Вцепившиеся в плечи руки расжалиссь, толчок в спину - и  она снова в середине круга. Темноволосый по бычьи склонив голову, шел на нее. Его мерзкая ухмылка пропала, теперь красная физиономия была перекошена яростью. Как же так,  игрушка вдруг решила сопротивляться, да еще и чуть не придушила? Теперь ему, раздираемому злобой, хотелось просто убить стоящую напротив жертву, неожиданно проявившую вдруг  слишком уж яростную волю, если не к жизни, то к мести,  прикончить разом, одним метким и страшным ударом.
Значит, мне придется успеть до тебя добраться раньше, чем ударишь.
За пределами круга, за плотно сомкнутыми кольчужными спинами, похоже, тоже что-то происходило, во всяком случае, стоящие плотной стеной  копейщики начали оборачиваться, переключаясь с происходящего в круге на какое-то новое зрелище, но Иенн некогда было смотреть по сторонам. Боги сегодня не желали помогать ей, оставалась надеяться на себя. В честном бою она была бы не хуже любого из этих мужчин,  но честного боя ей здесь не дадут. Против людей без чести у нее нет другого оружия кроме собственной ярости и кроме решимости умереть, но прежде все же разорвать глотку человеку с кнутом.
Отступая вбок, кругом обходя импровизированную арену, северянка пыталась пока сохранить расстояние и выбрать момент для нового броска вперед. Каждый ее шаг отмечался тяжелыми темными каплями, срывающимися с промокшего от крови рукава.
Кнут в руках противника нетерпеливо подрагивал, готовый в любой момент по воле хозяина взметнуться, сбить с ног и уже не дать подняться. Воздух со свистом вырывался из легких девушки, она так и не сумела восстановить сбитое ударами под ребра дыхание.
Бросаясь вперед, она уже понимала, что не успела, что упустила какую-то долю секунды, позволившую бы достать противник до того, как на нее обрушиться удар. Кнут врезался с такой силой, что ее отбросило под ноги стоящих стеной копейщиков. В глазах потемнело, тело, изломанное болью,  свело судорогой.
Мир на какое-то время словно схлопнулся, сжался, весь сосредоточившись в багровых, полыхающих под черепом звездах. И почему-то никак не получалось вдохнуть. Потом она словно вынырнула из-под толстого слоя воды, обретая заново разум, понимание и чувства. Тут же накатила запоздалая, из спасительного тумана нахлынувшая, тяжелая волна боли.  Мертво закусив губу, она поднялась на колено, удивляясь, что ей дают такую возможность, не сбив тут же новым ударом. Перед глазами плыла кровавая пелена. Но уже удавалось вычленить отдельные звуки из общего неясного гула голосов и хохота.  Она поднялась в рост, рывком вздернув себя на ноги, ища взглядом своего темноволосого противника. И тут только поняла, что в круге стоит еще кто-то. Стоит как раз между ней и человеком с кнутом. Не просто стоит, но еще и отпускает ехидные замечания, от которых темноволосый успел налиться багровой яростью до самой макушки. И, похоже, благодаря появлению этого третьего у нее и появилась возможность для передышки. Или для того чтобы и вовсе уйти? Собравшиеся в круг сейчас наблюдали не за ней, а за этими двумя, наблюдали надо сказать по разному. У некоторых на лицах все тот же кровожадный азарт, им без разницы, чья кровь польется,  своего или чужого, лишь бы лилась зрелищно и долго. Кое-кто уже готов сам принять участие в расправе, самолично кромсать, резать и рвать. Но несколько мужчин с озабоченными лицами торопливо проталкиваются сквозь стоящих, явно намереваясь убраться подальше. Похоже, человек, неведомо как оказавшийся вместе с ней в круге их…напугал? Чем может одноногий желтоволосый калека напугать толпу здоровых раззадоренных кровью мужчин?
Ехидный, желтоволосый, одноногий?   Боги…!
Нет, она не то чтобы вовсе ослепла, просто никак не ожидала, что он может оказаться здесь и сейчас.
Как, как тебя угораздило, от крыльца до колодца пара сотен метров, а ты еле ползаешь, что тебя-то сюда занесло?
Окончательно выведенный из себя новой ехидной шуткой, темноволосый отшвырнул кнут и теперь со звериным ревом пер прямо на них, широко, по-деревенски замахиваясь для удара. Она торопливо шагнула вперед, иссеченные ударом плечи рванула от резкого движения жгучая  боль, но сейчас плевать, плевать. Она потом спросит, что он тут делает. Или не спросит, поскольку. кажется и сама знает ответ.

Квибер рассчитывал, что беспокойный пациент, убедившись, что никто не собирается откромсать его драгоценную конечность прямо сию минуту и вообще не собирается этого делать без острой необходимости, уймется и даст ему спокойно делать дело. Но Ланнистер продолжал  недоверчиво и настороженно следить за  ним взглядом и похоже, вовсе не горел желанием ему довериться. Причем,  опасения у него вызывал не рискованный план лечения, его он как раз воспринял с энтузиазмом гораздо большим, чем безопасный вариант с ампутацией руки. Судя по всему, опасался Ланнистер не предстоящей операции, а врачевателя. Пока Квиберн неспешно готовил инструменты, извлекал из-под замка склянки со снадобьями, отмерял положенную дозу, пленник о чем-то напряженно размышлял, хмурясь и кусая губы. Видимо обдумывал только что полученную информацию о причинах, по которым Цитадель могла решить отнять цепь у человека, получившего звание мейстера.
