На том месте, где у людей должно быть сердце, у него была дыра. Бездонная, зияющая одиночеством.
Если бы можно было вспороть его грудь и вытащить душу, прикрывавшую дыру, рассмотреть её, как полотно, то любой бы заметил темно-коричневые подпалины — ожоги, оставленные трагическим событием, которое иной раз аукалось кошмарами. Кошмары могли нагрянуть неожиданно, забраться в лёгкие с воздухом и отравлять бессонницей изнутри. Они копошились тяжёлыми снами, кололись острыми воспоминаниями, и Уильяму, уставшему и разбитому, приходилось подниматься посреди ночи и встречать рассвет у кроватки дочери. Маргарет была тем единственным на свете созданием, которое могло вернуть ему спокойствие.
И сейчас опаздывал именно за ней.
Совершенно не вовремя в книжный магазин забрела пожилая супружеская пара и начала увлечённо обсуждать пьесы Шекспира. Уильям хотел было мягко намекнуть, что он скоро закрывает магазин, но старики, никуда не спешащие, только буркнули что-то о молодёжи и переключились на Гюго. Когда ему наконец-то удалось разобраться с ценителями классики, стрелка часов неумолимо сообщила, что он опаздывает, и, чертыхаясь, Уильям помчался за дочерью. Увы, сегодня Гвен забрала своего Роберта ещё днём и уехала к подруге, потому не смогла бы помочь.
Когда на горизонте замаячило знакомое здание, до шести часов оставался лишь несчастный десяток минут. И если он не явится за это время, выпишут штраф, который и кошелёк кольнёт, и заставит работников детского сада строже относиться в будущем к его промахам. Воспитатель — ласковая женщина с полными белыми руками — по расписанию уходила в половину шестого, то есть за полчаса до закрытия. Уильям всегда забирал дочь раньше этого времени, потому не представлял, на кого оставляют детей, которых родители к тому моменту не забрали. Гвен когда-то давно разъясняла ему, что этих детей разводят по разным группам, а если благоволит погода, под надзором других, задерживающихся воспитателей, выводят на улицу.
Бывало, Гвен сама не успевала к шести часам подъехать за сыном, что был в старшей группе; тогда Уильям брал в одну руку дочь, во вторую — мальчишку и шёл домой, провожаемый жалостливыми взглядами женщин. Вообще, многие из сопереживающих мам считали, что они с Гвен очень умело всех обманывают и на самом деле встречаются, на что Уильям первое время возражал. Необидно, но настойчиво пытался разубедить, а затем махнул рукой: пускай думают, что хотят; в конце концов, каждому в голову не залезешь, не сунешь нужные, правильные мысли. Да и, следовало признать, слухи об его совместном проживании с Гвен были только на руку — никто не флиртовал с ним, не заигрывал и не проходился по больному месту острым каблучком.
Пожалуй, Уильям даже мог бы сказать, что нынешняя жизнь его устраивает. Насколько может устраивать пустота в груди и вечное тоскливое чувство одиночества.
На детской площадке, огороженной строгим забором, ветер пузырил просторную футболку большеголового карапуза. Слышался звонкий, заливистый хохот счастливого ребёнка, чей-то спор, грозящий перейти в драку с участием игрушечного водовоза, который, судя по воплям, не поделили. Мужчина кинул тревожный, торопливый взгляд на парковку. Пыльный пикап уже отъезжал, а в оставшиеся две машины родители погружали притихших детей, вымотавшихся за длинный день.
Пришлось зайти в здание садика, сломя голову промчаться по коридору, занырнуть в приоткрытую дверь и, облегчённо переведя дух (у него оставалась в запасе пара минут), выйти на площадку, к которой нельзя было пройти прямо через улицу.
Дочка, облачённая в воздушный сарафанчик, бросилась в глаза сразу. Сама малышка, впрочем, тоже издалека приметила отца, взъерошенного и взволнованного. Она сперва встрепенулась, отвлеклась от игры с пузатым мальчонкой — но потом, вспомнив, что обижена на нерадивого родителя за опоздание, вздёрнула капризный носик и уселась обратно в песочницу, с наигранным увлечением объясняя юному другу, что в их семье куличи должны быть не выше десяти сантиметров. Однако, не стерпев, она всё же скосила глаза на появившегося отца и хихикнула задорно. Что тот спешил, Пегги уже не сомневалась: мужчина даже не успел привести себя в порядок, рванув на улицу в том, в чём обычно ходил в книжном, который был вторым домом и куда не заглядывали инспекторы моды. Тёмные шорты да белая футболка, пропахшая кофе, — наряд непримечательный, предназначенный только для близких прогулок, а не для бега через половину города. Отросшие волосы Уильяма были стянуты розовой резинкой, явно позаимствованной из шкатулки дочери; отдельные выбившиеся пряди завитками прикрывали уши. Лицо его пылало: то ли от насыщенной пробежки, то ли от стыда за опоздание.
