. Но на лице вновь лишь надменная ухмылка. Потому что он из высшего общества. Потому что он привык покрывать себя плотной паутиной лжи. Потому что так ему не хочется по-детски пустить слезу и обнять себя руками. Он - альтус, его слезы являются слишком большой роскошью, поэтому показывать их мирозданию можно лишь тогда, когда его возьмет в свои объятия Тень. Но сейчас и здесь эмоции неуместны, на них наложено строжайшее табу. Павус чуть ли не с рождения участвует в этой извращенной Игре, поэтому прекрасно умеет контролировать себя. К сожалению, пока не так искусно, как это делает его отец.

Особняк обставлен абсолютно безвкусно, что сразу бросает в глаза и вызывает у Дориана презрительное фырканье. Всё выглядит вычурно, неуместно, а иногда и вовсе смехотворно. Неужели Данариус пытается подобным "зловещим" антуражем вселить в присутствующих страх? Что ж, тогда надо отдать ему должное,  у него получилось ужаснуть брюнета этими дизайнерскими приемами. Но впереди его ждет основной зал, в котором не хватает только... А, нет, даже трон есть. Своеобразный, конечно, но зато внушительный и во главе стола. Павус закатывает глаза и усиленно пытается подавить смешок и едкий комментарий.
Вечер только начался, а Дориану уже осточертели все эти бесконечные россказни о "я, бла-бла-бла, всесильный маг, бла-бла-бла, держу более 20 рабов в доме, бла-бла-бла". Скукота! Остается только осматривать черепа и редкие виды растений, в обилии представленные в смердящем излишним самомнением помещении. Но разве может подобное развлечение занять любопытного и вертлявого ребенка более чем на час? Срочно нужно было придумать что-то, пока отец так удачно отвлекся на очередного "заклятого друга". Взгляд быстро скользит по крайне нелицеприятным особям в зале, после чего внимание концентрируется на занавешенной красным бархатом двери, из которой периодически показываются остроухие слуги. Они часто мелькают в толпе, затравленно смотрят в пол, безмолвно исполняют приказы и терпят насмешки и побои. Нет, в сердце Дориана не возникает щемящая сентиментальная жалость, но от подобных действий ему тошно. И это лучшие люди Магистериума? Он бы посмеялся, но слишком уж мерзко смешивать звуки своего голоса с окружающей грязью.
Глаза хитро прищурены, а уголок губ еле заметно приподнят в коварной улыбке - у него появился план. Осторожные шаги, фальшиво-вежливые приветствия и вот, он уже прячется за балахоном, скрывавшим дверной проход. Благо, что тут было достаточно темно, можно спрятаться и затаиться. Пришлось немного подождать, прежде чем сделать шаг по направлению к одной из дверей. Опасливо оглянувшись и не заметив за собой "хвоста", Павус-младший тянет за ручку "последнее препятствие" и замирает на месте, с восторгом и толикой страха разглядывая появившийся в воздухе символ. Защита от магов? Недурно! Если бы он уже плотно "соприкасался" с Тенью, то чары тут же распознали это и разорвали его на месте. Медленно, мучительно, в духе Тевинтера, в духе магии крови. Но Дориан ещё слишком юн, поэтому подобное не является для него препятствием. Он шагает вглубь мрака и слепо щурится, пытаясь хоть что-то разглядеть.
- Проклятье, этот убогий жмот даже свечи зажечь не в силах? - шепот разрушает пугающую тишину, в какой-то степени успокаивая мальчишку. Он делает ещё несколько шагов, постепенно привыкая к окружающей тьме и натыкаясь взглядом на небольшое сооружение, напоминающее обычную клетку. Прикосновение пальцев к холодным прутьям - действительно клетка. Но зачем она здесь, настолько близко к "тронному залу"? Ответ на этот вопрос лежит прямо перед Дорианом, в прямом смысле этих слов. И вот теперь его сердце терзает та самая глупая жалость. Он знает, что случится в конце вечера, он уже в красках представляет себе значение этого "обещает быть интересным".
- Ты меня слышишь? - озадаченный собственными чувствами, он не может придумать ничего лучше этого жалкого по своей смысловой нагрузке вопроса. Пальцы безвольно отпускают прут, а сам брюнет неотрывно смотрит на тщедушное тело ребенка, заточенного в клетке.

