Иисусе Христе, Сыне Божий, явивший нам Отца Небесного. Да будем мы учениками Твоими. Ты обещал даровать мир душам нашим. Но Ты не хочешь рабов нерадивых. Дай нам силы стоять на страже и бодрствовать. Да будем мы верны тебе и только Тебе. Научи нас делать все пред лицом Твоим. Сделай нас детьми Твоими.
Последний раз Нотт молился в далеком детстве. Тогда еще в полную силу шли диспуты между матерью - католичкой, и бабушкой - иудейкой, в какой вере и традиции стоит воспитывать ребенка. А маленькому Эдди тогда было все равно. Ему одинаково нравились совершенно разные молитвы, и казалось, что можно просто говорить с Ним, не важно как, и Он тебя точно услышит. Бабушка, будучи стойкой и убежденной женщиной, умудрялась читать ему отрывки из Торы на ночь, а мать водила в церковь каждое воскресение. И не было в голове ребенка никакой путаницы и мешанины. Все казалось одинаково правильным. Не зря же считается, что маленькие дети куда более взрослых способны видеть за мишурой слов и ритуалов самую суть.
Даруй нам силы исполнять волю Твою и завет Твой. Научи нас делать добро. Огради нас от закваски фарисейской. Научи нас видеть главное в жизни, единое на потребу. Помоги нам избавиться от греха, от праздности, от дряблости духа.
Ни мать, ни бабушка и не могли представить, что вскоре их Эдди станет чуть ли не атеистом. Когда он последний раз был в церкви? Уже и не вспомнить. Правда маленький серебряный крестик все также болтался на длинной цепочке, все больше по привычке. Почему именно сейчас он вдруг вспомнил о Боге? Только ли из-за страха смерти? Или просто потому что эта вера всегда жила в Нотте, просто спряталась слишком глубоко, и позволила себе выйти в свет лишь тогда, когда без нее справиться было невозможно. Сейчас, стоя на коленях с заложенными за голову руками, всем телом ощущая каждый выстрел, каждую новую пулю, врезающуюся в поддатливую плоть тех, чьи жизни он спасал здесь изо дня в день, мужчина понимал, что обязано быть что-то большее, что высшее. Что-то, что неподвластно ни огнестрельному оружию, ни страху, ни предсмертным судорогам и крикам. А иначе зачем это все?
Пусть все доброе и прекрасное в мире напоминает нам о Тебе. Пусть зло мира служит нам предостережением. Да видим мы в грешниках зеркало наших прегрешений. Научи нас видеть братьев в тех, кто мыслит иначе, чем мы, в иноверцах и неверующих.
Одни плечом он чувствовал, стоящую рядом Амелию, напряженную, будто бы каменная стена. А с другой стороны лежала Агнешка. Молодая и глупая. Кажется, лужа крови уже достигла колен мужчины. Ничего, скоро все это смоет дождь. Вот уже первые капли достигли земли. Живительная влага, дающая и забирающая жизни. Тихий и уверенный голос Гийома на французском. Очередной выстрел. Всего лишь нога, не более. Но он хорошо держится. Пока что они все еще держатся.
Дай нам помнить о краткости жизни, чтобы память смертная была для нас силой трудолюбия и служения. Вложи в нас умение прощать, любить и отдавать. Научи нас жить в молитве. Дай нам ныне быть причастниками Царства Твоего. Научи нас ненавидеть грех, а не грешника. Даруй нам силу свидетельствовать о Тебе. Не дай нам быть суетными, мелочными, пустыми. Да будешь Ты альфой и омегой в этой жизни и в вечности. Да будем мы учениками Твоими. Аминь.
Глуп тот, кто кричит, что не боится смерти. Все боятся. И нет здесь исключений. Те, кто бросаются грудью на амбразуру, подставляются под пули или ныряют под танки, обвязавши себя гранатами, делают это в состоянии аффекта. Это девиантное поведение, не более. И пусть их потом признают героями, будут хоронить со всеми почестями, а убитые горем родственники получат от какого-нибудь высокопоставленного человека посмертный орден и приличное пожизненное пособие. Умер как герой. Сейчас Нотт понимал всю абсурдность этих фраз. Ценна может быть только жизнь. Каждая человеческая жизнь. Нет в мире ничего более совершенного, более прекрасного и невероятного. Жизнь - дар. И сейчас он точно также боялся, что его собственная может оборваться в любую секунду.
