Было что-то забавно знакомое в той претенциозности, коей веяло от названий творческих объединений. «Салон Независимых». «Салон Отверженных». Или, вот, «Эдем». Чикагская богема мало чем отличалась от своих старосветских коллег, и Вивьен это, пожалуй, устраивало. Такой вот осколочек предсказуемости в мало предсказуемой жизни.
- Она напоминает «Графиню» Мунка.
- Возможно, тоже написана в Любеке, кто знает.
Вивьен улыбнулась, припоминая пикантную байку, ходившую об этой литографии, а затем внутри будто колокольчик звякнул, и она украдкой взглянула на часы – без пяти одиннадцать. Мишель наверняка крепко спит. Она уложила его в девять, уже одетая на выход – присела на постель, застегивая серьги, и они еще некоторое время болтали, решая, что будут делать завтра. А потом он уснул, а она ушла. 
За пару долларов в кармашек передника, горничная будет проверять – всё ли в номере в порядке. К тому же он спит. Точно спит. 
И всё же взгляд то и дело возвращался к циферблату – не потому что разговор наскучил, нет, напротив. И картина, перед которой они стояли, напоминала гаммой раннего Дега, отчего вполне себе нравилась. Но колокольчик был неумолим.
- Вивьен!
Она вздрогнула от неожиданности, когда из-за спины вырос Джеймс Грант – бывший сокурсник по Гаагской академии, и нынешний коллега в Сотбис, с которым они как раз работали над крайне спорным триптихом.
Сейчас Джеймс явно был весел, на курже и подшофе. На ходу рассыпавшись в извинениях перед ее собеседниками, он подхватил под локоть в каком-то почти вальсовом повороте, и увлек в сторону.
- Ты пропала, когда мне нужно подкрепление, - заговорщицки говорил Джей. - Этот человек отказывается называть искусством и фовизм, и кубизм, и, похоже, все, что моложе девятнадцатого века.
Далеко идти не пришлось – «этот человек» стоял буквально в дюжине шагов. Высокий, темноволосый, в приглушенном свете салона глаза его казались почти черными. Южная кровь. Но не латинская, у тех черты тяжелее, грубее, нет, такими красавчиками бывали только европейцы.
Вив улыбнулась, будто извиняясь за свое невольное вторжение. 
- А я могу помочь тебе как…?
- Ты профессионал и ты прекрасна. Он просто не сможет спорить с тобой, как со мной.
Она рассмеялась.
- Это низкий прием даже для тебя, Джеймс.
- À la guerre comme à la guerre. – Взмах фужером подчеркивал каждый «guerre». – Ты ведь была этой весной в Ницце у Пикассо?
- Нет, мы виделись в Париже, у Дусе. Зимних работ он не выставлял, но «Авиньонские девицы» всё еще хороши.
Широким, театральным жестом Грант показывал, мол, вот слушайте, слушайте, что скажут, и когда она замолчала, подхватил:
- В то время как Леон называет творчество Пикассо… как, еще раз ты это сказал?

Отредактировано Koatl (2021-11-22 14:56:25)

