Аврора только-только успела обмакнуть замерзшие за ночь руки в теплую розовую воду, разлитую по редеющей тьме бархатного небосвода, освещенного светом целого сонма звезд, когда человек, весь закутанный в поношенный, забрызганный жирной грязью плащ вывалился на размытую дорожку откуда-то из придорожных кустов, заграждавших проход в лесную чащобу. Человек шел, втянув голову под объемистый капюшон, отороченный лоснящимся, чистым волчьим мехом, и слегка подволакивал ноги под утяжеленными влагой и грязью полами своих одежд; и, хотя двигался он нарочито неуклюже, будто бы соревнуясь сам с собой в искусстве не упасть на ровном месте, было в том, как он лихо перешагивал через глубокие «свиные» лужи, пробороздившие размытую дождем тропку, что-то очень разудалистое и резкое. Новенькие, почти не поношенные кожаные сапоги звучно хлюпали в грязи. Человек был высок, сутул, как наклоненная осина, и, пожалуй, чрезмерно узкоплеч для мужчины - и уж тем более для наемника, чья пестрая братия появлялась в здешних местах так часто, что женщины из соседних селений ввели в своих кружках кокетливую моду обивать деревянные коромысла железом, оставлявшим красивые, цветистые синяки на покрытых шрамами опытных мордах.
На севере, раскинутом за плечами путника, заливисто грохотал гром; с неба, сквозь переплетенные ветви деревьев, сыпались редкие капли дождя. Человек фыркал, как зверь, ерзал всем телом под теплым плащом и ускорял шаг, уже видя наполовину погасшие огни придорожной корчмы - единственной на многие мили, не отказывающей в угле ни грязным бандитам, ни не менее грязным наемникам (которые, конечно, тоже - бандиты, но куда менее состоятельные и удачливые). Метров за сто он припустил с особой радостью, наверняка уже предчувствуя тепло и гостеприимную улыбку словоохотливого хозяина, как…
- Провались в Бездну откуда стоишь, холера! Я сказал тебе, тупая скотина, чтобы тебя здесь больше не было, так что непонятного? Пошла прочь!
«Холера» ускорила шаг, наверняка почуяв запах готовящейся еды, проникающий из приоткрытой двери корчмы в сероватую мерзость занимающегося утра. На пороге, уперев лапищи в грузные бока, стоял сам корчмарь - красноглазый, взъерошенный, чем-то похожий на приземистого медведя мужик, отдувающийся и с яростью гуся перекатывающийся туда-сюда на своем наблюдательном пункте. Его плоский нос, живописно засаженный тремя крупными, как градины, родинками, казалось, жил своей, никак не совещающейся с остальным лицом жизнью: он то трепетал ноздрями, то громогласно шмыгал, с почти сверхъестественной силой втягивая влажный воздух, то собирался у переносицы десятком глубоких морщинистых рытвин. На этот-то нос, как на своего рода сияющий ориентир, и устремился путник, не слишком впечатленный вдохновенной тирадой и последовавшими за нею проклятиями. За несколько шагов до дверей корчмы он, не замедляя шага, по-собачьи тряхнул головой, сбивая с макушки капюшон - и стало вдруг видно, что это и не мужчина никакой вовсе, а вполне себе женщина - страшная, как смертный грех, и такая же злая. Яростно размахивая длинными руками, она приблизилась к героически вцепившемуся в дверной косяк хозяину и закаркала:
- Уйди с дороги, Эйшер, я не спала трое суток и, клянусь тебе той самой бездной, в какую ты меня каждый раз посылаешь, что размажу эту твою опухоль, - длинный, под стать остальной руке, костлявый палец с грязным, неровно остриженным ногтем, красноречиво указал на налитый краской нос и двинулся дальше, описывая ровный круг в полуметре от лоснящегося жиром лица, - по черепу, если ты не пропустишь меня.
В ответ на это заявление корчмарь издал грудное кряканье и лишь переступил на месте, словно бы становясь устойчивее перед ударом.