- Ты ставил опыты на живых людях - это Ланнистер выпалил так, словно обличал в каком-то жутком преступлении. Квиберн усмехнулся про себя, отмечая, что пациент-то оказывается не обделен интеллектом и даже способен худо-бедно к аналитическому мышлению. Но при всем при этом он такой же закостенелый консерватор и рассуждает так же, как серые овцы из Цитадели. Квиберн уже успел уяснить, что разжалованному мейстеру лучше быть кротким, стараться угодить любому, кто может повлиять на его судьбу, почаще держать рот на замке, а свое мнение при себе, поскольку далеко не каждый способен понять устремления ученого. Но на этот раз выдержка ему изменила и притворяться перед пленным Львом смиренной овечкой не хотелось. Слишком остра была его обида на Цитадель, слишком хотелось выговориться и изложить свою точку зрения. Возможно сыграла роль догадливость пациента или просто слишком давно Квибер был лишен общества людей, хоть в какой-то мере способных оценить его идеи. Недоумки из отряда Кровавых скоморохов уж точно для этого не годились, а лорд Болтон не склонен философствовать в обществе подданных.
Он поднял глаза от стола, на котором разложил уже все, что необходимо для операции, встретился с Ланнистером  невозмутимым взглядом и кивнул как бы говоря:  да, вы правы, я ставил опыты на живых людях.  И что?
Похоже, от этого спокойного признания пленника покоробило не меньше, чем от самой догадки. Однако не настолько, чтобы наплевав на лечение, гордо удалиться. Разжалованный мейстер подавил горький смешок.
Да, вижу, считаешь меня чудовищем, но помощью моей не погнушаешься, не откажешься воспользоваться знаниями, полученными, как ты считаешь, ценой преступления. Ну тогда избавь меня от своего морализаторства, выпей, наконец, снадобья и дай мне возможность работать.
В следующую секунда выбитая из пальцев склянка с маковым молоком разлетелась в дребезг о мраморные плиты пола.
- Удавлю! - сказано было с такой убежденной ненавистью, что Квибен невольно отшатнулся, опасаясь удара по лицу, - Ничего не нужно. -
Агрессивные нынче пошли пациенты, сплошные беспокойства от них и перевод ценных снадобий напрасный.
Квибер вздохнул и заговорил мягким увещевательным тоном, каким говорят учителя с раскапризничавшимися детьми.
- Кровавые скоморохи за то время, что я исполнял обязанности их полкового врача, убили и покалечили уйму народу. Пользы от этих смертей не было никому. Эксперименты, которые я проводил, имели благие цели: изучить механизмы болезней и смерти. Невозможно, вскрывая уже ставшее мертвым, понять, что происходит в момент, когда живой человек перестает быть живым и превращается в труп, что служит причиной перехода материи из одного состояние в другое? Чтобы понять, изучить, победить смерть и иметь возможность ей управлять, необходимо исследовать не мертвое, а живое. Жизни, которые я отнимал,  я отнимал, чтобы спасти в будущем гораздо большее количество жизней. Материалом для моих экспериментов становились, осужденные на смерть преступники, безнадежно больные, те, кто никому не нужен, не имел родственников, детей, неимущий и бесполезный. Их жизни не приносили пользу обществу. Их смерть послужила во благо. -
Он сделал короткую паузу, чтобы снова взглянуть на пациента, убедиться, что тот слушает и снова продолжить свою неторопливую речь.
- Идет война, и жители Вестероса гибнут сотнями. Вы  солдат, вы убивали врагов. Сколько людей умерло от вашей руки? Один? Два? Десять? Думаю больше….А скольких вы спасли? И почему же мои деяния преступление, а ваши доблесть воина на поле брани? Почему умертвить человека во имя восхождения на престол короля - можно, а во благо всего человечества -нельзя? -
Квибер со вздохом смел рассыпанные по полу сколки в угол, тщательно протер кисти рук уксусом из приготовленной склянки и снова подступил к строптивому пациенту.
- Вам нет нужды опасаться за свою жизнь, когда она окажется в моих руках, но если вы твердо решили отказаться от макового молока, я не стану настаивать. Надеюсь, понимаете, что будет больно…очень больно. -
Он протянул пациенту чашу, наполненную самым крепким вином. Сам он почти не пил, но вино использовал для обработки ран, поэтому лабораторию им снабжали в достатке, на это имелось специальное распоряжение лорда Болтана, не желающего, чтоб его солдаты мерли без пользы как мухи.