Заметив, что отец смотрит прямо на неё, Пегги насупилась, двинула бровями укоризненно, и под упрекающим взглядом маленькой женщины Уильям замедлил шаг. Уголки губ защекотала ласковая улыбка при виде столь комичной картины, но пришлось веселье задавить: дочка казалась недовольной и даже рассерженной. Ещё бы, ведь раньше он никогда не позволял себе такого: почти на час задержаться!
«Извини, солнышко», — шевельнул он губами, стоило приблизиться и остановиться рядом. Девочка громко, игнорируя присутствие родителя, шмыгнула носом и принялась критиковать чужой кулич. Позже буду вымаливать прощение, решил Уильям. В ушах до сих пор бухало сердце, пелена застилала взор, мешая рассмотреть хоть кого-то, кроме Пегги.
— Простите, не знал, что придётся сегодня задержаться на работе. Но я успел до закрытия.
И, смягчив свои слова лёгкой улыбкой, отразившейся в прищуренных хитро глазах, полностью развернулся к воспитателю, наконец-то останавливая на нём внимание.
[NIC]Уильям Гир[/NIC]
[AVA]https://m.vk.com/doc356522290_437528071?hash=e18f7cbf94b17a15ca&dl=bf00b0beacc7c723ae[/AVA]

Отредактировано Тихий Рыцарь (2016-05-29 18:55:53)

Он лучился улыбкой.
Улыбка плещется в глазах, забирается в ямочки на щеках, прячется в коротком хвосте собранных волос, что дёргается от каждого энергичного кивка. Грудь, в которой минуты назад рвалось дыхание, теперь выровнялась, снова принялась вдумчиво и неторопливо вздыматься.
Вместе с появлением мужчины на площадку пришло движение. Редкие дети, чьи родители уже опасно задерживались, начали гомонить, завертели головами, предчувствуя, что скоро и за ними приедут; пара воспитателей оживилась, защебетала, то ли унимая расшумевшихся непосед, то ли намеренно привлекая к себе внимание. Но никого, кроме дочери и женщины, говорившей о прилежном поведении Пегги на дневной прогулке, Уильям не видел. Поглощённый рассказом, пропускал сквозь пальцы волосы вставшей рядом дочери, бездумно цепляясь за пряди, едва ли осознавая свои действия. Маргарет, уже давно привыкшая к потребности отца постоянно касаться её, терпеливо, с неким снисхождением мудрого человека позволяла ему делать это, всезнающе кося лукавым глазом вбок, на пухлощёких друзей. Большие руки Уильяма, покрытые волосками, увитые вздутыми венами, словно были предназначены для того, чтобы гладить её, маленькую, светлую и тонкокостную. Они знали меру, никогда не хватали грубо и не причиняли боли. Могли щёлкнуть кротко по носу, могли подхватить неожиданно. Эти руки баловали и любили только её, чем втайне малышка гордилась.
Воспитатель, мельком зацепившаяся взглядом за одного из родителей, издали махавшего ей, извинилась, потрепала Пегги по голове и, попрощавшись, спешно ушла. Хорошее настроение — его малышка снова была самой замечательной и хорошей сегодня — грело, невнятно мурлыкало. Позабылся страх опоздать, зацвела дыра в груди пышно. Уильям, добродушно ворча что-то совсем нестрогое, наклонился, чтобы отряхнуть от песка сарафан дочери. Но, отвлекая его, забухтел кто-то недовольный позади:
— Простите, сэр.
Уильям повёл плечами, начиная оборачиваться. Крутившаяся неспокойно Пегги, наперёд отца распознавшая того, кто потревожил их, ощутимо дёрнула за шорты, точно пытаясь предупредить о чём-то.
— Что вы, собственно, здесь забыли?