«Ах вот оно что…»
Она узнавала типаж.
«Рисунки ребенка ворвавшегося в мастерскую», Dieu… Вивьен представила выражение лиц собравшихся у Дусе, услышь те нечто подобное, и едва удержалась от смеха. За такую немую сцену она бы даже заплатила денег. Если этот человек был в Париже, то Париж запомнил его надолго. 
С Джеймсом они обменялись взглядами буквально в полсекунды длиной.
«Ты серьезно?» - говорил ее собственный.
«Развлекайся» - было ей ответом.
При всей своей гибкости и открытости Вивьен видела чужую категоричность не отталкивающей, а любопытной. Они занимали и умиляли ее – эти упрямые люди – как занимают и умиляют дети, видящие мир под совершенно другим углом.
В то, что сумеет кого-то тут переубедить, Вивьен не верила. А вот в то, что действительно сможет при этом развлечься – вполне.
- Вивьен Клеменс. - Шутливо копируя тон собеседника, она протянула руку. – Была бы рада представиться искусствоведом Сотбис, но теперь даже не знаю…
Мысленно, скорее по привычке, стартовала игра в «угадайку»:
«Традиционалист. Классик. Не пейзажист, не тот типаж. Портретист? Жанровая живопись? Что-то по мотивам малой родины, если та есть. Или напротив, штаты, современность. Шик, блеск, чарльстон. Красивые женщины, полные искусства».
- Что ж, мистер Драго, если мы ищем в «Девицах» красоты, то они ужасны, бесспорно. Но…
Жестом она подозвала официанта, и, сменив свой почти опустевший бокал на новый, продолжила.
- Но тогда мы кое-что упускаем. Намеренье. Что если намеренье Пикассо – не женская красота? Не красота вообще? – Оставив Джеймса, Вив медленно двинулась в сторону – вроде, чтобы видеть висящее на стене полотно, а на деле обходя вокруг своего нового знакомого. – Что если «Девицы» попытка изобразить страх? Тревогу? Чужеродность? Пикассо ищет не только новые техники с формами, но и новые темы. Ему тесно в границах классики, но что с того? Всему на свете нужен вызов. – Она остановилась рядом с Леоном, глядя на картину, и видя явно что-то другое. – Четыре сотни лет назад у Караваджо была вся красота маньеризма – все эти идеальные люди, так похожие друг на друга. Но он не хотел их! Его апостол лежит под копытами собственной лошади. Его Богородица некрасива – она несчастна, измучена. Церковь не желает платить за его работу, современники задаются вопросом – почему художник не желает писать красиво? А что Караваджо? - В улыбке, в голосе сквозило восхищение. – А Караваджо плевать. Он начинает барокко. – Вивьен подняла взгляд на мужчину рядом. – Порой странные, даже неприглядные вещи дают начало чему-то новому и важному. Как Босх. Что скажете про Босха, мистер Драго? – Судя по лукавому тону, у вопроса имелось двойное дно. – Со всеми его маленькими чудищами.

Отредактировано Koatl (2021-11-22 14:56:37)

«Почему война?»
Она задавалась этим вопросом, вместо того, чтобы возразить – Пикассо прекрасно умел писать и писать академично, его «Первое причастие» тому доказательство. Или вместо того, чтобы поинтересоваться – почему с творчества они вообще перешли на личности?
Впрочем, раз уж перешли, защищать эти самые личности Вивьен не желала, она недаром не доехала до Ниццы и тамошней творческой элиты. Элиты такой одухотворенной, что эта одухотворенность порой уходила в абсурд. Элиты, танцующей вокруг темы минувшей войны, будто та была темным божком – не забыть, не упомянуть.
Леон Драго походил на эту самопровозглашенную элиту чуть меньше, чем никак. Категоричный и резковатый, со вполне конкретными суждениями, он не только не признавал Пикассо-творца, но и, похоже, презирал его как мужчину – мужчину, не пожелавшего идти в горнило Великой войны. Причем презирал не патетично, а вполне себе житейски. По-настоящему.
«А сами бы вы встали под ружье, Леон? Вот так просто?»
Искра любопытства сбила настрой для спора, а уж когда последний вопрос попал настолько в цель...
В шутливом возмущении Вивьен глянула на Джеймса, и тот вскинул руки:
- Я ему ничего не говорил!
Она обернулась. Пару-тройку секунд рассматривала собеседника со смешливым «ах-вот-мы-значит-как?» во взгляде, пока эта пауза не поставила шах и мат.
Вивьен поняла, что проиграла. И рассмеялась уже вслух.
- Те два очка уходят Брейгелю-старшему, тут я так же непреклонна, как вы в нелюбви к авангарду. В остальном… - она вздохнула с наигранным смирением, - ладно, вы меня подловили, Леон. Ставить наравне современные эксперименты и «малых голландцев» - кощунство. Впрочем, на свете мало вещей, которые я готова поставить с ними наравне. Это, - Вивьен кивнула на картину, - может состояться, а может и нет, время покажет. Голландцы же – не только мастера техники, не просто «красиво – некрасиво», но феномен своего времени, окошко в семнадцатый век. Машина времени, как у Уэллса. Да что там, если бы не Голландия с ее жанровой живописью, кто знает, когда художники выбрались бы из библейских сюжетов и эллинских мифов? Когда увидели бы обычного человека? Я… - внезапно она поняла, что свернула куда-то совсем в сторону, как там, в новоорлеанских салонах, и смешалась, стараясь сгладить неловкость улыбкой, – …кажется, немного увлеклась, прошу прощения.