- Знай на что показываешь. Я узнаю тебя по вот этому вот, - ответный жест на лицо женщины, - за милю. Пошла прочь!
И без того не слишком приветливое лицо путницы недовольно скорчилось, после чего она, бормоча что-то под нос (тоже, к слову, выдающейся наружности), заскребла себя по карманам. Спустя некоторое время яростного промедления она жестом фокусника выудила из-за пазухи увесистый звонкий мешочек и ловко кинула его в лицо корчмаря. Издав негромкий торжествующий вопль, тот сгреб кошель еще в полете и как бы невзначай отступил в душистую глубину своего драгоценного заведения; тут же потянув за бархатный шнурок, преграждающий путь к сокровенному, он, весь нахохлившийся, торжественный, как отполированный до блеска самовар, приготовился пересчитывать деньги. Воспользовавшись этой картинной замешкой, женщина угрем проскользнула мимо его объемистого пуза в корчму и, лихо лавируя между столов, засаженных, как мухами, сонным, пьяным, осоловевшим, притихшим, бормочущим, переговаривающимся разбойничьим населением, принялась выискивать себе свободное место. Еще спустя мгновение, когда она уже плотно обосновалась за одним из столов, рядом с утонувшим в тарелке храпящим лысым затылком, от дверей, где хозяин наконец справился с завязками на кошеле, к закопченному потолку взлетел негодующий вопль:
- Это еще что? Что ты мне опять подсунула, Рада? Пошла прочь, собака! Пошла прочь!

* * *

«Бойцовый пес» пах кислыми лужицами пива - бездарно сваренного; пах пряным вином - отменным, надо сказать; пах готовящейся с ночи едой - лучшей, чем можно купить за серебрушку где-нибудь еще; пах потом, кровью, вощеной кожей, лошадьми, грязью, лесом и сталью - посетителями; пах почти потухшими углями в очаге; пах топленым молоком с кожи эйшеровой дочери - опять на сносях; пах ее матерью - эйшеровой женой, почти не высовывающей нос с кухни; пах несколькими комнатами вверх по лестнице. Знакомо пах. Теперь к этой мешанине добавился и запах самой Рады - грязной, лесной и кровавой. Посидев спиной к стене рядом с похрапывающим детиной, она стянула с себя жаркий волчий плащ и грузно упала на скрещенные руки рядом с удручающе выхлебанной, надтреснутой с одного края кружкой. Была она (женщина, не кружка) удивительно нескладной и сухощавой для своего пола, и руки ее под дублеными рукавами напоминали две узкие длинные палки, оканчивающиеся уродливыми соцветиями мозолистых, когтистых лап; волосы ее, неровно остриженные каким-то сумасшедшим цирюльником до плеч (а раньше, наверное, и того короче), имели странный красно-медный отлив - и совершенно неподобающий приличной девице вид. На резком, костистом, отчего-то тоже почти зверином лице земляным оттенком отпечатана была крестьянская смуглость; длинный, тонкий, резкий, как повернутый к низу шпиль, нос ее (с рассеченной правой ноздрей) был, очевидно, много раз переломан и много раз неправильно вправлен, а потому имел хищный излом, делавший его то ли во много раз выразительнее, то ли попросту откровенно длиннее. Оттененные графическими черными тенями - следами сильной усталости - глаза, по-рысьему раскосые, большие, странно безволосые, как два великовозрастных, по-своему симпатичных ребенка, имели какой-то совершенно непроглядный угольный оттенок. И странен, конечно, был глубокий, наверняка когда-то представлявший из себя сквозное ранение шрам во всю правую щеку - до самой мочки уха - но еще более странным был рот, которого он с одной стороны, как бы играючи, касался сероватой бороздой: широкий, тонкогубый, отчего-то темно-коричневый - почти даже черный. Время от времени этот диковинный рот, как некая темная расселина в камне, двигался, проговаривая какие-то беззвучные слова, - отдельный от остального лица и вместе с тем удивительно слитный с ним. Словом, странная это была женщина. И рот у нее был странный, и нос, и шрам - вся она была странная, страшно, пугающе комическая, нескладная, некрасивая, но выразительная, как жирный росчерк угля на белой бумаге.