— Я забыл здесь свою дочь. Что-то не та-а?..
Одарив обезоруживающей улыбкой человека, обратившегося к нему, он развернулся окончательно, вскинул голову и, не закончив свою фразу, ойкнул. Со стороны подошедшего человека светило солнце, и перед его взглядом тут же кто-то разлил чернила. Чернила вспыхнули фиолетовыми кругами, брызнули чёрными точками и расползлись по фигуре незнакомца, перекрывая собой. Глаза жмурящегося Уильяма превратились в две тёмные щёлки. Улыбка, тянувшая тонкие губы, перекинулась в виноватую, ослабла, затем и вовсе слетела шелухой.
На лице незнакомца корчатся тени, отбрасываемые бейсболкой. Ничего, казалось бы, странного нет. Но что-то не так. Это что-то зудит, заставляет поднести ладонь ко лбу, заслоняясь от ярких лучей, и сощуриться болезненно. Уильям, тщетно силясь проморгаться, понимает рассудком, что глаза, обожжённые солнцем, сыграли с ним злую шутку, но нутро подсказывает, что со зрением всё в порядке, а дело в человеке, стоящем напротив.
Тем временем малышка опять настойчиво подёргала несчастную штанину и, запнувшись вдруг от волнения, посмотрела сперва на отца немного строго, мол, хватит уже моргать, веди себя по-взрослому, затем просительно — на своего учителя.
— Мы сегодня исо… рисовали. У меня красиво получилось. Можно, пожауста, показать?.. — и Маргарет, без слов подразумевая, кому именно хочет показать своё творение, кивнула смущённо на мужчину, розовая резинка на волосах которого совершенно не вязалась с обликом строгого родителя. Скорее, показывала, кто на самом деле кем командует.
— Зная тебя, юное дарование, я ожидаю увидеть как минимум Джоконду, — позволил себе отрывистый смешок Гир, чувствуя себя неловко из-за того, что против воли всё норовил перевести взгляд с дочери на воспитателя. Пегги корчила рожицы, пытаясь что-то донести до недогадливого отца, однако тот решительно не понимал.
Бейсболка мешала. Надвинутая едва ли не до самых глаз, она зачем-то скрывала слишком многое. У Уильяма она вызывала досаду: не любил он, когда лицо собеседника было упрятано. У самого ведь душа — нараспашку.
— Прошу прощения, не представился, — он по привычке протянул мужчине крепкую руку. — Уильям, отец Маргарет. Надеюсь, она вас слушается?
[NIC]Уильям Гир[/NIC]
[AVA]https://m.vk.com/doc356522290_437528071?hash=e18f7cbf94b17a15ca&dl=bf00b0beacc7c723ae[/AVA]

Отредактировано Тихий Рыцарь (2016-05-29 18:56:35)

Он вспоминает.
Вспоминает, когда задумчиво катает на языке «Финч», что Пегги не единожды упоминала некоего мистера Финча, который, судя по всему, чем-то приводил её в восторг. Признаться, устававший к вечеру Уильям не всегда слышал свою дочь и не всегда отображал в сознании её слова, тянущиеся друг за другом непрерывно. Единственное, что помнит он точно, — это доверительный, приглушённый тон, говорящий о шраме и глазах. О них малышка не раз твердила. Конечно, что взять с юного дитя: ей внушало восхищение всё, что отличалось и было не похоже на остальное. Никакого отвращения или испуга, лишь интерес и желание потрогать.
Лица мужчины, потерянно глядящего на Маргарет, не видно из-за бейсболки. Шрама тоже. Уильяма грызёт любопытство. Оно точит, заставляет незаметно склонить голову то к одному плечу, то к другому. Во взгляде Уильяма нет настороженности, он не щупает колко, не изучает; напротив, смотрит открыто, таит вечную улыбку в сеточке морщин, что собралась возле шутливых глаз.
— Маргарет..? — с отчаянием позвал мужчина девочку, однако той уже и след простыл, стоило ей получить разрешение.
Гир усмехнулся понимающе и сделал пару широких шагов к зданию, но сразу же замешкался и обернулся на Финча, который хромал позади. Подождав, пока его нагонят, мужчина опустил голову и, внимательно следя за чужой обувью, подстроился под ритм. Так они и шли дальше: один старался идти быстрее, отчего хромота только становилась сильнее, а другой сдерживал себя. На мгновение Уильям даже устыдился своих выносливых ног, что уже долгие года пружинисто вышагивали по земле. Но вот со стороны доносится невнятное извинение, и все мысли вылетают из головы.