Неловкую паузу ее новый знакомый перехватил мастерски, и пусть комплименты его были, скорее всего, простой данью вежливости, Вивьен расслабилась. А на «портреты всегда врут» искренне рассмеялась:
- Вот уж где художнику точно виднее!
Она позволила увлечь себя в сторону, с удовольствием поведшись на чужое приглашение к чему-то интересному. И не разочаровалась.
Человек хорошо ее знающий или просто наблюдательный, мог бы моментально прочитать интерес: в чуть-чуть склоненной влево голове, пропавшей улыбке, но при этом ставшему очень внимательным взгляду, в том, как взметнулась, но остановилась рука, будто бы Вив хотела коснуться полотна, но остановила себя.
Она могла сколько угодно рассуждать о влиянии жанровой живописи, о техниках и приемах, но на деле самым важным был вот этот момент – когда открывается окошко в чужую жизнь. В маленький чужой мир. Полный людей, деталей, простых, но в то же время очень понятных смыслов, и взгляд бежит, бежит по этим деталям собирая их воедино.
Нет, это было совсем не похоже на новогодние праздники среди которых выросла сама Вивьен – с огромной, усыпанной сладостями, стеклянными игрушками и свечами елью посреди не менее огромной гостиной Френч-Хилла. Но потому она и замерла сейчас, рассматривая полотно с почти детской заинтересованностью. 
Ах да, от нее тут просили мнения, точно…
- Хорошая академическая база, видно влияние того же Вермеера с Рембрандтом, да вот хотя бы потому как проемы обыграны. Но это техника, такому учат. Что важнее, - Вивьен снова улыбалась, - это ведь и есть Рождество. Не календарное, а… по-настоящему. И эти люди вместе. Тоже по-настоящему, без нарочитости, без держания за руки. Вот этому не научить, тут нужно чутье. Сама сцена… - она вглядывалась в газету, которую раскрашивал светловолосый мальчишка. – Знаете, как понять, что она хороша? Когда жалеешь, что нельзя приблизиться еще, рассмотреть что-то сверх. Как здесь. А еще бьюсь об заклад, автор любит новогодние праздники, и…
Взгляд наконец-то добрался до таблички с именем художника.
Так.
Так-так-так.
Может и права Белла, упрекающая младшую сестру за то, что увлекаясь, та говорит, как бог на душу положит? И вроде не сказала она ничего плохого, но… да, Белла где-то права.
Вивьен подняла на собеседника иронично-укоризненный взгляд.
- …и-и-и теперь мне неловко, потому что я обсуждаю в третьем лице человека, стоящего от меня в двух шагах. Это не очень честно, Леон, не находите? С вас фант. – Все возможные возражения она отмела изящным движением руки, мол, к фанту провинившийся человек уже приговорен. – Тут есть еще ваши картины? Покажите мне их.