Посидев с минуту головой к столу, Рада - а звали ее действительно Радой (хотя не совсем было ясно, чему это она, собственно, радуется) - пьяным движением подняла голову, потянулась, разинула свой грязный рот, показывая полный набор неожиданно хороших, светлых, ровных зубов, и, что-то неразборчиво воркуя, завозила рукой под плащом, укрывавшим нижнюю часть ее длинного тела. В отогретую теплым воздухом «Пса» ладонь удобно легла простая, обернутая кожей рукоять, прохладная, несмотря на соседство с мехом и человеческим телом. Так, мурлыча что-то себе под нос и украдкой гладя меч у пояса, сонная женщина провела пять-десять минут, покачивая головой из стороны в сторону, словно в трансе, - и явно силясь не заснуть тут же. Так она и сидела до тех пор, пока перед ней с громким стуком не приземлилась глубокая деревянная миска, доверху наполненная сморщенными, желовато-коричневыми, похожими на головки каких-то уродливых волшебных созданий печеными яблоками, а рядом с ней - такая же, но со свежим жарким. Это-то и заставило Раду выразительно повести длинным носом и положить грязные руки на столешницу, прямиком по обе стороны от вожделенной еды (когда она в последний раз ела что-то, кроме чертовых ежиков?), словно бы в подтверждение своего права собственности на всякое скукоженное, пряно пахнущее яблоком блюдо в этом заведении. 
- А это вот? - недовольно кивая на придвинутую к опустившемуся по другую сторону стола хозяина кружку… вина? Да, точно, вина - кубков и прочей «знатной» утвари здесь не было с тех самых пор, как Эйшер соизволил перекупить корчму у прошлых хозяев, а может и того раньше - словом, отродясь не водилось. - Я заплатила тебе по всем долгам, вонючий ты скряга, и заслужила, черт возьми, немного радости.
Эйшер надул свой грозно мигающий бородавчатый нос и бухнул волосатую лапищу рядом с кружкой.
- Заплатила? Чем? Кровавыми деньгами? - он важно сбил тон до таинственного шепотка, что, впрочем, было совсем не обязательно, поскольку в воздухе за дверями корчмы все еще висело то отрадное время, когда Аврора целует холодным рыбьим ртом всех без разбору, и разбойники спят вповалку с честными наемниками и пьют с ними же и друг с другом, единожды за будущий день не интересуясь чьими-либо деньгами, кроме своих, безо всякого вмешательства хитроумной магии превращающихся в вино, эль и пиво - страшно вонючее… - Этот демонов кошель весь, знаешь ли, весь пропитан кровью. И что-то я не вижу, чтобы ты припадочно закатывала глаза и просила тебя заштопать.
Рада, уже запустившая зубы в свое первое за эти несколько месяцев яблоко, бросила быстрый, мелькающий взгляд на погруженного в глубокий сон соседа, и невозмутимо пожала плечами.
- Было бы ради чего спорить. Это не моя кровь. Ты ведь знаешь, где-то с месяц назад я договорилась с тем аристократишкой… как там его… Филль? Билль?.. Словом, что буду строить из себя проводника, пока он совершает подвиги во имя очередной девицы. И заодно попытаюсь не дать его убить.
Эйшер важно кивнул, предлагая договорить; его кустистые брови при этом воинственно топорщились, как обрубленные кроны деревьев.
