Они встречаются снова на крыше, как заведено - черепица опасно скользит под ногами, влажная от прошедшего недавно дождя, Кевин по-детски обнимает кирпичный выступ, пока вода медленно и шумно заполняет потухший город. Немного холодно, ветер треплет волосы; ее белые паруса уже на горизонте, медленно выворачивается мачта, как штопор, из острого водоворота над пустырем напротив. Она улыбается Кевину, как старому знакомому. Как ребенку из соседнего двора. И Кевин, разумеется, улыбается в ответ.
Он протягивает ей руку, когда она аккуратно соскакивает с палубы на кровлю. Он целует ее нежные пальцы. У Смерти почти детское, капризное круглое личико с персиковым румянцем на скулах, а в мочках ушей - маленькие серебряные ложечки. Кевин - ее жених. Пожизненно, по-смертно-(она просит не говорить о танатологии, не упоминать кладбищ и похорон, ее воротит от мертвых, а при виде крови ей становится дурно), у него - выжженное клеймо на внутренней стороне бедра, замок под языком, два обета и четыре спора: один она проиграла, поджимает пухленькие губки, но послушно подкидывает ему поцарапанный медяк в патине, который Кевин кладет в карман.
- Сегодня я выжил, - сообщает Смерти Кевин, под руку с ней идя горизонтально вниз по отвесу стены. Вода послушно отступает, облизывает голые ступни, а огни фонарей в обрывках водорослей чудятся ему волшебными морскими звездами. - Я не хотел, но выжил. Пуля застряла в ее правом легком. Пара сантиметров - и пробила бы и меня. - Смерть все еще обижена на проигрыш. Нитки жемчуга на ее шее звенят, ударяясь об ключицы и застежки платья. - Ты сегодня очень красива. Прости. -
Смерть останавливается, кладет свою холодную руку на шею Кевина и прижимается к его лбу своим.
- Что я такое? - Шепчет она ему губы в губы.
- Ты - покой, - Шепотом отвечает Кевин, ловя ее дыхание, исступленно кусая ее рот.
- А покой - родитель всех великих мыслей, - отвечает она голосом Геббельса и хохочет, запрокинув голову: если не держать, то упадет. Но Кевин держит ее очень крепко - пальцы запутались в вязи корсета, жемчуге, жилах, сосудах, переплелись волосы, кожа прирастает с тихим, приятным треском. Кевин принимает в себя Смерть, как достойного гостя.
Он не умеет умирать, но приличия знает лучше многих. Раскрытый искусанный рот Смерти остается на его груди - периодически он говорит непристойности, и приходится затыкать его влажной тряпкой.
Ее корабль опять отправляется домой без экипажа (как-то раз обещала позвать в гости, но, наверное, забыла - Кевин не стал напрашиваться).
Айлин-Гейл говорила: люблю.
Маттиас говорил: люблю.
Камилла говорила: люблю.
Кевин перематывает записи по кругу, слова похожи на застрявшую в горле блевотину: у Айлин-Гейл голос чуть хрипловатый, на заднем плане - музыка, "люблю, Кивин, перезвони, дорогой", Маттиас суховат, вышел из переговорной "подожди до вечера, Крис, вечером... все будет вечером, люблю", Камилла смеется в трубку "люблю, люблю, люблю, люблю!",
Смерть стучит в окна по ночам, приглашает прогуляться, снимает цепочки и кольца, стягивает шелковую ночную рубашку. Никто не трахается так отчаянно и самозабвенно, как это делает маленькая, хрупкая девочка Смерть. У нее глубокая, кажется, бездонная - Кевин тихо смеется, упершись лицом во внутреннюю сторону локтя, - глотка, нежный, умелый язык и очень острые зубы. Она никогда не просит аккуратнее, мягче, медленнее. Она не боится беременности и венерических заболеваний. Она сжимает Кевина своими бледными полными ногами и кричит так, что, кажется, Риордан уже ломится в дверь.
- Нет, ничего. - Кевин нажимает на продавленную кнопку, и Айлин-Гейл снова рассказывает о том, как чувствует себя малышка Дидри. - Риордан, иди спать. - Смерть, прикрывшаяся простынью в углу, куда не проникает свет из-под приоткрытой двери, корчит Кевину рожицу и утирает его сперму, текущую по бедру.
- Ты - покой, - снова говорит Смерти Кевин, и она игриво закусывает нижнюю губу, усаживаясь на его колени. - А я - покойник.
- Ты - лучший Артур Горинг, Кивин, - обещает Айлин-Гейл, и Кевин слышит, как резинка на ее косе трется об телефонную трубку. - Буду через полчаса, не волнуйся, люблю.