Венера, глядевшая с картины, обходилась без классической тоги, без пены, без жирненьких амурчиков вокруг. Она купалась в солнечном свете, и, казалось, сияла сама – живая и настоящая, далекая до выверенных античных канонов. 
А еще, она явно наслаждалась происходящим: это Вив подсказала не выучка искусствоведа. Женщина на холсте держала ее взгляд, заставляя вспоминать – так, глядя на морской прибой, можно вспомнить запах соли.
Ощутить что-то, что у тебя некогда было.   
Венера глядела в глаза, наслаждалась собой и вниманием того, кто ее писал. И под этим взглядом, глубоко-глубоко в душе кольнуло странное чувство – верткое, горячее, мало знакомое не особо-то завистливой Вивьен.
Она задавила это чувство, и открыла уже рот, чтобы заверить, мол, да, тут посрамлены все квадратные чудовища, похвалить свет, но Леон продолжал.
— Не хотите попозировать мне, Вивьен?
Да.
«Нет. Нет, нет, нет, нет…»
Это было совершенно некстати.
Вивьен бывала моделью раньше, знала, что картины пишутся не за сеанс или два, знала, что этого времени у нее сейчас, считай, нет. Она даже не уверена, что будет в Чикаго на следующей неделе! Ей нужно думать о новой работе, выбрать для них с Мишелем город, найти жилье – какие уж тут портреты?
Нет.
- Боюсь, в Чикаго я пока лишь от случая к случаю, по делам Дома… - мягко начала она, всё еще глядя на картину.
Венера глядела в ответ.
И внезапно верткое странное чувство превратилось в протест. Как давно уже она делает то, что необходимо? То, что должно?
Вивьен поняла, что хочет этот портрет, хочет продолжать разговор, хочет согласиться. Иррационально и безо всяких там причин, как в детстве. Просто хочет и всё.
«Я это заслужила».
- …но если это не проблема, то я согласна, - она обернулась к собеседнику, улыбнулась – не вежливо, как там, под руку с Джеем, но с прищуром. – Будем честны, стоя перед ней, каков у меня был шанс сказать вам «нет»?
Она кивнула на «Венеру», зная, как искрятся камни в серьгах, как электрический свет бликует золотом на аккуратно уложенных кудрях.
Бликовал он и на гранях бриллианта ее обручального кольца, но туда пока не шел ни взгляд, ни мысли.
Это ведь просто портрет. Портрет, написанный в приятной компании.
Что может пойти не по плану?

В первые мгновения, у Пикассо, из-за контрастного освещения – выгодного для картин, порой странного для людей, - он показался ей хмурым. Не потому что сердился на кого-то, просто так легли тени под густыми бровями, так играли породистые резкие черты у людей с примесью восточной крови.
Улыбка, с которой Леон встретил ее согласие, развеяло первое впечатление в пыль.
Хмурость? Какие глупости! Ее новый знакомый умел и любил смеяться. У него был талант, было мнение, и это вызывало всплеск почти детского озорства – Вивьен хотелось подкинуть ему с полдюжины знаменитых имен, где новых, где старых, посмотреть как те срезонируют.
А еще она кожей ощущала мужской взгляд, и это задело невидимую струнку внутри. «Осторожнее» пела та.
Вивьен оборвала ее с легкостью. С улыбкой. Подняв бокал в ответном жесте.
- Приведите своего учителя сюда, к ней. Не думаю, что у него останутся аргументы. А что до портрета…
Взгляд из-под ресниц смеялся.
«Нет уж, Леон, здесь помощи не ждите, придется вам разок сыграть честно».
- Сделайте то, чего никогда не делали ранее. Что это будет – выбор за вами.
В секунду Вивьен сморгнула насмешливо-игривую поволоку, и стала обычной собой: любознательной, подвижной, искрящейся энергией. 
- А пока, покажите мне что-нибудь еще здесь. Из вашего. И просто из того, что посчитаете достойным внимания. Иначе появится Джей и снова уведет меня к авангарду.
***
В Чикаго она оказалась спустя почти две недели: последняя экспертиза, расчет с Домом, куча бумажной работы. Поиск – пока хотя бы поверхностный – работы новой. Поиск города, поиск жилья, поиск, поиск, поиск…
В этом всем нужен был некий просвет. Такой, чтоб ее раздумья ограничивались оттенком помады и фасоном платья. 
Предложенная давеча художественная сессия вполне годилась, и Вивьен набрала номер с визитки Леона Драго.
Выбор гарнитура – жемчуг или сапфиры? – под темно-бирюзовое платье действительно радовал куда больше выбора автомастерской. А уж как купленная в Нью-Йорке сумочка просилась к сливочно-бежевому пальто…
К месту назначенной встречи прибыла она в срок: несмотря на некий творческий беспорядок, окружающий ее везде – от рабочего стола до жизни – опаздывать не любила. Даже на дозволенные пятнадцать минут.
Адрес с той же карточки привел не в студию при галерее, а в жилой квартал. Не слишком поднаторевшая в знании чикагских улиц, Вив заложила пару лишних петель, прежде чем дом под нужным номером возник будто из ниоткуда.
После салона горжетку хотелось запахнуть поплотней – осень в Чикаго была… осенью. Не юга.
Каблуки отстучали резвое стаккато по ступеням, и вскоре она уже ступила в парадное.