- Ну так его убили. Я еле ноги унесла. Но деньги-то оставить - это все-таки… Вот что, Эйшер, - с нахрапа проглотив чуть ли не половину яблока, Рада придвинулась к корчмарю, словно желая все-таки отвоевать вожделенную кружку с выпивкой, - В ваших лесах, прямо тут, в половине дня пути, завелся какой-то червяк из беглых, и колдует себе, показав ищейкам елд... ладно, ладно… судя по тому, что моего высокородного спутника утащила в кусты какая-то тварь, он успел наворотить дел. Я бы и сама здесь сидела, как курица на яйцах, да…
- Портал, хочешь сказать? Возле моего «Пса»? Ты, верно, опять нажралась волчьей ягоды, - Эйшер по-совиному ухнул куда-то в пространство между своим носом и малоподвижным, невыразительным ртом. Но кружку все ж таки пододвинул, и Рада тут же накинулась на нее, как изголодавшаяся по ласкам старая дева на прыщавого студиоза. - Бес с тобой. Кошель почему в крови?
- Погоди ты. Я, не будь дура, через день вернулась посмотреть, что именно сталось с моим клиентом.
- И что сталось?
- Спросил бы уж, что осталось.
- И что же?
- Да почти ничего. Какая-то тварь задрала беднягу, что барана, оставив один только пережеванный щегольской камзольчик с такой вот, знаешь ли, модной вышивкой под шелка с южных островов, ремешок из телячьей кожи (его я брать не стала, к чему мне эти франтовские цацки), пару хороших сапог (совсем даже не пожеванных и не окровавленных, смотри, как сидят) и твой ненаглядный кошель, который он грозился мне не выдать в случае этого… как его?..
- Несчастного случая?
- Его самого. Дал маху, бедолага. С мозгами у него было туго. Ну, за упокой…
- И почему это обязательно должен быть какой-то сбрендивший волшбун с порталом в это твое Черт-знает-Куда, а не стая волков? Скоро зима, мало, что ли, кого еще сожрут?
- Думаешь, я бы засверкала пятками от простых волков? Такое из Черт-знает-Откуда не лезет, если только оно не совсем гиблое. А вот на саму магию бежит, что ты на деньги, - Рада вновь приложилась к кружке. Веки ее слипались. - Да и пошло бы оно пока. Есть у тебя свободная комната?
- Занято все.
- А на дворе?
- Иди уж за печь, только не путайся под ногами. И плащ свой… дочке отдай, пусть почистит. От него смердит, как от задницы. Да и сама ты…
- Молчи уж. Сначала высплюсь.
Вихляя разомлевшим телом, Рада поднялась, любовно придерживая длинный полутораручник за перевязь, и клоунски зашаталась над опустевшей утварью - что есть длинная, неотесанная, сучковатая оглобля. Постояв так, словно в замешательстве, она уверенным шагом совершенно трезвого человека направилась на кухню, волоча за собой грязный, все еще мокрый плащ, который там же и свалила на брюхатую эйшерочку с глумливыми словами благодарности. После чего повалилась за печь, прямо на пол, в уютно горячее пространство между разогретой стеной и деревянными балками; страстно обнявшись с мечом и устроив под голову свернутое, проеденное молью хозяйское тряпье, она провалилась в тяжелый, не нарушаемый ни малейшим сновидением сон.