- Пейте вино и ложитесь. Мне придется вас привязать. И не возражайте, это необходимо, - сейчас он говорил уже не мягко, а тоном, не допускающим возражений, - А если вы настолько мне не доверяете, то идите и скажите об этом лорду Болтону, пусть он найдет для вас другого лекаря. -

В дороге придремать не удалось, холодные капли, пробирающиеся даже под плотный плащ, и тряская дорога разогнали остатки сна. Она попыталась было расспросить к кому ее везут, но пеговолосый то ли просто был молчалив от природы, то ли брезговал вести разговоры со шлюхой.
Ну и ладно, сама все увижу.
Собственно, особой разницы ей не было. В борделе быстро утрачиваешь и любопытство и брезгливость. Это только первые месяцы вглядываешься в лица, надеешься увидеть в них что-то человеческое, такое, что позволит попросить помощи. Потом усваиваешь – в бордель идут не за тем, чтобы помогать попавшим в трясину дурочкам. 
Молодой или старый, урод или красавец, не тебе выбирать. 
С такими невеселыми мыслями она сначала тряслась на лошади, потом шагала по полутемному коридору. Наконец мужчина остановился возле двери и негромко стукнул по ней костяшками пальцев.
- Милорд…-
Значит клиен из благородных...
Что ему сказали из комнаты Лучия не разобрала, но ее провожатый приоткрыл дверь и знаком велел ей входить.
Она скинула солдату на руки тяжелый от влаги плащ, стряхнула с волос капли, оправила платье и, навесив привычную улыбку, шагнула в комнату.
Ох. Что ж так темно-то?
Дверь за спиной захлопнулась и Лучия, машинально сделав пару маленьких шажков вперед, остановилась в нерешительности, осторожно поводя глазами по сторонам и пытаясь предугадать, что ее ждет здесь.
Зыбкий, колеблющийся свет единственной свечи выхватывал из темноты лишь придвинутый к стене столик. На нем свалена груда предметов.
Меч. Кинжал. Хозяин комнаты человек военный?
Кошель, судя по всему тяжелый. При деньгах? Впрочем, это и так ясно. Знать бы еще щедрый или скряга?
Остальная обстановка комнаты скорее угадывалась во тьме. Углы и вовсе тонули в непроглядном мраке, и от этого помещение представлялось непомерно большим, гулким и жутковатым. Казалось, в нем  любое сказанное слово будет гулять эхом от стены к стене, как в пещере, многократно повторяясь, превращаясь в жуткие завывания. Но пока ее обострившийся в темноте слух ловит только шорох дождя за окнами, тихое потрескивание пламени, ее собственное едва слышное дыхание. И все.
Может, здесь и нет никого?
Улыбка, которую девушка старательно навесила на лицо, стоя в коридоре, угасает, сменяется выражением растерянности. Что там, за пеленой тьмы, кто там? В голову невольно полезли старые детские страшилки о чудовищах и людоедах.
- Не будь дурочкой, Лучия, -  одергивает она сама себя, - люди куда страшнее любого сказочного чудища. А это обычная гостиничная комната. Вон кровать, стул, на нем одежда. Нет тут ничего жуткого. Просто клиент оказался любителем поиграть в прятки.
Она остается на месте, не пытаясь больше ничего рассмотреть во тьме, просто выжидая.
- Повернись. -
- Ой! – мужской голос, разорвавший густую, успевшую стать напряженной тишину, заставил вздрогнуть. Вопреки ожиданиям он не гулкий, рождающий эхо. Приглушенный, глубокий, без старческого дребезжания, без юношеских срывающихся петушиных нот. И…, она пытается подобрать слово. Стёртый? Равнодушный? Нет, не то, больше, пожалуй, подойдет бесстрастный.
Она все еще не видит того кто велел ей повернуться.
Зато он тебя видит и, похоже, желает рассмотреть лучше.
Лучия делает еще шаг вперед, чтобы попасть в полосу неверного света свечи. Теперь ее должно быть видно достаточно хорошо. Чуть раскинув в стороны полусогнутые в локтях руки, она медленно всем корпусом поворачивается на голос, идущий из самого дальнего угла комнаты. Не спеша, плавно, давая возможность себя рассмотреть.
Сама она видит лишь смутный силуэт сидящего в кресле человека, бледный овал лица. Но черты стерты тьмой.
Однако она уже знает о своем клиенте не так уж мало. Мужчина. Знатного рода. Военный на службе короны. Не мальчишка и не старец. Уставший. Или просто не обрадован тем, что видит.
Если недовольный клиент отправит ее обратно не заплатив, хозяйка будет в ярости.
Лучия откидывает за плечо выбившуюся из прически влажную закудрявившуюся прядь. И усилием возвращает на лицо улыбку. Сдвигает чуть ниже  и без того низкий вырез платья. Светлая как у всех рыжих кожа в полутьме кажется молочно-белой.
- Я не нравлюсь милорду? –
Кажется, в вопросе прозвучало больше озабоченности, чем кокетства и попытки заигрывать. Плохо. Те, кто оставляет заказы в «Трех соснах» хотят, чтобы их обслуживали девицы веселые и озорные. Кислой миной клиента не завлечешь. Но мрачная обстановка комнаты, равнодушный голос мужчины, сбили с нужного настроя и взять подходящий тон пока не удается.