Где-то на пути из точки А. «Консьерж» до точки Б. «Дверь» под легкий гул лифта Вивьен несколько запоздало посетила мысль, что возможно – возможно! – идея ехать в апартаменты к человеку, которого она видела ровно один вечер в своей жизни, была очень… смелой. Да, смелой, назовем это так. Как бы этот человек не разбирался в классическом искусстве, каким бы художником ни был, всё же…
Впрочем, она уже жала на кнопку звонка, про себя решив, что сестрам об этом променаде рассказывать не станет. Разве что Максу. Наверное.
А затем эти глупые мысли стали рассыпаться.
Когда Леон встретил ее той самой улыбкой, с которой рассуждал о женской красоте, «голландцах» и утверждал, будто играет, чтоб выигрывать. Когда закрутил ее в таких уверенных па гостеприимства, что оставалось лишь подстроиться и позволять вести.
Когда она всё же краем глаза заметила детскую одежду и обувь в прихожей. 
Когда холёный черный пёс – Ларс, – безо всяких сомнений развалился на диване; Беллз от такого зрелища удар бы хватил, но Вивьен это понравилось – баловать животных она обожала.
Когда они оказались в гостиной, чем-то неуловимо напомнившей ей отцовский кабинет – стильной, дорогой, прекрасно собранной, очень-очень мужской гостиной. Здесь не ощущалось женского присутствия, и это Вивьен тоже почему-то нравилось. Хотя, если так задуматься, ей-то какое дело?..
Последним «когда» стал Айвазовский – малоформатный, но от того не менее прекрасный и наверняка оригинальный. Отчего-то даже сомнений не возникало, что у такого как Леон Драго Айвазовский может быть только в оригинале.
В общем, когда они вошли в мастерскую, все сомнения Вив уже растеряла, и вокруг себя смотрела взглядом ребенка, попавшего на кондитерскую фабрику.
Чужие мастерские было для нее тем, что спустя почти сто лет назовут «guilty pleasure» - такая вот странноватая тяга к чужому закулисью. Ей нравился обволакивающий, тяжелый запах масла, нравились десятки грубых набросков, в которых не идеи даже – зачатки идеей, нравилось видеть потом отголоски этих идей на готовых полотнах и чувствовать свою причастность, посвященность.
Здесь всюду царил порядок – но не скучный порядок, выстроенный по линейке, а скорее рациональный. Хозяин мастерской явно не любил проводить время, перерывая завалы в поисках кисти №5.
- Нет, спасибо, - с улыбкой она покачала головой; взгляд выхватил стопки альбомов, россыпи листов, которые так и просились в руки.
«А вот это уже, пожалуй, слишком нагло».
- Непривычно, да?
- Еще бы, - она бессознательно зеркалила тон, - в обычной мастерской смотреть нужно не только по сторонам, но и под ноги. Вы явно знаете какой-то секрет. 
Внимание цеплялось то к одной, то к другой мелочи, но неизменно возвращалось к стоящей особняком и «спиной» картине.
Вивьен решилась:
- Я могу..? – одним кивком она указала на полотно. И получив разрешение, скользнула туда.
Понадобилось несколько секунд, чтобы узнать самый «зарисованный» город на свете. Она видела его рассветным и закатным, чопорно-классическим и пастельно-импрессионистским, бурбонским и утопающим в электроогнях, тоскливо-дождливым и ярко-цветущим. Любым. Но только не таким.
- Это же Париж. – Смешинки во взгляде погасли, уступив острым искрам интереса. – Видела его на десятках картин, но никогда… После войны, да?

