- Дай мне шанс, - тихо сказал Ричард, не надеясь на ответ. Сегодня он уже просил, требовал и даже умолял, но тот, кому было дано право решать его судьбу, был непреклонен.
- Ты не знаешь, о чём просишь меня, - ответил собеседник. Высокий и когда-то по видимому красивый человек, но теперь грузный, с землистым лицом и усталыми глазами, почти полностью седой. Полная противоположность самого Ричарда. Их разделяли всего десять лет, но время не было милосердно к Грэму, так звали этого человека. А к Ричарду не был милосерден сегодняшний вечер.
- Ты просишь невозможного, - так же тихо сказал Грэм, поднимаясь из кресла и подходя к огромному окну во всю стену, из которого открывался вид на ночной Лондон. Словно ему было тяжело смотреть в глаза своего визави, отвечая ему. – Я не могу разрешить. Сегодня ты репетировал, обколовшись обезболивающими, - он поднял руку, всё так же не глядя, пресекая возражения, - я видел. Ты справился сегодня, справишься завтра, а через неделю у тебя не выдержит сердце.
- Скоро лекарства уже не будут мне нужны. Я восстанавливаюсь. Медленно, но…у нас ведь есть время, - Ричард откинул длинные волосы, падающие на лицо. Он несколько мгновений смотрел в широкую спину Грэма, своего давнего друга, любимого режиссёра и почти что брата. Потом перевёл взгляд в окно, за которым сверкал огнями Лондон. По улицам неслись машины, бежали люди, мигал огнями центр ночной жизни, а Ричарду мерещился визг сгорающих тормозных колодок. Он опустил голову на сцепленные в замок руки и прикрыл глаза. – Если ты запретишь мне выйти на сцену, это убьёт меня. Доделает то, что не смог этот пьяный ублюдок.
Грэм не ответил. Визг тормозов мерещился и ему, хотя его в тот миг не было рядом. Но у него было хорошее воображение. А у Ричарда теперь было сотрясение мозга, неделя комы, тяжёлый перелом бедра и хромота. Хромой танцор! Пусть труппа Гаспара Грэма и не была классическим балетом и вообще не признавала канонов и правил, но… Какими бы дерзкими ни были правила скачек или постановки цирка, хромые лошади там не выступают. Хромых лошадей пристреливают. А у Грэма не хватало твёрдости, чтобы взвести курок и пристрелить лучшего жеребца в своей конюшне.
- Хорошо. Один шанс, - он повернулся к Ричарду, тот мгновенно вскинул голову, в глазах зажглась надежда пополам с недоверием. Грэм подступил ближе, опустился в кресло и твёрдо взгляну в глаза другу. – Дик, пообещай мне одну вещь.
Никто не звал Ричарда Диком. Только самые близкие и то только тогда, когда им приходилось напомнить ему, что они ему самые близкие. Значит просьба будет больше чем просто невыполнимой.
- Я был с тобой честен, пообещай мне, что отплатишь той же монетой. Я хочу…Ричард! – Грэм хлопнул ладонью по столу, заставляя собеседника вздрогнуть и поднять глаза. Заставляя смотреть в глаза. – Я хочу, чтобы ты пообещал мне – как только ты почувствуешь, что для тебя это слишком тяжело, ты скажешь, и мы всё отменим.
- Даже если я скажу это за день до премьеры?
- Даже за час, чёрт побери! Даже в антракте во время премьеры! – Грэм взорвался. Он снова вскочил и тяжело заметался по кабинету, напоминая огромного медведя в клетке. Лицо его потемнело от едва сдерживаемых эмоций. – Я не меньше тебя люблю сцену. Я люблю овации и восторженные отзывы критиков. Но я не готов платить за это такую цену!
- Хорошо, я обещаю.
Несколько минут спустя Ричард Хэлворд покинул кабинет главного руководителя и режиссера труппы современного танца Гаспара Грэма, а на доске объявлений в репетиционном зале появился список утверждённых ролей. Против главной стояло имя Ричарда. Но была и одна пустая графа, а до премьеры оставалось три месяца.

