«not a spell gonna be broken with a potion or a priest
when you're cursed you're  a l w a y s   h o p i n g  that a prophet would be grieved»

     Приезд в Ньюпорт оборачивался для Виктории посмертной скукой и отнял у нее нервов больше, чем она планировала потратить в принципе. Провинциальный захолустный городишко пестрил своей обыденностью уже через пару секунд, как только она пересекла его границу. И если бы не любопытные люди, живущие легендами, их запасы вербены, замаскированные в жестянках из-под пряностей и приправ и, разумеется, голос свыше, то она не потратила и бака топлива, чтобы добраться сюда. Ее вполне устраивала жизнь в бессонном мегаполисе, а жизнь и деятельность своих собратьев не волновала ее. Во всяком случае, ровно до того, пока эта самая деятельность, включая девиантные отклонения, не касалась ее и не нарушала идеально выстроенную жизнь Виктории, которую она с таким трепетом оберегала все эти годы. Одним словом, политика невмешательства более чем устраивала англичанку.
     В основном, находясь в городке, Виктория занимала себя попечительством, благо в этом портовом, Богом забытом месте, имелась галерея и несколько дарований, привлекших ее внимание. Однако она не спешила тратиться, стараясь оценить, насколько и как скоро окупятся ее вложения не только посредством эстетического наслаждения, но и финансового благополучия. Поэтому девушка зачастую проводила дни среди красок и холстов, восторгаясь открывающимися перспективами.

     Этот день не стал исключением, разве что время пролетело настолько быстро, что в галерее она задержалась намного дольше положенного. Солнце уже опускалось за горизонт, заливая всю улицу медовыми оттенками, а со стороны побережья значительно усилились холодные порывы ветра, побуждающие Шелтон инстинктивно плотнее укутаться в тонкую ткань, и, ритмично постукивая тонкими каблуками, двинуться в сторону, где у обочины обосновался припаркованный черный фольксваген.

     Взгляд падает на небольшой квадрат только тогда, когда ее рука уже тянется к двери. Виктория на секунду замирает, после чего хмурится и, подхватив небольшой листок бумаги, прикрепленный к ее лобовому стеклу, как штраф за неправильную парковку, оборачивается вокруг своей оси, мимолетно окидывая пустеющую улицу взглядом, особо не придавая внимания происходящему и не ощущая исходящей угрозы. Она засовывает брелок от автомобиля в карман легкого тренчкота, с отливом синевы, и разворачивает записку, сложенную в два оборота.
     Взгляд жадно пробегается по единственной строчке, и Виктория забывает, как дышать. Глупое и бессмысленное прозвище отражается в голове родным голосом брата, что не уставал подтрунивать над сестрой. Они придумали это очень давно, еще когда в их отношения не вклинились игры отца и обязанности, которым они обязаны были следовать. Виктория обиженно надувала губы и совершенно по-детски ворчала, когда Артур отвлекался и начинал обзывать ее, вместо попыток понять объясняемый ею материал.
     Шелтон пораженно отрывает взгляд от листа, абсолютно уверенная в том, что весточка с того света — явно не признак здравомыслия. Однако мертвецы не шлют писем, а болтливостью Артур никогда не отличался.
     Виктория пытается было обернуться, внезапно почувствовав приближение, но не успевает: она чувствует, как в нее вонзается игла, и в организм проникает отравляющий экстракт, мгновенно прожигающий плоть. Изнутри рвется демон, но проворное растение позволяет Виктории лишь сдавленно взвизгнуть и инстинктивно нанести ослабленной рукой удар локтем, в пустой надежде, что это выкроит ей несколько спасительных секунд. Но все надежды рушатся, когда на ее рот опускается ладонь, удерживающая с нечеловеческой силой; в какое-то мгновение девушка роняет листок бумаги и впивается в удерживающую ее руку, но собственные пальцы цепенеют, становясь невероятно тяжелыми. Мир вокруг начинает причудливо кружиться, а ноги подкашиваются.