Где-то сбоку отчаянно закричал ребенок. Черт, да есть ли на этом свете тот, кто способен выносить эти детские крики?! А если есть, человек ли он? Кажется, пуля попала в горло. Рука дала осечку. Эдвард, будто бы весь обратившись в слух, отчетливо слышал, как ребенок еще пытался кричать, но уже почти не мог, захлебываясь собственной кровью. Это было невыносимо. Невыносимо настолько, что он сам готов был закричать во всю глотку. Заорать так, чтобы полопались собственные барабанные перепонки. Чтобы силой своего же крика остановить эту безумие. Если бы это только было возможно...
Нотт, повинуясь каким-то непонятным инстинктам, разжал руки и попытался заткнуть уши, как тут же к его лбу приставили холодное дуло автомата. Вот только теперь совсем не было страшно. Что-то окончательно оборвалось внутри, сорвалось в бездну. Стало холодно, но дрожи не было.
Если Ты существуешь, почему допускаешь это? Не потому ли, что мы - все люди - стали забывать о Тебе? Потому что не следуем Твоим заветам, не чтим те правила, что Ты дал нам? Но грешники должны иметь шанс на раскаяние, разве не так?
Мужчина с автоматом улыбался. Вот в ком не было ни капли страха, ни грамма сомнения. Вот кто сейчас верил так слепо и истово, что никому из них даже и не снилось.
- Руки за голову! Живо! - Эдварду достаточно было и этого ломанного английского. Руки медленно были заведены за голову и снова сцеплены в замок. Прошло время героев. Каждый из них ежедневно совершал подвиг, вытаскивая людей с того света, вступая в схватку с костлявой по несколько раз на дню. А сейчас - не время. Сейчас слишком хочется жить. И это не мелочно, не трусливо и не подло. Это единственно правильно - всеми силами попытаться сохранить полученный свыше дар жизни.
Господи! Благослови молитву мою и помоги мне всей душой и телом предстать без рассеяния пред Тобою.
Только посмотрев себе под ноги, мужчина увидел, что левое колено уже все в крови. В чужой крови.
– Научи меня молиться Тебе.
– Утверди меня в вере.
– Даруй мне пламенную любовь к Тебе.
И кровь каждого убитого в этом мире, в равной мере на руках каждого из тех, кто остался жив. Войны начинают люди. Люди убивают людей, только и всего.
– Освяти все помышления мои, чувства и дела мои.
– Научи в каждом событии распознать волю Твою и дай силы исполнить ее.
– Замкни уста мои для слова злого и пустого и удержи руку мою от дурного дела.
Выстрелы. Даже к ним, оказывается, можно привыкнуть. Каждый щелчок затвора, каждый спущенный курок, как очередной вдох и последующий выдох. Но сделать ничего нельзя. Просто абстрагироваться. Не думать. И, уж точно, не смотреть.
– Если случится беда, дай силы принять ее в твердости и понести как жертву ради Тебя.
– Источником добра соделай меня, Господи, для всех, с кем встречусь сегодня.
– Прими молитву мою за тех, кто не знает Тебя, и избавь их от неверия.
Ему отчаянно хотелось сейчас хотя бы шепнуть, стоящей рядом испанке: "Не бойся". Но Эдвард знал, что она не боялась. Чувствовал.
– Благодарю Тебя, Господи, за Божественное дыхание жизни, за душу мою, за все, что окружает меня, за близких и далеких, за небо и землю и, превыше всего, за Животворящую Любовь Твою.
Боковым зрением Нотт видел, как Эзра начал чуть раскачиваться, произнося шепотом какие-то слова. Неужели? Если не выдержал он, похоже, единственный из всей миссии, кто видел настоящую войну, то что же будет со всеми остальными. Израильтянин говорил все громче. А Нотт каждой клеткой своего тела чувствовал приближение неизбежного. Снова выстрел. Снова в затылок. И единственная промелькнувшая мысль: "Когда же все это закончится?"
– Дай мне, Господи, весь день помнить и благодарить Тебя.
Аминь.