Театр современного танца Гаспара Грэма (разумеется, имя было не настоящее, но носителю нравилось) давно завоевал любовь и признание своей специфической публики. Труппа сложилась почти пятнадцать лет назад, с тех пор в ней мало что менялось. Периодически приходила молодёжь, но редко кто-то задерживался, а если играл больше чем один спектакль – оставался навсегда. Здесь не было «текучки», все знали друг друга как облупленных. Но это не означало, что никто не соперничал, не ревновал и не боролся за главные роли. Но именно то, что все знали правду, делало это соперничество чем-то большим, чем просто попыткой «подсидеть» коллегу. Как точно знал Грэм, принимая обещание Ричарда, что тот не скажет ни слова о том, как ему плохо, так и Ричард знал, что тщеславие Грэма не позволит ему отменить премьеру, если исполнитель главной роли вдруг рухнет прямо на сцене. Но они оба знали, в каком месте каждый из них лжёт, и потому во всём мире не было никого, кому они верили бы больше.
На дворе был конец сентября. А шестого января на сцене Мариинского Театра в Санкт-Петербурге они должны будут танцевать «Щелкунчика». Нет, не того самого «Щелкунчика», которого видели, пожалуй, все. Музыка будет та же самая, но действо – другое. Не будет белых трико на танцорах, не будет пуант на балеринах, не будет мерзких крыс и волшебного поцелуя, который спасёт прекрасного принца. Публика современного общества уже не приветствует сказку, где добро побеждает зло. Им нужно зло красивое, харизматичное, умное. Люди любят тьму, как это не странно, а положительные герои всё чаще выглядят дураками. Ричард Хэлворд должен дать людям то, чего они хотят – Короля Крыс, которого полюбят, которому будут сочувствовать, которым будут восхищаться. Его задача была одна – задвинуть Щелкунчика в тень, отвлечь людей от его истории. И та же роль предстояла прекрасной Марии, девочке, что спасала принца. Теперь она должна была спасать не Щелкунчика, а израненную тёмную душу Короля.
Впервые прочитав сценарий, Ричард возмущённо пытался спорить.
- Щелкунчика уже делали чёрным, теперь ты хочешь сделать его второстепенным персонажем в угоду феминизму, а что дальше?
- А дальше – тема гомосексуальной любви на злобу дня, - язвительно бросил Грэм, видя как сменяется негодование выражением ужаса на лице друга. – А твоя задача сделать так, чтобы здесь не было ни грамма феминизма. Усёк?
Человека на роль Щелкунчика всё ещё не было. Режиссёр категорически отказался отдавать роль кому-то из труппы и искал танцора на стороне, что вызывало разговоры внутри коллектива. Многие молодые амбициозные ребята из кордебалета требовали внимания, раз за разом выкаблучиваясь на репетициях перед главным демиургом, но все их усилия были напрасны. А через пару дней после назначения, наконец, главной роли, Грэм привёл в театр молодого мальчишку.
Репетиция была в самом разгаре. Главная помощница режиссера, мадам Витория, уже загоняла своих подопечных до седьмого пота и не собиралась останавливаться. Вообще-то её звали Виктория Альфредовна Рейзер, она была дочерью русских эмигрантов, которые в свою очередь являлись немцами. А она сама оказалась подданной английской короны. Всё это составляло гремучую смесь. Эта женщина бальзаковского возраста (точное количество лет никому не было известно) сохранила остатки яркой привлекательной внешности, утончённость манер и русский акцент. Кроме того она была в прошлом профессиональной балериной – того самого классического «русского» балета, которым восхищалась вся Европа. Но ей, как и всем здесь, не нравились правила. Она курила тонкие сигары через мундштук, всегда ходила на каблуках, чертыхалась на трёх языках, читала Блока по памяти и переводила его на английский, называла всех, кто был моложе полувека «девоньки» и «мальчик мой», и не стеснялась обсуждать упругие попки и тех и других. И она выкидывала из своего имени одну букву, потому что её нравилось имя испанского города, под которым разбили Наполеона.
Сегодня от неё точно бежал бы и Наполеон, мадам была в ударе. Да так, что её рвение был вынужден осадить сам Грэм, который обычно был с ней согласен.
- Мадам, этого подлеца сегодня пытайте нежнее, - он кивнул в сторону бледного и измученного Ричарда, повисшего безвольной куклой на длинных белых лентах, с помощью которых должен был исполнять под крышей акробатическую часть.  – Дайте ему какое-нибудь стоп-слово.
- Если невмоготу, пусть скажет «я отрекаюсь от престола», - бросила мучительница через плечо и продолжила экзекуцию над бедняжкой Марией, которую не повезло играть хрупкой Эльзе Дорсиа. А Грэм прошёл вглубь сцены, таща за собой незнакомого парнишку, которого каждый проводил взглядом.
- Ваше величество, брыкнитесь сюда на минутку, - крикнул он, через секунду Ричард спустился с небес на землю. Его чуть покачивало, но в обморок он пока не собирался.