«... when the fires have surrounded you, and your sacred stars won'd be guiding you
with the hounds of hell coming after you, and the whole wide world's coming after you...
n o w h e r e   t o   r u n
i've got blood on my name»

     Боль расплывается по телу мягкими волнами, будто бы захлестывая берега после разрушительного шторма — обволакивая, окутывая игольчатым покрывалом. Сначала Виктория различает негромкие, доносящиеся откуда-то издалека, мелодичные звуки, бьющие по ее обостренным чувствам с невероятной силой. Позже — звон бокалов и переливающейся жидкости, смешивающиеся с мгновенно выявленными ноткам алкоголя. Девушка беззвучно кричит, пытаясь изменить положение тела в пространстве. Она распахивает глаза, фокусируя взгляд на темном силуэте: получается плохо, поэтому ей приходится крепко зажмурится, прежде чем бросить новый вызов напрочь сбитым инстинктам.
     В поле ее зрения попадает широкоплечая фигура, а в памяти всплывают последние секунды до пущенного под откос рассудка; на губах Виктории появляется бессознательная улыбка.
     — Брат мой, — в пустоту шепчет Виктория, рассеянно всматриваясь в чужой силуэт и различая знакомые очертания. Ей не страшно, совсем нет. Голос звучит умиротворенно, в нем слышится нежность, с которой маленькая девочка бегала за братом по просторному полю, усыпанному яркой зеленью трав и редкими фиолетовыми колокольчиками, пытаясь заставить негодного мальчишку прочитать ей очередную сказку. Ей кажется, что она вдыхает летнюю свежесть родной Англии и слышит заливистый смех старшего брата, канувшего в небытие под огненной гарью. Ей кажется — это наваждение, воспоминания играют с ней, напоминая, как много она потеряла — как много она не вернет.
     Спустя мгновение она срывается кашлем, а ее шею будто бы раздирают когтями. Шелтон резко дергается вверх, принимая сидячее положение, но не спешит подниматься на ноги, явственно ощущая, насколько она слаба. Виктории не нравится чувствовать себя слабой, не нравится быть жертвой. Однако вербена распространялась по организму с невероятной скоростью, приглушая и затормаживая ее способности, возрастающие по силе с каждым годом.
     Ее организм не регенерирует, а каждая попытка к движению сопровождается резкой болью, оставляя после себя ощущение подобно скользящим языкам пламени, свободно гуляющим по обнаженной коже. С губ срывается полустон-полувздох, а медленно восстанавливающийся процесс мышления мгновенно задается животрепещущим фактом — если в нее до сих пор не всадили несколько серебряных пуль и даже не отделили конечности, то живой и невредимой, — относительно невредимой, разумеется, —  она намного ценнее. Это немного обнадеживало.