Было что-то неуловимо странное в том, как ее новый знакомый говорил о войне – без бравурного восхищения, без любопытства, без печали, без горечи – напускной или искренней. Нет, так вспоминают старого знакомого; того, с кем связаны так давно, чью руку жмете так часто, что он стал чем-то совсем обычным.
Как будто то, что изображала картина, могло сделаться обычным. Хоть когда-то. Хоть для кого-то.
Вивьен не отводила взгляда от Парижа.
- Да, - если ответ и звучал рассеянно, то лишь самую малость, - да, постоянно. Но когда живешь в переездах, потакать этому не получается.
Она катала по языку слова, пытаясь выбрать среди них удачное. «Красиво»? Нет, это руины таорминского амфитеатра, подсвеченные сицилийским закатом – красиво. Может потому что Таормина существовала так давно, что ее мир казался почти ненастоящим? Так что сказать? «Ужасно»? Не поймет еще… «Страшно»? Банальность.
- Впечатляюще, - вновь заговорила Вив и вот сейчас она была предельно «в моменте», - жутковато, поймите правильно, но это впечатляет. И запоминается. Как же хорошо запоминается…
С каким-то даже удивлением она обнаружила Леона у себя за спиной, совсем близко – так близко, что приходилось почти запрокинуть голову, чтоб смотреть ему в лицо.
- А здесь, сейчас ведь есть ещё что-то? – Короткий кивок указал на отвернутые к стенам полотна. – Из того, что готовите для выставки?
И, предвидя тактические маневры на тему «неготовое показывать непринято» сманеврировала сама:
- Если это важно, то обещаю полную секретность, - заглядывая ему в глаза, Вивьен улыбнулась той улыбкой, которой привыкла топить мужское «нельзя» едва ли не с детства. – Пожалуйста, Леон.

- О, да я уже получила приглашение на открытие, - смеясь, она позволила увлечь себя в другую часть мастерской. 
Следующая картина была совсем иной и по настроению, и по сюжету. В будущей выставке она наверняка станет прологом, этаким мирным, светлым вступлением, чтобы затем руины Парижа могли впиться поглубже. «Зрителя не нужно любить, зрителя не нужно жалеть, зрителя нужно трясти, как терьер трясет лисицу» говорил Клеменс, и то была редкость, в которой они с мужем оставались по-прежнему согласными. Будущая выставка Леона Драго явно собиралась играть на эмоциональных контрастах.
Взгляд бежал по лицам – задерживался то тут, то там, пока с некоторым удивлением, Вивьен не узнала владельца мастерской. Она присмотрелась – не ошибается ли? – и тут Леон задал вопрос, который буквально отгородил ее от холста.
А ведь и правда?
Были ли ее разъезды большим, чем работа? Развлечением? Любопытством? Или…
«Только глупец, - поговаривала мэмми Адис, повязывая шестилетней Вив новый кружевной передник, - чистый глупец, мисси, проверяет глубину обеими ногами».
Шестилетняя Вив крутилась, и поговорки пожилой негритянки летели мимо ушей. Став постарше, она прыгала с борта отцовской яхты в воды Мексиканского залива, не заботясь о глубине – рядом всегда кто-то был, а от самой глубины захватывало дух.
Так чем были для нее эти путешествия? Способом сбежать из нелюбимого дома? Или попыткой хоть раз в жизни узнать глубину до прыжка, а не после?
Впрочем, получалось все равно как обычно.
Ей понадобилась пара мгновений, чтоб сморгнуть эти мысли. Когда же она перевела взгляд с картины на собеседника, то взгляд отражал лукавую улыбку и ничего более.
- Когда-то. Но, пожалуй, не теперь. Забавно, что вы об этом спросили, Леон, я действительно ищу место, чтобы осесть. Пустить, как вы сказали, корни.
«А раз уж пошел такой разговор…»
- И, кстати, о корнях. Простите мне ужасную бестактность и любопытство? Вы сказали, что выросли в Париже. Затем, отправились во Францию - автопортрет действительно хорош… - Быстрый жест указал на изображенного в толпе мужчину. - Но ведь вы не француз, правда, Леон? - она слегка склонила голову. – Я угадала?