- Знакомьтесь. Король – Щелкунчик, Щелкунчик – Король. Всё, Арбайтэн, Арбайтэн! – Грэм хлопнул в ладоши, бросил в угол сцены пиджак, и все тут же забегали как мураши, вспоминая, где должна быть их левая нога и куда направлялась правая. А Ричард стоял посреди всего этого муравейника и рассматривал Щелкунчика. Слишком молодого, слишком красивого, слишком улыбающегося, слишком чужого этой сцене и этой труппе.
[icon]http://sg.uploads.ru/ZJW8n.jpg[/icon][sign]---[/sign][nick]Ричард Хэлворд[/nick]

Отредактировано Рысь (2019-02-17 19:36:32)

Музыка стихла и погас свет, репетиция окончена. Одна из вереницы многих. Забавно, в басне про Муравья и Стрекозу фраза «пойди же попляши» всегда подразумевает что-то несерьёзное, шутливый посыл несчастной певунье. Мало кто задумывается о том, тяжко ли так плясать. Руки и Ричарда натёрты до мозолей лентами, на которых он крутился под потолком зала, ноги болят, словно ему досталось проклятие Русалочки – каждый шаг как по битому стеклу. Промокшая футболка прилипла к спине, хотя в зале не жарко, и уже начинает пробирать озноб. Но Ричард методично собирает реквизит и тросы, убирает их на место, пропускает вперёд себя в душ всю остальную труппу, чуть заметно кивает в ответ на вопросительный взгляд Грэма, дескать всё в порядке. Королевские титулы не дают просто так, даже если это сомнительный титул короля крыс. Даже эту корону нужно уметь удержать.
А Ричард теперь знает, что на его венец появились претенденты. Грэм хороший друг, но режиссёр, автор и творец, он должен приглядывать за миром, который создал. И если кто-то в этом мире не справляется с задачей, его следует заменить. Король умер, да здравствует король. Вот только обычно новый король появляется не в момент смерти старого, а чуть раньше.
Ричард проводил взглядом Щелкунчика, прошлёпавшего босыми ногами по мокрому полу вдоль всей раздевалки к своему шкафу. Это рыжее недоразумение смешало у Короля все мысли. Нет, конечно, он никогда не будет играть его ролей, не тот типаж. Большие драматические роли будет играть Тадеуш, который сейчас смотрит на него волком, не замечая в своей молодости и взыгравшей ревности, что замену Грэм нашёл вовсе не ему. Наблюдая за разговором молодых людей, Ричард усмехался про себя, но не спешил развеивать тревоги задетой чести. Сегодня Тадеушу не досталась роль Щелкунчика, и он зол на весь мир, а завтра он будет играть Крысиного Короля и снова будет всей душой любить своих коллег, разумеется, в собственной неповторимой манере. А Ричард Хэлворд будет хромать по улочкам какой-нибудь деревеньки в Йоркшире, поколачивая тростью бродячих собак и вспоминая блестящее прошлое.
Ричард сбросил сырую одежду и зябко повёл плечами, забираясь в душевую кабину. Кажется, в раздевалке уже никого не осталось. Включив побольше напор горячей воды, он с наслаждением подставил под тугие струи спину и сведённые судорогой напряжения плечи. Он стоял так долго, горячий пар вокруг него собирался плотной пеленой, постепенно согревая не только тело, но и душу. Ричард закрыл глаза и перед внутренним взором снова оказалось лицо в веснушках и яркие синие глаза с пушистыми почти бесцветными ресницами. Щелку…то есть Джошуа. Ричард снова про себя усмехнулся. У него не было сил злиться на этого ребёнка, который волей случая и Грэма оказался втянут в перипетии труппы. Обычно люди творческих профессий рано узнают об интригах, предательстве и подлости, их этому учат почти одновременно с «плие» или гаммами. Но Джош почему-то производил впечатление святой наивности. Жаль будет его разбитого сердца, но тут Тадеуш прав – они все сломанные куклы доктора Гаспара.
