Их было трое, кому Эру дал возможность формировать само пространство - владыка воздуха, творец земли и повелитель воды. Они были противоположностью друг другу, неизбежно разделенные, но в то же время также неизбежно связанные друг с другом по своей природе, как свет и тьма. Они дополняли друг друга, созидали сообща, состоянием единения давая целостность миру, который прочие наполняли, используя пространство по своему усмотрению… Но никогда Ауле не был Ульмо столь же близок, как Манвэ. Ведь это Манвэ, первый среди них, позволял Ульмо быть… Существовать как силе, способной быть целом миром. Лишь однажды забыв, как они близки, Ульмо прошел свой болезненный урок, вспомнил, что в нем самом есть сила воздуха, дарованная Манвэ, и лишь по его воле до сих пор билось Сердце.
Голос Манвэ всегда звучал ясно в его сознании, настолько, что казался собственным, и отчасти то была правда, томительно грустная, но все же прекрасная. Потому им было так легко найти друг друга среди тысяч чужих голосов, родных и близких, далеких и чужих. Ульмо чувствовал эту связь, полагался на нее как на незримую, но самую прочную опору, которую имел в своей жизни, отчаянно пряча в недра Эккайи всю свою боль и гнев, чтобы не осквернить ими священные залы владений Манвэ. Он обещал быть покорным и хранил в Сердце опасное о том напоминание, уколовшее его в ответ на обреченный голос.
Ульмо хотел ответить, так сильно хотел сказать, что иначе быть просто не может, что примет его решение. И не потому что Сердце пронзят соленые кристаллы причиненной им самим боли, а потому что это была правда, уже случившаяся реальность, которую оставалось лишь осознать как данность, но…
Соленые кристаллы окрепли, беря силу из потаенного гнева Ульмо. Как же больно вдруг стало Сердцу, как хотелось отвергнуть собственную природу, Тишину и разум, стоило Манвэ сказать вслух свое решение. Спасение для того, кто его не заслуживал, и приговор для тех, кто не был повинен в бедах их маленького, отныне обреченного на вечную угрозу мира. Ульмо зажмурился на одно мгновение, замер на месте, не смея даже смотреть в сторону Манвэ, от света которого все стоящие в его чертогах духи почувствовали себя слабыми и беспомощными… Или то был лишь Ульмо, которому стало так тяжко в присутствии братьев и сестер?..
Ульмо развернулся, чтобы уйти, чтобы вернуться к себе, в свои владения, но вдруг почувствовал присутствие чего-то не менее родного, чем Манвэ, проникающего в его суть такими же первозданными путями. Но то был путь темноты, вдруг окутавшей Сердце Тишины, путь по которому к нему дозвался Мелькор.
Я так рад, что Манвэ нашел утешение в твоем присутствии с ним рядом… В моем присутствии… В моей любви. Пока не было меня… Пока не было Мелькора… Он в тебе… Во мне нуждался, но теперь… Теперь он простит, теперь ему не понадобится искать покой и утешение. Теперь нет иного смысла в той крепкой связи, на которую я сам себя обрек…
Коснувшись рукой того места, где за латами скрывалось Сердце, Ульмо не стал оборачиваться назад, не желая видеть своих братьев и сестер. Открыв глаза, он поспешил вернуться в Ульмонан, где свет Манвэ не смог бы его побеспокоить. Где не было бы столь яркого напоминания о том, что ему не место подле названого брата, пока с ним рядом тот, кто был для этого создан.
***
Алая кровь наполнила Лебединую гавань, подобно жилам и венам разрастаясь в толще светлой воды. Ульмо чувствовал стальной соленый вкус, несравнимый со вкусом отчаянных слез, которыми полнились его владения. То был вкус смерти, и вода впитывала ее в себя, принимала, беспомощно подчиняясь воле судьбы, забирая к себе то, что осталось от некогда яркой жизни. Тела убитых медленно опускались на дно океана. Тэлери защищали свои корабли, но одолеть темноту, поселившуюся в нолдор, им не удалось. Ведь то была темнота Моргота, Врага, силу которого они перестали считать угрозой… Почти все, кроме Ульмо и Тулкаса. Время неумолимо шло вперед, но никто из них не посмел взбунтоваться против воли Манвэ, и теперь они все должны были расплачиваться за допущенную ошибку.
Ульмо смотрел на лица умерших эльфов, осторожно касаясь каждого из них, чтобы заглянуть в потухшие глаза. В них навечно застыла боль… Сколько же боли должно было еще стерпеть его Сердце? Сколько крови должно было стечь в чистую воду, в саму его суть, которую разрывало на части от ужаса и горя. Теперь его владения стали могилой, и Ульмо был бессилен что-либо исправить. Словно сеточки, кристаллы, алые впрыски, кровь впитывала в себя свет небес.
Робко взяв алую субстанцию в свои ладони, Ульмо поднялся на причал Альквалондэ. Везде, куда ни падал его взгляд, лежали мертвецы, и их кровь капля за каплей наполняла собой Эккайю. Наполняла Ульмо, затмевая его разум подобно пелене, за которой не было ни жизни, ни добра, ни надежды, только тяжесть отчаяния, с которым заплакала Уинен. Безутешная душа моря зарыдала, не выдержав вида своих оскверненных владений, прерванных раньше времени жизней тех, кого любила как детей, и даже Оссе не мог ее успокоить. Горький плач Уинен эхом разнесся по воле Ульмо во все края его водного царства, чтобы и те, кто был ему причиной, услышали, сколько боли принесли в этот мир своим поступком, чтобы украденный ими флот присоединился к начатой могиле, завершив ее строительство… Чтобы они узнали, сколько боли принесли по воле Мелькора, слепо веря, что больше никому не служат.
