До крови кусаешь губы, всеми силами сжимаешь ворот промокшей бледно-голубой рубашки, запрокидываешь голову и тихо скулишь, топя в окружающей воде остатки своих мук. Жизнь не первый раз ломает кости – но именно сейчас больше всего хочется погрузиться на самое дно и перестать что-либо чувствовать. Навсегда потерять связь с этим миром, потому что я не знаю, сколько боли ещё смогу выдержать. Слишком много для меня одной. Пожалуйста, хватит, остановите. Агония, кажущаяся смертельной, только нарастает, а я, в одночасье готовая сломаться, бью ногами по воде, поднимая за собой фонтан из брызг. Я боюсь. Боюсь за маленькую не рожденную дочь, которую каждый день подвергаю смертельному риску. Боюсь за себя – выжатую, покалеченную и похороненную – внутренне. За Элайджу, который верит в меня больше, чем кто-либо другой. Верит в нас. И кем я буду, если сломаю его веру и позволю надежде мелкими осколками лечь под ноги? Он борется за Клауса, ты борешься для него. Эдакий замкнутый круг, но по-другому просто никак. Сломанная, брошенная, но такая отчаянная. Ты держалась молодцом, но в этот раз жизнь ломает тебя с особой настойчивостью. Просто отпусти меня, позволь коснуться дна. Я устала гореть.
Смотри на меня, слушай только мой голос. Шепот, заражающий спокойствием. Но я то знаю, что ты тоже боишься. Боишься потерять маленькую девочку, которая является последней надеждой на искупление Клауса. Почему ты так трясешься за человека, тысячу раз предававшего тебя? Вонзавшего в твою грудь кинжал и десятилетиями заточающего в гробу? Зачем пытаться соединить свою семью, когда одна из её частей сломана и не подлежит ремонту? Я завидую. У меня никогда не было брата, который будет бороться за меня до последнего вздоха. У меня никогда не было сестры, которая не смотря на поступки, всегда была рядом. Не было любящей всем сердцем матери, и пусть ужасного, но отца. Зато всегда была Хейли. Одна-единственная Хейли, которая каждый день шла на поле битвы. Которая каждый день жила на пороховой бочке. Всё просто – кто-то получает всё, а кто-то довольствуется малым.
Но я заставляю себя цепляться за низкие ноты его хрипловатого голоса. Пальцы крепче впиваются в его широкие плечи, вслушиваюсь в баритон, медом ложащийся на мою душу и отвлекаю себя от острого, как меч, состояния агонии. Полубезумным взглядом цепляюсь за аристократичные черты лица, потерявшего свою строгость и невозмутимость. Потерянные, но потрясающе красивые глаза насыщенного шоколадного оттенка; мягкие губы, напряженно сжатые в идеально ровную линию; складочка меж бровей, которой так хочется коснуться пальцем и разгладить. Тело бьется в конвульсиях, тысячу первый раз сгорает дотла – но я не позволяю себе об этом думать. Разум как будто существует отдельно от тела, и для него сейчас не существует ничего, кроме этого красивого лица. И если он мог забрать всю мою боль себе – то без сомнений сделал бы это. Глаза не умеют врать.
Всё хорошо, ты в порядке. Я рядом. Меня больше ничего не держит. Но только одна его фраза «я рядом» обрушивается словно яростная пощечина. Сосредотачиваюсь на уверенных мужских руках, прижимающих к себе и не хочу ничего, кроме как раствориться. Раствориться в нем, поселиться внутри, впитаться в его любовь к собственному брату и молиться о том, чтобы любить кого-нибудь настолько же сильно. Удушье становится петлей, снова сковывая больную грудь. Дыши, девочка, дыши. Ты выиграешь эту битву. Откидываю голову назад и полностью погружаюсь под воду, словно это поможет прогнать ненужные мысли. Но живот пронзает куда более болезненный спазм, чем все предыдущие – он заставляет согнуться пополам, срывает с искусанных до боли губ крик, полный отчаяния. Нет, пожалуйста!
К большому удивлению за вспышкой боли следует пустота. Пугающая пустота, сопровождающаяся тишиной и спокойствием. Все закончилось в один момент, будто ничего не было. Будто не она последние минуты мучительно сгорала снова и снова, не она молила о том, чтобы все закончилось. Легкие наполняет прохладный ночной воздух, но напряжение не отпускает тело. В панике опускаю голову вниз и ищу под собой кровяные разводы как следствие выкидыша – самое страшное, что может случится для меня сейчас. Но вода всё-так же кристально чиста, а это значит только одно. Связь разорвана, и больше ничего не угрожает жизни моей маленькой девочки.
Ноги аккуратно касаются дна. По телу растекается слабость, но его заботливые руки не дают упасть. Снова. Поворачиваюсь к нему лицу и становлюсь непозволительно близко. Одной рукой древний удерживает за талию, а в другую мягко берет мою ладонь и переворачивает вверх. Краем глаза улавливаю момент, как Деверо достает из уха серьгу и острым концом прокалывает свою ладонь. Я уже готова вздрогнуть от легкого, но ожидаемого прокола, но снова ничего не происходит. Всё еще не веря в происходящее, словно статуя стою на месте, потупив взгляд в ладонь. Осознание приходит медленно, по крупицам. Поднимаю взгляд на уже спокойное лицо первородного и пытаюсь найти хоть одну эмоцию. Мы сделали это. Ты слышишь, Элайджа? Мы выдержали. Она в безопасности, и всё это благодаря тебе. Ты не позволил опустить руки.
Состояние эйфории ударяет в голову. Я хочу плакать, смеяться, кричать от радости на весь Новый Орлеан – ведьмы снова остались ни с чем. Ибо никто не имеет права обижать моё дитя, ссылаясь на свои дурацкие предчувствия и видения.
С растерянной улыбкой смотрю в глаза древнего, в ответ сжимая его ладонь и скользя по ней пальцами. Взгляд медленно опускается на его губы, а я забываю обо всем на свете – даже о зрителях в лицах Ребекки и Софи.