Ричард наконец вылез из душа, чувствуя себя пластилиновым человечком, которого забыли на приборной панели авто в середине лета. Хотелось стечь куда-то в уголок и не двигаться. Но он заставил себя вытереться и кое-как влез в штаны, отыскал в сумке чистую рубашку и носки. А ещё ампулу с обезболивающим и шприц. На репетиции он был так увлечён тем, что делал, что почти не чувствовал боли, но сейчас она напомнила о себе. Боль не была острой, она сидела где-то глубоко в правом бедре и то и дело появлялась на краю сознания, а теперь, почувствовав слабину, завладела разумом полностью. Укол себе Ричард сделал уже привычно и по-армейски: в четырёхглавую мышцу бедра прямо через штаны. Шприцы, таблетки и массаж стали уже его постоянными спутниками за последние несколько месяцев. Через пол года ему должно исполниться тридцать девять, а он уже чувствовал себя полной развалиной. «Должно исполниться, - говорил он себе, а между тем думал, что могло бы и не… Если бы нейрохирург не поторопился тогда. Чёрт с ней, с ногой, но, по словам врача, с такими травмами головы, какие получил Ричард, вообще не живут. И что бы там Ричард не говорил Грэму, если бы ему пришлось выбирать между могилой и йоркширской деревней, тростью и хромотой, он выбрал бы всё такие второе. Жить почему-то хотелось, несмотря ни на что.
А между тем, кое-кто, похоже, стоял перед непростым выбором. Уже выходя из раздевалки, Ричард заметил на скамье у стены сгорбленного как старый кучер Щелкунчика. Взгляд его был устремлён в одну точку, на лице не было ставшей за пару часов привычной улыбки. Ричард никогда не страдал излишним милосердием, но этого парнишку ему стало вдруг жаль. Он выглядел слишком юным, хотя на щеках у него пробивалась совсем не подростковая щетина. Мальчишка поднял взгляд, секунду казалось, что он не видит никого, но потом он пришёл в себя и задал странные вопрос.
«Что сломалось в тебе?» Ричард мгновенно помрачнел. Должно быть щенку уже рассказали о его проблемах. И та часть сознания, которая всегда говорила ехидным голоском, напомнила Ричарду, что за такой детской невинностью может скрываться ядовитая сущность, и этот пострелёнок может вполне метить вовсе не на место Тадеуша, а на его собственное. Так иногда бывает, когда пешки думают иначе, чем игрок. А если эта в середине пути решит становится на краю доски не «конём», а «ферзём»?
- Нога у меня сломалась, - рявкнул Ричард и вылетел из комнаты, хлопнув дверью об косяк. И ему не было стыдно ни перед этими блестящими синими глазами, ни перед дверью.

Ночью Ричарду снился щелкунчик – в синем мундире с саблей на боку. Он появлялся из неоткуда во сне любого сюжета и спрашивал, - «что сломалось в тебе?» - так, словно мог и хотел помочь. Ричард оступался, падал, куда-то бежал, где-то срывался, иногда ему казалось, что он и правда кукла, у которой отваливается правая нога, и играющему в неё ребёнку приходится каждый раз придерживать бедную конечность. В конце концов ему надоест и он забросить игрушку на дно ящика, а родители принесут ему новую. Но в последний миг, когда над головой захлопывалась крышка этого ящика, словно гробовая, в полоске света возникал синеглазый щелкунчик, протягивал руку и спрашивал, снова и снова. А Ричард не знал, что ответить. Он точно знал только, что это не нога, не в ней дело.
На репетициях день за днём Ричард чувствовал себя всё более уставшим, ночной отдых не приносил облегчения, он начал ошибаться. Он слышал, как шептались за спиной, видел сочувствующий взгляд Джоша и злился. Но изменить ничего не мог. Через неделю пришла пора врачебной комиссии, которая должна была скорректировать процесс реабилитации, и выводы врачей были неутешительны. Форсирование процесса восстановления исчерпало запас прочности организма, к тому же, приём сильных обезболивающих препаратов привёл к симптомам гастрита – Ричард уже почти привык к постоянной боли в желудке и отсутствия аппетита. Врач был непреклонен – отдых и немедленно. Не восемь часов между репетициями, а несколько дней постельного режима. Без препаратов и нагрузок. Просить Грэма о выходных было стыдно, но рухнуть от полного истощения на генеральной репетиции будет ещё хуже, и Ричард сдался. В конце очередного долгого дня он подошёл к мадам Витории, тихо бросив ей кодовую фразу «я отрекаюсь от престола». Поймал удивлённый и встревоженный взгляд мадам, добавил, что отрекается он только на пару-тройку дней. Она в ответ пообещала стеречь престол и пожелала удачи.

Первый день он просто спал. Лёг как обычно в двенадцатом часу, проснулся утром по зову мочевого пузыря, сходил в туалет, умылся и лёг снова, почти тут же провалившись в сон. Снилось, что он опоздал на репетицию, снился гневный окрик Грэма, потом оказалось, что это и не репетиция, а уже премьера, но на сцене не он, а красивый молодой Тадеуш. И в финале почему-то именно ему Щелкунчик протягивал руку с улыбкой спрашивая, что же в нём сломалось. Проснувшись снова со странным тоскливым ощущением, Ричард обнаружил, что за окнами уже вечер. Он сварил себе овсянку и без удовольствия её съел под неразборчивое бурчание телевизора. Потом что-то читал, или пытался читать, не улавливая смысла. Нога ныла, на душе скребли кошки. Он снова лёг в кровать, но не потому, что устал, а потому, что так надо было. И снова уснул, на этот раз почти без снов.
