Смерти чужд ложный гротеск. Особенно, когда её будят так беспардонно.
Смерть настигает внезапно. Семечка не в то горло. Обвалившийся балкон. Пьяный кучер. Холодные объятия Смерти остужают пыл раскочегарившегося огня и обжигают ещё сильней.
Маленькая девочка-заморашка, в драной одежде просит у прохожих копеечку, на хлеб. Её пинают, её отовсюду гонят, не хотят пускать к себе. Ведь руки её костлявы, со стёртыми пальцами, ведь ноги её босы и грязны, волосы спутаны, а глаза мутны и смотрят в пустоту душ людей этого времени. Её голос жалостлив, при том звонок, но срывается на болезненный кашель. Её одежды жутко напоминают замызганное подвенечное платье. От неё пахнет могилой, словно бы она вылезла из неё, роя землю руками и кусая зубами. Да-да, прямо зубами, видите, вокруг её рта грязь!
Девочку видел и стар, и млад, и отводил взгляд, не желая бросить монетку, не желая даже приближаться. Такой Смерть была недолго, такой она была в самом самом начале своего пробуждения, такой она собиралась с мыслями и смотрела, что вокруг неё.
Утро не бывает добрым, особенно такое, которое затянулось на столь долгий срок, но утро неизменно переходит в день. Так и Смерть на заре своего пробуждения была злой, недовольной, умерщвляющей и умерщвлённой, но после...
После видели люди мужчину, молодого и красивого, сильного, в одеждах простых, но отчего-то привлекающих взгляд. Он много пил в тавернах у дорог и рассказывал удивительные истории всякому, кто попросит. Истории удивляли тем, что всякий раз, в конце, смерть настигала и старого, и молодого, и бедного, и богатого. Кому-то истории эти вселяли надежду о воздаянии, воистину божественном, а кого-то злили, ведь не должны умирать красивые, не должны умирать храбрые, не должно умирать властителям и чистым пред Богом. А мужчина этот лишь смеялся, да уходил, оставляя после себя горсти земли на полу, будто шёл по свежевскопанной земле, под дождями, которых давно не было в этих краях.
День длится быстро, потому что в делах не заметно, как он проходит. И прошёл день для Смерти, подкрался сзади к ней вечер. Вечер, который будет долгим. До своей ночи Смерть добираться не планировала.
Священник в чёрных одеждах, проповедающий любовь к Господу нашему, что за всяким испытанием награждает страждующих. Наградой в его проповедях была не только смерть, но и жизнь, исполнение желаний и надежд, богатства, титулы, семьи. Он говорил о всеобщем равенстве перед Богом, перед судьбой, но соглашался, что равенство заканчивается там, где человек прекращает слепо верить и начинает менять мир вокруг себя, менять себя. И тут уж каждый решает сам, будет ли он одним из равных или станет отличаться. Не каждому дано быть героем и не каждому дано быть зла воплощеньем. Но даже тех, кто не равен в жизни, Бог уравнивает в смерти. Смерть не добра и не зла, она величайший уравнитель, которого не стоит бояться, но и нет нужды почитать. Богу достаточно будет, если с неизбежностью смерти будут мириться, как со способом возвращать людям истинное равенство, которого многим из них не хватает, под гнётом унижений, в нищете и холоде. Однажды грянет время, когда все люди уравняются при жизни, но до тех пор людям лучше наслаждаться неравной жизнью, предвкушая равную смерть.
Одни называли его богохульником и даже пытались пронзить вилами или сжечь на костре, другие звали его гласом божьим, давали хлеба в дорогу и крестили вслед.
Он горел на одном из костров, но пошёл дождь, засверкали молнии и казнь его отметилась самым большим ливнем, потушившим священный костёр, и самыми страшными молниями, убившими многих людей, словно десницы Божьи, распалившими костры из домов и полей, губя детей, скот и урожаи. О священнике мало кто потом вспоминал и проповедь его забывалась после сна, хотя в деревеньках, где он ходил, появлялось потом множество людей, что отправлялись в путешествия, учиться желали, переставали изменять жёнам. А о тех уничтоженных деревнях забывали, будто их и не было вовсе.
Священник сидел осредь опушки леса. Кругом тишина и безмолвие. Он снял ботинки и наслаждался тем, как земля проходит сквозь его старческие пальцы с покорёженными ногтями. Ел простой хлеб, что дала милейшая крестьянка, с полными грудями молока и оравой ребятишек, своих и чужих. Один из них, её родной, должен был умереть скоро, но после разговора со священником ему чудесным образом стало лучше. Температура исчезла, сыпь стала сходить. Удивительное рядом. Просто Смерть не любит торжество на костях малых детей, когда может избежать этого, когда и без того многочисленно торжествует. Да и как любезно приняла его крестьянка! Удивительно даже, в такое время. По Богу жила её семья, по вере. Вот она и приютила пару сироток с рынка. Все работают, коров пасут, доят, кур стерегут, на охоту ходят. А всё потому, что мать хорошая. Когда мать хорошая, то и вся семья такая. Они живут бедно, но вместе. Это порадовало старика тогда. Их не коснулась эпидемия, их не коснулись хладные пальцы Инквизиторов, всё было им чуждо - они жили сами по себе, отдалённо. Дай бог, их мать и дальше будут считать Служительницей Божьей, а не ведьмой, а мужа, погибшего от болезни, едва ли не мучеником.
Сейчас старика радовало безмолвие. Животные удалились подальше от странного человека, птицы не пели свои трели. Земля вокруг пня, на котором он сидел, заполнилась тельцами насекомых, даже пары мышей и одной птички. Смерть не хотел компании, ему было хорошо одному.
Погружённый в мысли, сидел он, прикрывший глаза, усталый, и дышал полной грудью. Удивительное место, воистину.

/Энтони Хопкинс на внешности/