Жадные языки пламени переливаются всеми красками ослепительного рассвета, остервенело обжигая глазные яблоки и отнюдь не ласково касаясь нежной кожи шеи и уха. Кровь стучит в ушах, воздух отказывается заполнять прокуренные легкие. Джеймс, встречающий очередное своё утро за рабочим столом, сдавленно шипит и нехотя отрывается от столь увлекшего его дела. Синяя «оцифрованная» рутина, захваченная в границы экрана, но свободно переходящая в сознание, всё никак не желает отходить на второй план, денно и нощно озаряя бледное лицо своим тусклым светом. Болезненно красные глаза активно меняют дислокацию своего внимания, останавливая цепкий взгляд то на не задернутых шторах, то на полу-пустой пачке сигарет. Цепочка выстраивается в голове, тут же покрываясь коркой ржавого недовольства. Ему безумно хочется разбить чертово окно и покурить, отравляя это нахальное солнце ядом никотинового дыма, но затекшие конечности и простая человеческая лень берут своё - Джим откидывается на спинку кресла и закуривает. Жар перетекает из глотки прямо в легкие, практически тут же одаривая «раскаленный» от безостановочной работы мозг головокружением. В какой-то момент создается явственное ощущение того, что встать из-за этого проклятого стола уже не получится. Долгожданные гармония и успокоение так и не приходят, оставляя мужчину наедине с колким раздражением и удушающей усталостью. Всё вокруг плывет, а к горлу подкатывает тошнота, лишь подкрепляемая всё новыми волнами терпкого дыма непривычно крепких сигарет. Горечь оседает на языке, гармонично дополняя общую картину.
Сознание возбуждено до предела - именно оно и удерживает своего обладателя в бодрствующем состоянии. Жаль только, что это не способствует активности его физической оболочки. Конечности заторможено получают импульсы, осуществляя задуманное с долгими интервалами, а то и вовсе игнорируя какие-либо «приказы». Затруднительно восстанавливать спокойствие, если ты конченный контрол-фрик, оказавшийся в таком незавидном положении. 
Давящую тишину в тошнотворно светлом помещении разрушает тихий, хрипящий шепот, еле слышно разносящий лишь смутно понятные отзвуки обратного отсчета. Мориарти вслушивается в свой собственный голос и тушит сигарету прямо о ручку кресла, даже не задумываясь о её сохранности. После этого акта мелкого вандализма,  он проводит  в мучительном бездействии издевательски долгие минуты, кажущиеся чуть ли не часами. В какой-то момент он понимает, что не в силах двигаться, ведь большая часть его разума уже обитает где-то в царстве Морфея. Желание присоединиться к этой "части" настолько велико, что сводит с ума и заставляет буквально дрожать от гнева. Он всегда получает то, что хочет, так почему же со сном у него "договориться" не получается? Из глотки рвутся отнюдь не цензурные ответы на данный, пусть и риторический, вопрос.
Сжав многострадальные подлокотники, Джим бьётся головой о мягкую спинку, надеясь столь нетривиальным способом изгнать из мозга те иглы, что пронзают его с таким садистским остервенением. Впрочем, подобные телодвижения предсказуемо ухудшают и без того плачевное положение, тем самым вызывая у мужчины болезненный стон. Мир продолжает безразлично уплывать, пронося перед воспаленными глазами тысячи бесполезных картин, сотканных из давних воспоминаний. Мозг работает на износ, откровенно изводя "паука" чудовищным количеством разнообразных мыслей. Всё слишком важно, слишком срочно, а иногда и слишком пугающе. Глаза раскрываются и в них застывает немой крик, невербальное обращение к мирозданию. Не просьба, а пропитанный злобой приказ. Он не может больше сосуществовать с самим собой. Ему нужен отдых от этой осточертевшей реальности, черт бы вас всех побрал.
И он действительно берет. Только не всех, а одного лишь грешника, уже вдоволь насладившегося коктейлем из собственных нервов и мозгов. Черт берет Мориарти с собой в приключение по закромам его собственных темных мыслей и фантазий. Из этого путешествия Джим возвращается уже не полностью, оставляя вместо себя в кресле лишь ту искорку безумия, что всегда таилась в глубине его карих глаз.