***
Снег сверкал подобно звездам на самой высокой горе Пелори, вопреки гневу небес, вопреки тягостным думам Ульмо. Он был этим снегом, кристаллами замерзшей воды, с каждой мыслью, с каждым вздохом все яснее осознавая себя у стен Ильмарина. Открыв глаза, Ульмо увидел открывающийся с горной вершины вид: как в зеркало он смотрел на водные просторы, на горизонт, где соединялись вода и воздух. В простоте бытия, где не было Мысли, их сути сплетались сами по себе, но они сами, отделившись как сущности, нуждались в единении как никогда прежде.
Ульмо чувствовал тяжесть на сердце Манвэ. Весь мир чувствовал, но мало кто мог даровать Манвэ утешение, в котором он так нуждался, подтверждая всеобщие догадки горделивым молчанием. Ветер не мог молчать, он был вездесущ, как и вода. Ледяные латы обратились в изумрудную мантию, и Ульмо переступил порог дворца, чтобы встретиться с названым братом. Он шел неторопливо, ведь у них было все время в мире, и думы, которые кружились подобно водовороту, утягивали в себя внимание владыки вод. Задумчивый, он не сразу поднял глаза на возникшую перед ним Варду.
– В окружившей нас темноте лишь свет родственных уз может озарить дальнейший путь, – мягким голосом произнесла она, встретив Ульмо на пороге тронного зала. – Не уведи его еще дальше во мрак, прошу, – с надрывом попросила она, заглядывая в томящееся от темноты Сердце Тишины. – А если и уведешь… – вдруг загадочно произнесла она, почти удивленно взглянув на Ульмо. – Не потеряйся там сам. Это лишь часть тебя.
Не зная, что ответить, Ульмо робко кивнул, хмурым взглядом следя за тем, как Варда обходит его сбоку. Коснувшись его плеча, она задержалась на месте и коротко улыбнулась, словно позволяя Ульмо пройти дальше. Когда Варда ушла, Ульмо с тревогой взглянул на двери тронного зала, подошел к ним ближе и распахнул настежь, сразу же почувствовавхолодный ветер. Казалось, все северные ледяные потоки воздуха скопились в эпицентре, которым был сам Манвэ, сияющий заграждающим светом. Переглянувшись с молчаливым Намо, Ульмо прошел мимо него, вдруг исчезнувшего из тронного зала, словно его и не было здесь рядом с владыкой ветров.
Глядя на слепящий свет, Ульмо проследовал за силуэтом Манвэ на открытую галерею, где осторожно встал рядом с названым братом, чтобы снова посмотреть на океан.
– Я никогда не понимал, как это возможно, чтобы ты не признавал в Мелькоре ту темноту, которую видели все мы, – сказал он тихо и хрипло, задумчиво глядя вперед, но на деле смотря в бездну собственных владений. – Но как признать то, что тебе не знакомо в силу твоей природы?.. Воздух чист и ясен, ты прозрачен, непорочен. Даже после всех тех страданий, что нам пришлось пережить. Лишь теперь я понимаю, что ты не признавал его темноту, потому что в тебе ее никогда не было… Быть может, поэтому ты не признавал ее и во мне… – с оттенком страха произнес Ульмо, с трудом совладав с собой, ведь эта правда открылась ему дорогой ценой. – Быть может, именно поэтому нам с Ауле так тяжело говорить друг с другом, – горько усмехнувшись, добавил он, переведя взгляд на горный хребет Пелори. – Мы знаем друг о друге то, что всеми силами пытаемся спрятать от чужих глаз… И теперь ты тоже хранишь в себе темноту, как и мы, – сказал Ульмо надрывно, повернувшись к названому брату. Его сияющий облик эту темноту прятал, как что-то позорное, постыдное, запретное, но Ульмо не собирался упрекать Манвэ. Он желал помочь, и потому мягко положил руку на закрытое светом сердце брата, зная, что свет не обожжет его, не причинит боли, которую мог бы, если бы Манвэ того пожелал. – Я хотел бы забрать ее себе, – едва слышно произнес Ульмо, пытаясь рассмотреть в глазах Манвэ ту наивную чистоту, которой владыка валар отличался от прочих. – И все же я не могу отнять часть тебя самого, как ту боль, что я сам тебе причинил. Слезами этот мрак не собрать. Но пустоту, что осталась в тебе от Мелькора, я могу заполнить, – уверенно произнес Ульмо. – Даже если ты никогда не будешь любить меня так же, как его, я люблю тебя именно так, как сам того желаю. Хотя бы на время я могу разделить с тобой это горькое бремя. Я хочу показать тебе кое-что… Позволь тебе помочь.
[nick]Ullubōz[/nick][status]Dweller of the Deep[/status][icon]http://i053.radikal.ru/1708/60/c66eb3142b62.gif[/icon][sign][/sign]
Отредактировано Admiral N (2017-11-23 14:56:33)