— Преподобный Льюис, правильно я понимаю? — мать-настоятельница оживилась, привстала с кресла, опираясь на резные подлокотники, и кивком указала гостю на свободный стул. От улыбки на её лице за версту несло фальшивой озабоченностью. — Прошу. Путешествие, должно быть, измотало вас? Места у нас, как видите, неприветливые. Болотистые. Дорогая и та всего одна, а по морю в сезон дождей — ещё хуже. Штормит страшно, рыбаки мрут как мухи, а кто живой вернётся — так на всю жизнь седой. А вы садитесь-садитесь, отогревайтесь. Чаю?
　　 　 — Не откажусь, — гость стянул с головы широкополую шляпу, с которой на дощатый пол тут же натекла приличных размеров лужа. И хотя буря снаружи заметно поутихла, ещё с час назад он самолично наблюдал, как натужно скрипят деревья под натиском разбушевавшейся стихии. Счастье, что дорогу не перекрыло, да из старого возницы дух не вышибло, пока тот правил лошадей. — Путешествие выдалось не из лёгких. Впрочем, нам ещё повезло. Слыхал, к югу отсюда хозяйничают разбойники? Индейцы, конечно. Но ведь среди них полно дезертиров, а может и французов. Всё одно — безбожники. Поистине в страшное время мы живём.
　　 　 — Поистине, — горько вздохнула настоятельница, управляясь с чайником не хуже, чем со словами. — Но с божьей помощью мы справляемся. На города они не покушаются. Дело гиблое. Караулят больше на лесных дорогах, да по обочинам, где раньше шли продовольственные обозы. Теперь же всё кораблями везут, вот они и бесчинствуют с голоду. Но не будем об этом... — после первого глотка женщина оставила чашку дымиться в стороне и сосредоточила всё своё внимание на преподобном. — Вероятно, из письма графини вам уже известно о нашей деликатной проблеме?
　　 — Известно, что дело срочное и огласке не подлежит, — подтвердил Льюис. Травяной чай согревал его изнутри, а взгляд внимательных женских глаз, напротив, отрезвлял холодом. Мать-настоятельница оказалась не из той породы монахинь, на которых страшно взглянуть. Её строгую привлекательность не могла скрыть ни мешковатая одежда, ни смиренно покрытая голова. Хорошо воспитанная и образованная, но привыкшая об этом помалкивать — такое у преподобного сложилось впечатление. Немудрено. В мире мужчин, стоящих у власти, таким как она трудно найти своё место, не сыскав при том дурной славы. Кто знает, что привело её в монастырь на окраине цивилизованного мира? Бегство от жестокого мужа? Или собственные амбиции? Отчего-то Льюису не верилось, что женщина перед ним решилась дать обеты из искренней веры в христианского бога.
　　 　 — Верно, — настоятельница словно прочитала его мысли и одарила чуть менее искусственной улыбкой, — дело касается графской семьи. Огласка недопустима, пока не станет ясно, с чем именно мы столкнулись. Ваш предшественник, преподобный Грим, должен был передать вам полномочия лично, но... — настоятельница покачала головой, и отвела взгляд в сторону, где на стене подрагивала пламенем свеча. Похоже, ей неприятны были эти воспоминания.
　　 　 — Он был моим наставником, — вмешался Льюис, потирая лоб, — ещё в Бостоне. Я тогда только готовился принять духовный сан. Прошу, не томите, расскажите всё как есть.
　　 　 — А нечего рассказывать, — пожала плечами настоятельница. — Последний год он вёл не самый праведный образ жизни. Много пил, хотя ему и не по чести. Напившись, устраивал беспорядки и всё стращал горожан ведьмами, которые, видите ли, живут среди нас. Как не пытались его образумить, всё без толку. В прошлый вторник Анна, одна из моих, не смогла до него достучаться — пришлось звать на помощь и выбивать дверь. Такой крик стоял, что меня саму чуть удар не хватил. А преподобный, бог ему судья, как выяснилось, вскрыл вены ржавой бритвой. Так и умер, глядя в потолок осоловевшими глазами.
　　 　 — Самоубийство? — в замешательстве произнёс Льюис, брякнув чашкой о блюдце. — Нет, верю, что преподобный выпивал, а может и повредился умом, поминая прошлое. Он ведь застал ещё времена, когда ведьмам публично суставы крутили на площади, пока не сознаются. Но чтобы добровольно руки на себя наложить?
　　 　 — Мы в замешательстве не меньше вашего, преподобный. Но есть один нюанс, который может пролить свет на происходящее, — настоятельница понизила голос и склонилась к гостю поближе, словно собираясь посвятить его в некое таинство. — Рядом с покойным кровью было начертано: «Мириам — ведьма». И угадайте, что ещё за Мириам, кем и кому она приходится?
　　 　 — Никак графская дочка? — моргнул преподобный.
　　 　 — Единственная и неповторимая.
　　 　 Настоятельница развела руками и поведала гостю всю историю: и как Мириам-графская-дочка вдруг свалилась с неизвестной хворью; и как лечить её повадились все, кому не лень; и как преподобный Грим ночами караулил под дверью графской опочивальни, охраняя от невесть чего, как спился по итогу от бессилия, ведь дочке графской становилось только хуже. Так продолжалось, покуда страж её покоев не издох, а как издох, так здоровье бедняжки Мириам разом выправилось, порозовели щёки, прояснились глаза — будто и не было ничего. А пока настоятельница рассказывала, чай всё стыл, сумерки сгущались, а ливень за окном почти уже иссяк. Льюис вышел от неё заинтригованный и озадаченный. Водрузил на голову шляпу, глянул на звёзды и отправился ночевать на постоялый двор, где ранее оставил свой багаж. Стоило многое обдумать перед сном, а уже с утра нанести визит графине и официально представиться. Всю ночь ему грезилась девушка с чёрным волосами и жемчужным гребнем, что напевала неизвестную ему песню, а у её ног полулежал преподобный Грим: с глазами мутными, как дымное стекло, и посмертным оскалом от уха до уха.