Он невнятно тараторит часть какой-то глупой детской считалочки, после чего начинает беспорядочно повторять её отрывки, при каждом произношении меняя порядок слов. Мир в этот момент останавливается, будто прислушиваясь к бреду "тени Джеймса". Сложно сказать, что происходит во время этого болезненного ухода от реальности, когда слова переходят в истерические крики и смех, а ногти до крови впиваются в кожу ладоней: то ли мужчина будит самого себя, то ли его мозг попросту устает и сдается. Существенной разницы нет, ведь вся эта ментальная вакханалия имеет свой конец.
И Джим просыпается. Но возвращается уже с другим чертом в голове: этот шепчет ему сладкие слова о вожделенном отдыхе и опиуме, припрятанном "на всякий случай". Шумно сглотнув, брюнет подчиняется своему фантомному собеседнику и неторопливо поднимается с кресла, какое-то время пошатываясь на ослабших конечностях. Он двигается бездумно, не до конца обдумывая цель и смысл своих перемещений. Бум, ослепляющая вспышка, сжирающая несколько минут из его жизни. И вот, он криво улыбается, в  полу-бессознательном состоянии вытаскивая тонкую иглу из  своей бледной кожи. Дрянь движется по его телу, разливая по всем конечностям ложное ощущение легкости и тепла. Боль, заключавшаяся в многочисленных потоках мыслей, уходит, оставляя место для пустой и аморальной радости. Мир наконец-то принимает Джеймса, подхватывая его в своё течение.
Бурные и бессмысленные фантазии уносят сначала болезненную усталость, а затем и самого "паука". Он сладко бредит, беспорядочно двигая глазными яблоками под сомкнутыми веками. Время перестает существовать, как и все проблемы, до этого момента так настырно раздиравшие своими острыми зубами гениальный разум.
Впрочем, и наслаждению приходит конец, который, к счастью, является лишь достаточно поверхностным сном. 4 часа тишины, после которых происходит столь нежеланное пробуждение. Он всё ещё находится на прежнем месте, как и желание пустить кому-нибудь пулю в лоб.
- Кофе.
Невнятно говорит Мориарти самому себе, будто бы отмечая небывалую важность сего напитка. Хрустнув позвонками затекшей спины, он медленно поднимается с кресла и задумчиво застывает, прислушиваясь к своим ощущениям. Ощущения вполне сносные, хоть голову периодически и хочется собственноручно лишить контакта с шеей. С удовольствием осознав, что тяжких последствий наркотического опьянения не осталось, мужчина скалится в улыбке и даже мурлычет себе какую-то веселую мелодию под нос, пока...
- И Вам доброго утра.
Голос срывается на фальцет, а Джеймс натягивает на себя защитную маску. В его кабинете чужак. Такое в его жизни происходит впервые и, что неудивительно, сбивает с толку. Но Джим не был бы собой, если бы не адаптировался под ситуацию и не принял свою "боевую стойку".
- Если до того, как я выпью кофе, ты сдвинешься со своего места, то мой маленький дружок сделает "приятный" подарок твоему мозгу.
В голосе мелькают холодящие кровь нотки, даже слишком уж жирно намекающие на то, что он не только говорит предельно серьезно, но и мечтает воплотить сказанное в жизнь. Мужчина уже привычным жестом достает пистолет из внутреннего кармана своего пиджака и наставляет дуло на незваного гостя.
- Тебе всё понятно, сладкий?
Губы кривятся в слащавой улыбке, а в глазах плещется веселье. Адреналин в крови берет своё, погружая Джима в безумную пляску со своими собственными демонами. Мысли в голове перестают быть хаотичными, всё выстраивается в единую схему, быстро пополняющуюся новыми составляющими. Вальяжно устроившись на краю стола, он впивается взглядом в лицо незнакомца.
Несколько мысленных пометок, беглый осмотр одежды и… И Мориарти остается только тщательно скрыть искреннее удивление под гримасой притворного дружелюбия. Потому что он никогда не ошибается. Потому что он впервые не может поверить в свои собственные выводы.
- Ох, прости, я сегодня такой рассеянный! Как тебя зовут?
Дуло перемещается выше - теперь Мориарти целится не в живот, а в голову. Видимо, это должно было послужить невербальным намеком на то, что лучше поторопиться с правдивым ответом.