Следующим утром организм, не привыкший к такой праздности, поднял его как по будильнику, но без оного, в пять утра. На завтрак всё та же противная овсянка и какой-то лечебный склизкий кисель. Едва сумев запихнуть их в себя, Ричард пытался придумать, чем заняться. Возвращаться в постель не хотелось, хотя именно это советовал врач. Вместо этого он решил прогуляться. В шесть утра Лондон был удивительно хорош, куда лучше, чем в час дня и уж тем более лучше чем в пять вечера. Ричард брёл один в тумане по только-только просыпающимся улицам, зябко кутаясь в пальто и длинный шарф, в несколько раз обмотанный вокруг шеи. Он успел забыть, что мире осень, по крайней мере, в северном полушарии. Он так редко бывал днём вне стен театра, что стал забывать, как выглядит осень, лето, зима. Почти с удивлением наблюдал за утками в Темзе, слушал бой часов на башне Елизаветы, любовался золотыми аллеями в парках. Он зашёл в небольшое кафе на набережной и смыл привкус утренней овсянки ароматным кофе. Он бродил так весь день по городу, шёл медленно, останавливался у скамеечек, зашёл пополудни в какой-то паб и даже с аппетитом пообедал. Пока он сидел за столиком и наблюдал за окружающим миром, ему начало и вправду казаться, что тихий городок в Йоркшире – это не конец света, жизнь продолжается и после сцены. Просто он уже забыл об этом.
Вечером он достал из дальнего ящика стола кисти и акварель. Когда-то давно он рисовал, но очень давно. А сегодня вдруг захотелось. Он просто водил кистью по бумаге, выписывая загогулины, оставляя кляксы. Потом пытался изобразить аллеи осеннего парка, и наконец – рыжего парнишку с синими глазами. Когда он опомнился, на него с листка смеющимся взглядом смотрел Джош, на часах было глубоко за полночь, а где-то в недрах квартиры звонил телефон.
- У меня есть домашний телефон? – сам себя спросил Ричард, которому никто не звонил домой уже целую вечность. Звонили настойчиво, Ричард успел найти трубку по звуку. Номер на экране был не знаком, нажав зелёную кнопку, он поднёс её к уху.
- Алло? – прозвучало как вопрос. Ричарду слишком давно никто не звонил, он до сих пор не верил, что этот кусок пластмассы с пищащими кнопками ожил.
[nick]Ричард Хэлворд[/nick][icon]http://sg.uploads.ru/ZJW8n.jpg[/icon][sign]---[/sign]

Отредактировано Рысь (2019-02-25 21:07:03)

— Остальное тебя не касается, — прорычал Ричард в трубку и сбросил вызов, швырнув несчастный телефон куда-то вглубь свалки вещей на старом диване. Несколько минут он бесцельно бродил по комнате, пытаясь привести в порядок мысли и чувства. Сначала была злость на этого мальчишку, который вот так просто вторгается в чужую жизнь, когда его об этом не просят. Потом злость на себя за то, что его, всегда такого уверенного и хладнокровного, это задевает. Потом ещё больше — за то, что его вообще волнует этот мальчишка. И наконец, как кислая вишенка на невкусном пирожном, укол стыда за то, что сорвался. Быть может, есть вероятность, что в жестоком мире большой сцены ещё есть люди, которые действительно могут просто беспокоиться о ком-то, звонить глубокой ночью по неизвестному номеру только чтобы спросить, как дела. Ричард уже хотел перезвонить и извиниться. Но — какая ирония — он не знал номера Джоша, определителя на телефоне стареньком не было, и телефонных справочников в его доме тоже не водилось. Так что по возвращению на репетиции он просто сделал вид, что ничего не было.
      Как будто действительно было, что скрывать. На репетициях Ричард с Джошем почти не разговаривали, но этот ночной звонок… У Ричарда Хэлворда было мало друзей. Как говорил великий Че который Черчилль — в политике нет друзей, только временные союзники. А большая сцена — это политика, и побеждают здесь не самые лучшие танцоры, а самые лучшие дипломаты. А ещё — это уже Ричард слышал из уст мадам Витории — «вовремя предать это значит предвидеть». И вдруг в этом жестоком мире Песни и Танца появляется благородный герой, который любит искренне, говорит правду и поступает по совести. Увы, в жестоких повестях такие герои долго не живут. Как и те, кто называет их друзьями.