     Виктория окидывает беглым взором зал. Просторное помещение с приглушенным светом флуоресцентных ламп, увешанных по углам и отдающих желтовато-золотистыми бликами; по потолку, стенам и полу гуляет россыпь узоров, исходящих от нескольких проекторов. В центре расположены несколько столиков, ближе к краю — большой черный рояль. По бокам у стен нашли себе место мягкие диваны, на один из которых и была уложена девушка, а по краям от них — антуражные светильники, шапки которых были покрыты редким черным кружевом. Однако главенствующую роль в помещении занимал широкий бар, раскинувшийся вдоль уводящий на второй этаж витой лестницы, и буквально пышущий обилием дорогого алкоголя, аромат которого беспощадно заполняет все помещение, смешиваясь с гипнотическими звуками тихо играющей музыки.
     Девушка поворачивает голову и морщится от покалывания, мгновенно проводя ладонью по шее, безошибочно находя место прокола. Она рассеянно оборачивается, отыскивая взглядом причину собственных страданий. Причина же обнаруживается прямо перед ней, восседая на чужеродном, совершенно не вписывающемся в интерьер клуба, стуле. Шелтон замирает на месте и с силой сжимает пальцами синюю ткань плаща. Виктории кажется, что она сходит с ума; она не может произнести ни слова, разглядывая родные черты лица и прислушиваясь к собственным инстинктам в попытке выявить подвох.
     — Ты,  — она не понимает, сознание ли играет с ней злую шутку или покойный брат в действительности восстал из мертвых, — Это ты, — девушка начинает быстро хлопать ресницами, пытаясь избавиться от застилающей взор влажной пелены. Шелтон обшаривает его взглядом  — брат изменился.
     Виктория похоронила всю свою семью, пережила каждого из них, включая Артура, на похоронах которого она удерживала его рыдающих детей, пока их мать, бледная и разбитая, прощалась с любимым мужем. С каждой новой потерей умирала и часть Виктории: прошлое и вся любовь к брату были посыпаны могильной землей на кладбище воспоминаний. Но вот, он прямо здесь, живой — из плоти и крови.
     Две сотни лет превратились в рутинный побег от мысли, что все, кто ее окружает, в итоге умирают. Она с головой погружалась в новые дела, хватаясь за каждую мелочь, стараясь ежесекундно занимать себя, свои мысли, стараясь верить во внушаемые себе иллюзии о собственном благополучии: в конце концов, у нее был мужчина, любовь которого была проверена временем, у нее были деньги, необходимость приумножения коих в итоге становилась навязчивой идеей, и у нее была жизнь, прервать  которую Виктория могла в любой момент. Время от времени ей действительно казалось, что она может на это пойти. Латентное безумие, давшее о себе знать после обращения, пассивно прогрессировало с каждым годом, поэтому эмоциональных всплесков она старалась избегать, дабы лишний раз не провоцировать судьбу. Однако, к чему лукавить, она с упоением наслаждалась каждым моментом собственного срыва, наполняясь бесконечной силой, жестокостью и абсолютной уверенностью в безнаказанности.

«Oh Lazarus, h o w   d i d   y o u r    d e b t s   g e t   p a i d?
Oh Lazarus, were you so afraid?»

     Внутри закипает злость. Ненавистное чувство острыми клыками вгрызается в слабые попытки затихающего голоса разума призвать Викторию. Артур обманул ее. Оставил одну, когда она нуждалась в семье, когда погибли все, кого она любила. Он скрывался, оставив сестру, единственного родного человека — едва ли спустя две сотни лет у него остался кто-то ближе, чем она. Он позволил ей уверовать в собственную смерть и из года в год исправно приходить к пустой могиле, отчего каждый раз ее сердце ожесточалось, а нежные чувства загнивали, покрываясь плесенью.
     Она не думает о том, что он, очевидно, старше; не думает, что она — слаба. Вербена еще несколько дней будет в организме, а, значит, сейчас Шелтон едва ли справится и с новообращенным. Однако это не останавливает ее, злость напрочь изолирует чувство самосохранения, и Виктория резко срывается с места. Она с нечеловеческой скоростью оказывается перед братом, грубо подхватывает его за горло и, оборачивая в свою пользу инерцию, с силой стаскивает его с насиженного места, безжалостно придавливая к стене, отчего тот роняет бокал с крепким напитком и ударяется головой. Значительно приуменьшенные возможности дают о себе знать: удерживать Артура не просто, она вкладывает в это последние силы, подпитываемые все нарастающим гневом.
     Виктория медленно приближается к нему почти вплотную, сокращая расстояние до миллиметров, и хмурится, будто бы все еще не веря в происходящее, не веря в реально существующее тело и горло, сжимаемое рукой.
     — Я похоронила тебя, ублюдок, — тихо шипит Виктория на ухо парня, согревая его холодную плоть горячим, преисполненным ядом, дыханием и сдавливая пальцы на его шее, — Мы все похоронили тебя.