— Ничего страшного, — говорит Уильям. И улыбается так тепло, что любой поймёт: он готов хоть ещё час идти в этом темпе, и ему совершенно не приносит это дискомфорта или неудобства.
Идя сбоку от спутника, с высоты своего роста ему удаётся рассмотреть во всех подробностях нижнюю губу, немного искусанную, по которой иной раз нервно проходился язык (где-то в голове у него что-то настойчиво чешется воспоминаниями, но он решительно задвигает зуд ещё дальше), и подбородок, почему-то кажущийся невероятно упрямым. А ещё ему видно небольшой кусочек шрама и хочется ободряюще хлопнуть мужчину по напряжённому плечу, чтобы перестала деревенеть спина. Уильям не уверен, но, возможно, тот неуютно чувствует себя в его обществе, ведь на них, стреляя глазами, оглядываются воспитательницы. Уильяму-то совершенно всё равно уже давно, а вот учитель Пегги тянется к бейсболке, снова поправляет её.
По крайней мере, именно так толкует Гир напряжение, повисшее между ними, пока ноги отмеряли метры до входа.
— Я принял Вас за опасность, чужака, — произнёс Финч.
— Вы такой не первый и, думаю, не последний, — виновато развёл руками Уильям, словно и впрямь сожалея, что его внешность не совсем подходила для образа заботливого отца.
Они зашли в классную комнату, где шелестела листками Маргарет. Малышка, добравшаяся до нужного ей, победно взмахнула листком, явно не обращая внимания на устроенный хаос. Сбоку послышался вздох — кажется, перед этим рисунки лежали иначе, и Гир цокнул языком. Его укоризна осталась незамеченной.
— Красиво, пап?
— Красиво, конечно. Иначе и быть не может, — покладисто согласился Уильям, осторожно забирая из детских ручонок рисунок. Кончиками пальцев — осторожно, легко и невесомо, будто бы боясь испортить, — он провёл по пёстрым фигурам. Вздохнул, отгоняя зашебуршавшееся чувство.
Звонкий голосок, разъясняющий, кто где нарисован, подрагивал от переполнявших девочку эмоций; слова налетали друг на друга, воодушевлённо подминали сами себя. Взгляд больших глаз, взирающих на мир с детской наивностью, то устремлялся куда-то к противоположной стене, помогая подыскать нужную фразу, то пытливо возвращался к отцу — нравится ему или нет? На губах того забылась улыбка, невнимательная и рассеянная, точно он копался глубоко в себе. Гир не перебивал воодушевлённую речь, не уточнял чего-то, а только, кося иногда на мужчину с виноватым выражением, извиняясь, что тот вынужден задерживаться из-за них, рассматривал то рисунок, то саму Маргарет. Это вдохновлённое состояние, в котором хочется размахивать руками в попытках объять необъятное, было ему знакомо. И блеск глаз, и сбивчивые, торопящиеся слова — всё он видел, всё знал. Всё.
Пегги смолкла, наговорившись вдоволь, и с вопросом посмотрела на отца, ради которого это расписывала. В его глазах — неприкрытая нежность, а в поцелуй, которым он, наклонившись, наградил макушку, вложена вся нерастраченная любовь. Финч — невольный свидетель довольно личной и искренней сцены — заговорил, и Уильям повернулся к собеседнику.
— Я сам могу только восхищаться работами других, — покачал головой он и отвёл глаза. Кривая усмешка тронула губы, но уже спустя мгновение они всё так же мерно шевелились, сглаживая остроту звуков. — Мой уровень в рисовании — это вот такое солнце в углу. Так что я надеюсь, что под Вашим чутким надзором её талант, как говорится, заиграет новыми красками. Не хочется, чтобы он пропадал зря.
Махнул в сторону стола, на котором были рисунки, показывая, на каком именно уровне его способности. Заметив, что одна из работ, задетая острым локотком, улетела со своего места и теперь белела возле стула, Уильям деятельно шагнул вперёд, опережая Финча:
— Я сам подниму, не беспокойтесь.
Он присел на корточки, подцепил аккуратно листок и, не распрямляясь, протянул мужчине.