      Джош казался искренним, Ричард — тоже, но только в злости. Ему не нравилось присутствие Джоша, при этом объяснить самому себе в чём причина он не мог. Внимательные тёмно-голубые глаза смотрели так, словно видели насквозь, а улыбался он то слишком радостно, то чересчур понимающе. Им приходилось много репетировать вместе, но из этого мало что выходило. Нет, будь битва между Королём Крыс и щелкунчиком взаправду, Король победил бы без труда. Но на сцене это должен быть именно танец, говорящий без слов о ненависти, о любви к одной девушке двух сердец, ревности к молодости одного, и силе и мудрости другого. А на деле получалась просто драка, где Король наминал Щелкунчику бока, отдавливал ноги и пару раз въезжал локтем к глаз. И в определённый момент, когда терпение Джоша достигло точки кипения, он заявил Ричарду, что хоть и принимает нелюбовь к правилам, но всё-таки понимание гармонии должно быть у любого танцора, это как таблица умножения.
      — Я не учил «таблицу умножения», я сразу перешёл к интегралам, — прошипел Ричард, едва не вцепившись Джошу в горло. — И в отличие от некоторых, я никогда не бегал по сцене в белых колготках.
      В этот момент вмешался Грэм, если бы не он, Ричард точно ударил бы этого зарвавшегося мальчишку. Но тут Джош, видимо, совсем потерял инстинкт самозащиты и заявил Грэму, что виноват во всём его кривоногий партнёр, который «даже не пытается». В этот миг Ричард всё-таки вцепился щенку в горло, а секунду спустя почувствовал на собственной шее руку Грэма. Режиссёр полыхал праведным гневом — главные герои его истории перессорились между собой и вся история летела в Тартар. Взглянув в глаза другу, Ричард понял, что перешёл черту. Глаза Грэма потемнели от злости, лицо налилось кровью.
      — Немедленно прекратите, — пугающе тихим голосом сказал он, оттаскивая соперников друг от друга. — Этот малец прав, ты даже не пытаешься, Ричард! У нас два месяца до премьеры, а мы топчемся на одном месте! Ты топчешься, чёрт побери. Я делал скидку на то, что у тебя больная нога, но теперь вижу, что и с головой у тебя непорядок. Возьми себя в руки или я отстраню вас обоих. Тедди знает твою партию, друг, не думай, что ты незаменим.
      С этими словами Грэм отпустил Ричарда, которого всё это время держал за шкирку. Он тяжело повернулся, провёл ладонью по лицу и зашагал к кулисам. От обычной энергии, бьющей из прославленного режиссёра ключом, ничего не осталось, он выглядел очень уставшим и даже больным. Ричард бросил ему в спину взгляд, полный злости и обиды. На Джоша он не смотрел. Можно ли придумать что-то хуже, чем быть отчитанным перед лицом этого выскочки? На сцене, в присутствии всей труппы! Ричард швырнул в угол шпагу, которую всё это время сжимал в руке и тайфуном пронёсся по сцене, едва не сорвал занавес, зло отдёрнув его. В спину ему летели десятки любопытных взглядов.

      Он спустился в комнату отдыха, глотнул воды прямо из чайника и плеснул немного воды в лицо. Если бы он мог объяснить Грэму или самому себе, что происходит… Он всегда умел найти общий язык с любым партнёром. С надменным и порой раздражающе снисходительным Тадеушем, с чересчур ранимой Эльзой, с грубоватым Андером, с кем угодно. Но ничего не получалось с этим чёртовым Джошем. Ричард считал себя профессионалом и хорошим дипломатом, значит он должен справиться. Все привычные схемы не подходили, этот рыжий мальчишка отличался чем-то от всех прочих, пробуждая в Ричарде сильные эмоции. В основном злость, но она возникала порой на пустом месте и природу её невозможно было объяснить. Но они должны справиться. Ричард должен, а на Джоша никакой надежды.
      В этот самый миг, когда Ричард убедил сам себя, что нашёл решение, он услышал на лестнице быстрый стук каблуков. Мадам Витория вбежала в комнату. Один факт того, что она бежала, уже вызывал волнение, как пугает солдат бегущий генерал.
      — Ричард! Скорее наверх, Грэму плохо!