«В том-то и дело, что не похож» - мысленно посмеивалась Вив. Но заявить об этом прямо было бы, пожалуй, грубовато; да и неловко получилось бы, окажись ее новый знакомый, скажем, марсельцем.
Он оказался итальянцем. И момент в биографии действительно имелся любопытный, но по тому, как ушел взгляд, Вивьен интуитивно ощутила острые края и отвернула в сторону.
- Ну конечно, «mio»! – она прищелкнула пальцами в наигранной досаде. – Это же «мой» по-итальянски, стоило только вспомнить…
А вот растерянное удивление в ответ на «больше, чем несколько» наигранным не было ни на йоту. Настолько явный интерес для второй же встречи казался чем-то не совсем привычным – было это и лестно, и странно, и по-своему забавно. С пару мгновений она балансировала, пытаясь найти точку опоры в какой-то вежливо-безличной ничего не обещающей фразе, но подобная бесхитростная прямота совершенно обезоруживала. Фраза не сложилась, и Вивьен сдалась. Рассмеялась:
- Мы с вами что-нибудь придумаем.
Его рассуждения она слушала всё с той же улыбкой, каждую правильную догадку подтверждая кивком.
- Угадали. По крови я наполовину голландка, но Нидерланды вижу чаще на картинах. Выросла же… А знаете, угадывайте дальше, Леон, у вас хорошо получается. Дам две подсказки. Первая, - она подняла в воздух указательный палец, - французский для меня такой же родной, как и английский. Вторая, - к указательному присоединился средний, - ураганы* я в своей жизни видела куда чаще, чем снег.
С протяжного «куда» она дала и третью подсказку, перестав прятать по-каджунски южные ноты луизианского акцента.

*южные штаты ими прям люто славны.

Не претендуя на какие-то глубинные знания человеческой натуры, Вив подумала, что Леон Драго это явно не тот типаж, которому можно насильно впихнуть что-то чего он не желает – профессию, слова, выводы. Вспомнилась их встреча у Пикассо… да, на таком гранитном личном мнении можно без опаски выстроить средних размеров замок. Не просядет.
- Что ж, адвокатская практика много потеряла, но… – смех плясал в лукавом взгляде. – Мне ее не жаль. Я в другом лагере.
Всё ещё улыбаясь Вивьен вздохнула:
- Почему картины? Скажем так, я заинтересовалась живописью лет в четырнадцать, но, боюсь, если буду рассказывать эту историю достаточно часто, то папа точно вычеркнет меня из завещания. 
- Я тоже так думал, когда поступал на художника, выходит искусство влияет на чужие завещания. - Леон усмехнулся. - Зато адвакатура получила моего брата и более страстного романа я в жизни своей не встречал.
- В этом фокус, - она прищелкнула пальцами, будто собиралась этот фокус показывать. – Найти дело, с которым завяжется роман. Мой с аукционным домом себя, пожалуй, изжил, но я все еще люблю живопись.
Взгляд замер на картине, сделавшись задумчивым.
- Знаете, Леон, ведь лет через сто, Великая война станет параграфом в учебнике. А благодаря вам, они, - она кивнула на полотно с солдатами, - расскажут настоящую историю. Ту, которая не про даты или названия. А вот так… по-человечески. Вживую. Напомнят о чем-то. Может, предупредят кого. – Вивьен вновь улыбнулась, обернувшись к мужчине. – Это прекрасная идея, собрать целую выставку. 
***
Экскурсия по мастерской заняла еще полчаса не меньше; затем, сделав круг, они оказались недалеко от сваленных в кучу альбомов с эскизами. Вивьен непрозрачно и просительно намекнула, Леон согласился – возможно, потому что уже начал терять надежду хоть где-то усадить ее для позирования.
Получив альбомы она, наконец, остановилась.
Попыток сидеть неподвижно не делала, зная – на первой сессии это никому не нужно. Листала альбомы, порой задавая вопросы вроде «Это ведь Бостон? Была там только проездом…», «А где это в Чикаго?» или «Это с гравюры Дюрера?».
Затем в руки попал альбом, на котором поток вопросов несколько иссяк – в самом деле, не женские имена же спрашивать? Конечно, обнаженная натура для эскизов не нова, но то не были учебные наброски, рисунки, в которых академическая техничность убивала чувственность. Нет, это было что-то куда более личное. Первым порывом было тактично отложить в сторону, сделав вид, что ничего не видела, но потом...
«Как же вы любите женщин, Леон»
Во всех, так сказать, смыслах.
И он действительно любил их, - думала она. Может, ровно столько сколько требовал этот эскиз, может дольше, но любил. Восхищался – и восхищение это сквозило в каждом изгибе, каждом силуэте, цепляло взгляд, мешая наскоро пролистнуть альбом, как пролистнула бы она каталог Рубенса.
Дверь тихонько скрипнула, и Вивьен машинально подняла взгляд.