— К счастью, этот шедевр юного мастера не успел испачкаться, — простодушно усмехнулся Гир и, повинуясь любопытству, желая рассмотреть скрытое от всех лицо, делает самую большую ошибку.
Он задирает голову и, пользуясь своей позой, снизу вверх заглядывает в лицо Финча.
господи
Он забывает, как нужно дышать. Внутри что-то натягивается, звенит жалобно — а потом рвётся с треском, отзывается болью в левой стороне груди. Уильям облизывает губы, продолжая, словно зачарованный, смотреть в чужие глаза. В сухом горле застрял комок, мешает сглотнуть.
Кажется, ночные кошмары нашли светлую тропу, через которую смогли пробраться в день и отравить его сознание. Кажется, Уильям безнадёжно болен. И болезнь его называется очень просто — прошлое.
Мужчина резко поднимается, с обескураженным видом пошатывается и приваливается бедром к столу.
— Ох, я, видимо, перегрелся на солнце.
Уильям смаргивает снова и прикладывает ладонь ко лбу. Лоб горит; щёки, судя по всему, тоже. Пальцы мелко подрагивают. Однако всё равно даже сейчас хватает сил на неуместное беспокойство о дочери: не напугал ли он её своим поведением? Гир предпринимает попытку скосить глаза вбок, на подвижную макушку, но натыкается на губы, которые — чёрт возьми, он в этом уверен! — были целованы им.
Нет, не им и не эти.
Уильям прикрывает глаза, чтобы больше ничего не видеть. Зрение ему отказало, точно. У него солнечный удар, определённо. Да, это всего лишь тело его подвело, призраки прошлого никакого отношения к этому не имеют. Он просто переутомился, и воспалённый мозг проецирует на реальность то, о чём он не раз мечтал перед сном.
Гир чувствует под горячим боком возню обеспокоенной малышки и невероятным усилием (как же хочется свернуться клубком укрыться с головой пускай только отпустит пожалуйста хватит разве недостаточно я намучался) распрямляет плечи. Судорога дёргает лицо, и улыбка, предназначенная дочери, вянет.
— Можно воды?.. — отрывисто просит мужчина, мучительно морщась и массируя переносицу. Таким голосом, как у него, режут металл. Боже, пожалуйста, пускай это будет только галлюцинация. Это слишком жестоко.
Умом понимает, что ненароком своими мыслями разбередил давнюю рану, которую бы оставить в покое да дать ей затянуться. Вероятно, сегодняшняя ночь снова будет выдавливать крючковатыми когтями глаза, стискивать тугой обруч боли на голове.
Уильям лихорадочно вспоминает советы Гвен, дышит глубже, впивается до побелевших костяшек в край стола. С тяжестью в животе понимает, что этой ночью не заснёт.
А вместе с ним не будет спать и Гвен. Хорошая, добрая Гвен, всякий раз помогающая дожить до утра.
[NIC]Уильям Гир[/NIC]
[AVA]https://m.vk.com/doc356522290_437528071?hash=e18f7cbf94b17a15ca&dl=bf00b0beacc7c723ae[/AVA]

В груди жжётся горечь, разливается по телу, вставая комком поперёк горла. Душит жаром, костром вспыхивает на лице. Где-то слева колется, впивается чертополохом глупая надежда, ещё не погибшая в нём. Хватает одного мгновения, чтобы родилось отчаянное желание: впиться пальцами в одежду, стиснуть стальным захватом и не отпускать. Держать, сжимать руками оживший морок, вышептывать родное имя.
Уильям давит порыв. Мечты должны оставаться в голове, нельзя им прорываться наружу, в реальный мир. Это всего лишь совпадение, с какой-то особой жестокостью давит трепыхавшуюся надежду, сколько раз ты попадал в переплёт только из-за того, что тебе показалось? Сколько? И что вышло потом, а?
Но занявшимся рассветом дребезжит наивное тепло в сердце. Сыплет крупицы, пускает корни и взращивает ожидание. Этот учитель рисования больше всех похож на Кристиана (кажется, даже губы невольно шевелятся, выцеловывая воздух именем). Конечно же, не полная копия, однако, насколько успел разглядеть, слишком много схожего в обострившихся чертах. Возрастает ожидание, что мужчина напротив скупо улыбнётся ртом, а в глазах запляшут огоньки, и окажется всё недавнее страшным сном, очередным кошмаром, после которого, проснувшись, жадно глотаешь воздух и озираешься с облегчением.