      В следующее мгновение Ричард был уже на середине лестницы, вторым прыжком наверху. За ним семенила мадам. В глубине закулисья, где располагалась личные гримёрные и кабинет режиссёра, уже толпилась вся труппа. Лица у всех были бледные и испуганные.
      — Похоже на инфаркт, — дрожащим голосом произнёс Тадеуш, стоящий у самой двери. — Я вызвал скорую.
      В кабинете на крохотном диванчике скорчился великий режиссёр. Первое, что увидел Ричард, были глаза — огромные, тёмные на белом лице, полные такого странного, невероятного для этого человека страха. Увидев друга, Грэм попытался приподняться, но не смог, он застонал и зажмурился от приступа боли. Потом едва слышно прошептал:
      — Больно…. Очень больно. Оно умирает.
      — Есть какие-нибудь лекарства? — быстро спросил Ричард, оглядываясь. Рядом стояла Эльза, в руках у неё был стакан воды, но руки у неё так тряслись, что в стакане плескалось цунами.
      — Ничего нет, — покачала головой запыхавшаяся мадам.
      Ричард выхватил у Эльзы стакан, велел открыть окно. В комнату ворвался холодный ветер. Несколько глотков воды Ричарду удалось влить в посиневшие губы Грэма.
      — Всё будет хорошо, — повторял он. — Никто не умрёт. У тебя сильное сердце, оно справится. Ты справишься. Мы все. Грэм, я обещаю, слышишь? Будет январь, Петербург, Мариинский, будут аплодисменты и вагон цветов, — Ричард уже не знал, что говорить, он смотрел в глаза друга, который не так уж давно говорил ему самому что-то похожее, и не знал, что делать. А Грэм вдруг усмехнулся:
      — Вагон цветов и аплодисменты… мне всегда эти овации напоминали похороны.
      Минуты тянулись чудовищно медленно. Бригада скорой помощи приехала через десять минут, всё в рамках регламента, но это время показалось всем вечностью. Спасатели действовали профессионально, собрано, быстро и молча. Сделали какой-то укол, погрузили Грэма на носилки и вынесли на улицу. Они прошли с носилками через живой коридор — вдоль всего пути растянулись подопечные Грэма, его сломанные куклы, большая часть из которых сейчас выглядели как марионетки, у которых обрезали все нитки. Сам Ричард едва вспоминал как ходить, казалось, что ноги налились свинцом. Но тут он повернул голову и увидел у самой стены Джоша, тот словно пытался слиться с белой штукатуркой, но рыжие вихры сводили на нет все попытки.
      — Это всё из-за тебя! — прокричал Ричард, чувствуя в одно мгновение бухающее сердце где-то в горле. Он ненавидел сейчас эти синие глаза и веснушки так, как никого и ничто в этой жизни.
      Грэма вынесли во двор к машине. На улице лил дождь, противный октябрьский, с холодным ветром и низким тёмным небом. Ричард, стоя на крыльце вместе со всеми, видел, как падают капли воды на белый лоб и скатываются к вискам. Эльза, склонная поэтизировать всё, что видит, говорила потом, что искажённое гримасой чудовищной боли лицо сильного человека и капли дождя, так похожие на слёзы, катящиеся по щекам, были самым ужасным зрелищем, которое она видела в этой жизни. А Ричард, стоя там на ступенях под дождём, думал о том, что не может оставить Грэма одного. В последний миг, когда машина уже взревела мотором и тронулась, он бросился вперёд и распахнул заднюю дверь, на ходу уже заскакивая внутрь.

      А потом он почти восемь часов просидел под дверью операционного блока. Мимо бегали врачи, медсёстры, какая-то девочка пару раз предлагала кофе. Потом всё стихло. День катился к концу, в больнице никого не осталось, кроме дежурных и той команды врачей, что колдовали над Грэмом. Доктору Гаспару самому понадобились мастера для починки сложного, но уже порядком потёртого часового механизма. Судьба снова иронично усмехается.
      Не в силах сидеть на месте, Ричард бродил по коридору. Свет почти везде уже погасили, и отсветы уличных фонарей, бьющих в окна, расчертили темноту на квадраты, как шахматную доску. Ричард ходил сначала прямо, как тяжёлая ладья, потом конём, всегда бьющим неожиданно и из-за угла, потом по одной клетке, как пешка. Единственная фигура, имеющая будущее и право на надежду — дойдя до края доски она станет кем угодно. Разумеется, угодно играющему. Потом, чувствуя, что ещё немного, и он поставил шах и мат сам себе, Ричард остановился. Пытаясь привести мысли в порядок и отвлечься от того, что происходит в десятке метров от него через три двери, он начал танцевать. В полной тишине, но музыка звучала внутри, он помнил её каждую ноту. Та самая битва, что проиграна обеими сторонами.