* * *

- Да просыпайся же ты, ради богов… Рада! Вот ведь старая…
Из наполненного какими-то смутными кровавыми картинами беспамятства Раду вырвал бесцеремонный пинок; бессознательно перехватывая меч, будто уже давно готовая к схватке, она вскинулась со своего нагретого гнезда, всклокоченная, словно фурия, и, лишь чудом не забыв сгрести сушившийся на печи плащ, выскочила следом за раскрасневшимся, безумноглазым Эйшером. В «Псе» царил переполох, ничем бы не отличавшийся от обычного для вечернего наплыва посетителей оживления, если бы не густой блеск обнаженного оружия и чрезмерная, лишенная всякого смысла толкотня. Растолкав острыми локтями гудящий стальной улей, Рада вывалилась на улицу, где сразу и зажмурилась, ослепленная разлитым в сизом ночном воздухе сиянием. «Несколько!» - мелькнула в ее всполошившихся мыслях бессвязная, бессловесная догадка, прежде чем красное марево перед глазами рассеялось, схлынуло, как долгая кровавая волна, обнажившая тревожное мерцание Разрыва, наверняка произведенного каким-нибудь магом-недоучкой, решившим, что эксперименты с тканью миров - хорошая затея, а здешние леса - отличное место для проведения ритуала. Цветисто ругаясь сквозь плотно сжатые зубы, Рада было сделала шаг назад, отступая к корчме под безумные вибрации меча в собственной ладони и бессвязные крики Эйшера откуда-то сзади, как острое сияние портала стало из просто мучительного - ослепляющим, невыносимым. Скрывая глаза за поднятой рукой, наемница качнулась куда-то вперед, запоздало чувствуя, что сознание стремительно уплывает от нее куда-то в гущу беспорядочного магического всплеска. Мгновение - и ее лицо обожгло неестественным, рукотворным холодом, и лишь затем наступила тишина, мягкая, как перина, и недолговечная, как сон.
Должно быть, она сильно приложилась головой при падении, потому как та гудела, как после похмелья, которым за всю свою долгую, полную счастливых пьянок жизнь Рада так и не успела насладиться, но о котором слышала от многих своих собутыльников, более удачливых в том, что касалось опьянения. За ушами скреблось тупое гудение, тем сильнее становившееся, чем отчетливее нарастали звуки вокруг нее: неумеренные голоса людей, визгливые вздохи, механическое щелканье и - приглушенный всем этим - отдаленный шепот ветра в кронах деревьев. Почтя за долг открыть глаза, Рада оторвала раскалывающуюся голову от чего-то твердого - мостовой? - и, щурясь против солнечного света, разлепила веки. Ударившая ее со всех сторон неестественная, ничем не приглушенная дневная яркость вызвала совершенно невообразимый всплеск тошноты и очень женское, раздражающее головокружение. Никем не задерживаемая, Рада встала и, хотя ее нещадно шатало из стороны в сторону, словно флюгер на ветру, удержалась в этом положении, прежде чем осмотреться не слишком осмысленным, растерянным, лишенным всякого узнавания взглядом. Люди, со всех сторон ее окружавшие, ничем не выказывали паники; их руки, тут и там воздетые к небу дикарскими жестами, не несли ни единого отпечатка крестьянской жизни, и топорщились пальцами не испуганно, но любопытно. С нарастающим чувством понимания Рада рассматривала их одежду, пока всеобщее любопытство и восторженные вопли поворачивали ее куда-то назад, где, словно огромный букет волшебного салюта, приклеенный к небу цветистой цирковой брошюркой, висел причудливо переливающийся разлом портала. Заторможено сморозив очередное ругательство, женщина потянулась рукой к поясу, надеясь освятить ладонь знакомой тяжестью меча, но, не нащупав ни малейшего следа стали, смогла издать лишь рычащий вопль, приведший кого-то из находившихся к ней ближе всего странно одетых зевак в бурный восторг. Сжимая в руках похожее на омытый дождем камень приспособление, он залепетал что-то на знакомом, но вместе с тем странном языке, половины слов, вкрапленных в слитный, торопливый поток которого Рада либо не понимала, либо и вовсе пропускала из виду. Что он там бормочет?.. Что-то про представление и гала… гала… гала-что? Оскалив черный рот, Рада сгребла тонюсенький воротник его смешной синей куртенки в свой кулак и, как ворона нависнув над по-женски сияющей, чистой блинной мордочкой, задала самый волнующий из множества мучивших ее вопросов:
- Где мой чертов меч? Где Бастард, я тебя спрашиваю, приблуда?!
Но тот лишь расплылся в одухотворенной улыбке совершеннейшего идиота. Демоновы кости.
Куда она попала на этот раз?..

[nick]Rada[/nick][icon]http://s3.uploads.ru/DwBzf.png[/icon][sign][/sign]