Вместо этого Уильям натыкается на ответный страх. И чувствует себя неповоротливым медведем. Большим, неуклюжим, громящим всё, начиная от вещей и заканчивая тонкой ниточкой отношений, что вспыхивает между двумя прежде незнакомыми людьми. Нить воздушная, рвущаяся легко, но тяжело завязывающаяся обратно. Кажется, только что он даже слышал треск, с которым она порвалась.
Благодарно кивнув, Гир перестал опираться на стол, взял стакан и залпом осушил. Жар, полыхавший внутри, не подумал утихать. Встревоженный Финч поинтересовался его состоянием. То ли вежливость, то ли правда переживает за странного отца талантливой девочки. Фигура напряжённая, небольшая дрожь бьёт ногу. Уильям протянул стакан, возвращая его уже пустым, но, когда Финч взялся за него, не отпустил, а, напротив, чуть потянул обратно, вынуждая перевести взгляд на себя.
— Я не хотел обижать Вас. Со мной просто… бывает такое. Извините, — признаётся простодушно он в своей слабости.
Как провинившийся медведь, горбится, вопросительно заглядывая в чужие глаза, выискивает в них прощение. Чуть сводит брови в мучительном изломе, искренне переживая. Запоздало понимает, почему собеседник сдвигал бейсболку, прятался за ней. От этого осознания ещё горше: из-за заскоков Гира, которому солнце макушку нагрело, несчастный учитель, возможно, получит не самые приятные впечатления от компании отца-одиночки и заработает пару комплексов.
Уильям ослабляет хватку, позволяя забрать стакан, и снова сокрушённо вздыхает. Ему всегда хотелось, чтобы люди, общаясь с ним, чувствовали себя комфортно, потому старался находить для них ласковые слова, необидные шутки, с радостью поддерживал любые темы. И сейчас тоже хотелось, чтобы этот человек не отводил глаза, не зажимался. Для Уильяма ведь без разницы, откуда этот шрам, почему змеёй скользит по лицу. Шрам ведь не влияет на то, какой цвет нравится Финчу, за какую футбольную команду болеет. Пока внешние недостатки или дефекты не влияют на внутреннюю составляющую, всё в порядке. А если же сказываются на душе — об этом стоит поговорить, развеять сомнения.
Наверное, его стремление быть дружелюбным со всеми окружающими берёт начало от того, что одной дочери не хватает для выражения всей своей любви. И приходится, опасаясь затопить её мурчащими чувствами, выплёскивать их на остальных, которые не возражают, а пользуются возможностью стать другом странному улыбчивому человеку.
— Чш-ш-ш, — успокаивающе шелестит Уильям, гладя шелковистые волосы малышки широкой ладонью, — со мной всё хорошо. Сейчас пойдём домой...
— Я на машине, могу подбросить вас до дома, — осторожно предлагает Финч. Голос, как кажется Уильяму, неуверенный, точно одновременно он задается вопросом «а нужно ли мне это?».
Как бы то ни было, Гир, бледный, несмотря на лепестки духоты, что расцветали в нём, цепко ухватился за фразу и вскинул глаза. Впервые за долгое-долгое время он поблагодарил небеса, твёрдо пообещав и себе, и им, что в этот раз всё будет иначе. Но наступает на одни и те же грабли — ловит прошлое, норовит завернуться в него, отгородившись от настоящего. Очередная попытка вернуть то, что должно оставаться лишь в светлых и не очень воспоминаниях.
— Если не затруднит. Мы были бы не против, верно, Маргарет, коли нас довезут?
Он треплет дочь по голове, затем всё-таки поднимает рисунок ребёнка и, совсем незаметно, самым краешком губ смущённо улыбаясь, кладёт его к остальным на стол.
— Ваш рабочий день закончился? — уточняет Уильям и добавляет во избежание недоразумений: — Не хотелось бы доставлять ещё больше хлопот. Если Вам нужно собраться, мы подождём с Пегги возле входа. Заодно заберу её вещи из шкафчика, пока время будет, — ожидая одобрения, снова переводит глаза на мужчину, настойчиво пытаясь поймать его взгляд. [NIC]Уильям Гир[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2cUuh.gif[/AVA]

Отредактировано Тихий Рыцарь (2016-06-13 14:52:02)