      Шаг, разворот. Ещё шаг, вперёд и в сторону. Здесь должен быть Щелкунчик, но он опаздывает. Как можно опоздать на дуэль, разве джентльмены себе такое позволяют? Но его никогда не бывает в нужном месте в нужное время. Здесь должен быть прыжок, и шпага упрётся в сердце Щелкунчика, но вместо расстояния вытянутой руки и длинного клинка, цель оказывается гораздо ближе и удивлённо хлопает глазами.  Ричард повторял одни и те же комбинации мысленно и в движении на шахматном полу больничного коридора, и вдруг начал понимать. Он будто наяву увидел, как Щелкунчик закрывает глаза в тот самом слишком долгом развороте, словно наслаждается этим движением, длит его специально, смакует. А затем торопливо движется вперёд, вместо трёх шагов делая пять и прижимается к груди Крысиного Короля. Да, в глазах удивление и… что? Быть может, отголосок того удовольствия танцем, что только что стоило ему верной позиции? Если сначала дать ему время, одну лишнюю секунду форы и простить торопливость в конце, эту позицию можно исправить.
      — Почему я раньше этого не видел? — сам себя спросил Ричард, и его тихий шёпот эхом разнёсся по коридору. И словно в ответ, будто получив разрешение, в кармане завибрировал мобильный телефон. На экране снова незнакомый номер. Но отчего-то Ричард точно знал, чей голос услышит.
      — Алло?
      — Привет, это Джош, — в этот раз мальчишка справился куда лучше, в прошлый раз ему потребовалось почти пятнадцать секунд на ответ.
      — Откуда у тебя опять мой номер? — даже злиться сил уже не было, Ричард пустил в голос раздражение только ради приличия.
      — Мадам мне номер дала. Она беспокоиться за тебя. Мы все. И… за мистера Грэма.
      — Новостей пока никаких, как только они будут, я сообщу, — Ричард снова первым оборвал звонок. Но теперь залез в память телефона и внёс туда новый номер, подписав его как «Недоразумение».

      На часах был третий час ночи, когда закончилась операция и уставший хирург с серым лицом сказал простое, но обнадёживающее «жить будет». Ричард вызвал такси и приехал к театру. Он зашёл с чёрного хода, открыв дверь своим ключом, как у себя дома. Прошёл длинным извилистым коридором и спустился в подвал. Там, возле душевых и столовой виднелась приоткрытая дверь, из которой лился мягкий танцующий свет. Подойдя ближе, он заглянул внутрь. В небольшом зале, похожем на школьный класс, только без парт, на полу были разбросаны матрасы и спальные мешки. У стены стояла раскладушка, на которой в огромном розовом халате свернулась калачиком мадам. Посреди комнаты стоял старинный канделябр, судя по всему, стащенный из кабинета Грэма, в котором было зажжено семь свечей. Мадам читала стихи.
За окошком догорели огоньки,
И на вьюжном море тонут корабли,
И над южным морем стонут журавли.
Верь мне, в этом мире солнца больше нет,
Верь лишь мне, ночное сердце, я поэт.

      Предательски скрипнула дверь, все головы повернулись разом к тёмному дверному проёму. Ричард выступил из тени.
      — Операцию он выдержал, говорят, будет жить. Сейчас он в реанимации, но угрозы уже нет.
      По комнате прокатился облегчённый вздох. Мадам вылезла из своего одеяльного кокона, нацепила пушистые тапочки, зачем-то тоже снабжённые каблучками, и процокала к небольшому серванту, в котором всегда стояло что-то алкогольное. Вытащила бутылку бренди, плеснула немного в пластиковый стаканчик, выпила залпом и вернулась к своему ложу.
      — Всем спать. — приказала она. — Последний тушит свечу, — с этими словами она завернулась в одеяло и отвернулась к стенке. Её примеру последовали и остальные.
      Ричард поискал глазами Джоша. Тот прятался в самом углу, и почему-то именно рядом с ним оказался единственный свободный спальный мешок.
      — Я знаю, как исправить нашу партию, — тихо сказал Ричард, подходя ближе. — Но всё завтра. Сейчас душ и спать.
[nick]Ричард Хэлворд[/nick][icon]http://sg.uploads.ru/ZJW8n.jpg[/icon][sign]---[/sign]
      Завтра будет, просто будет, а остальное люди сделают сами. Больших подарков от судьбы ждать глупо.