Утром он кладет простынь в стиральную машинку, заворачивается в полотенце и садится на пол в кухне с чашкой кофе. Если бы чувства были болезнями, то то, что он ощущает, было бы хроническим насморком. Стивен по ту сторону провода жизнерадостно посылает Кевина на юг, и он пропевает ему свое "люблю", пока трубка не обрывается гудками.
- После твоей смски у меня железный стояк, и я не могу выйти из кабинета, - тихо шипит Маттиас, и Кевин чувствует его улыбку. - Подожди секунду, - дребезжит звонок, читают какие-то цифры с листа. - Перезвоню позже. Люблю тебя, мой ангел.
Кевин включает новости. Экономическая сводка обрывается очередным "срочно в номер". Почему-то ему кажется, что он должен чувствовать хоть какое-то удовлетворение. Но все, что есть - онемевшая нога, по которой помехами проходит кровь, странно зудящая бровь и чудовищное желание курить. Мария сверху молится в ванной, и ее слова отдаленным эхом идут в кухню по трубам.
- Я купила себе такое платье, - Камилла делает акцент на слове "такое", и кажется, что эта буква "о" уходит в бесконечность, - Адам, милый, не поверишь: по твоей карте - скидка десять процентов! Ой, вот и Эми подбежала, ну я перезвоню потом, ага? Люблю, пока!
Кевин тянется за сигаретами, ломает пару спичек, прежде чем подкурить одну, бьется лбом об плиту и садится обратно, плотнее заворачиваясь в полотенце - дует из приоткрытого окна. Торговый центр на экране ломается, как кремовый торт. Визжащие сиренами едут со всех концов города - экран забит автомобилями и уродами в форме. Открыта горячая линия. Трубы гудят - Мария открыла холодную воду. Пленку заело: Айлин-Гейл исступленно повторяет - люблю... люблю... люблю...
Когда по экрану бегут имена, Кевин с размаху бьет диктофон об противоположную стену, и "люблю" оглушительно бьется об кафель. Смерть деловито размахивает веником, заметая осколки на совок. За окнами колышутся белые паруса.
Экран расходится помехами. Кевиново внутриголовное лопается на части - это очень больно. Он уже месяц не принимал успокоительных. - Видал, а? - У Смерти на лице - детский восторг, и она с готовностью протягивает ладонь, на которую Кевин, помедлив, кладет все тот же медяк. - Один-один. - Она мечтательно улыбается, пока Кевин поспешно натягивает джинсы, подает ему очки и толстовку, роется в его телефоне, пока распихивает по карманам мелкие деньги и сигареты.
- Ты сегодня уродливая, - бросает Кевин, случайно угодив локтем в зеркало трюмо: осколки рассыпаются по ковролину. - Тебе не идет выигрывать.
- Кевин, люблю, Кевин, - отзывается голос Валентина из телефона. Белые паруса медленно отбывают, а колокола завывают трагически и похоронно. - Приезжай сегодня, люблю, жду, приезжай, люблю... - В бардачке автомобиля Кевин находит валиум и заталкивает в себя шесть таблеток, которые застревают где-то в горле.
- Уродливая, уродливая, уродливая, - что-то тревожное, надрывное копится где-то в переносице, и Кевин зажимает ее пальцами. На губы капает горячая соленая кровь. Сзади сигналят, и он, прижимая к лицу салфетку, выворачивает на обочину, едва не задев пыльный красный крайслер; водитель орет что-то невразумительное, высунувшись из окна, и Кевин свободной рукой наставляет на него пистолет.
- У нас были бы уродливые дети, дура, брось, - на автостраде удивительно пусто, и воздух с шумом идет в салон, поднимая под потолок какую-то бумажную документацию Риордана и свежую почту. Белые паруса маячат где-то на горизонте, и с палубы розовощекая девица в сложном платье посылает Кевину воздушный поцелуй.
Сирены разрываются прямо под ухом; Кевин утирает оставшуюся на лице кровь, хлопает дверью, отпихивает зевак и сердобольных, кому-то дает в лицо, кому-то приставляет в спину ствол. В анатомическом театре аншлаг, - он почему-то вспоминает простынь в стиральной машинке и мягкий рот Смерти, - Мне нужен Ленц, - почти спокойно говорит он медсестре, висящей на телефоне, направив на нее пистолет. - Срочно, - и она, сплюнув жвачку в мусорное ведро, зачем-то тычет пальцем в бумаги, со скучающим видом провожая Кевина взглядом.
Было бы смешно, если бы он умер, тупо думает Кевин, пытаясь найти указатели на стенах. Очень смешно,  у меня даже есть запись его голоса. Очень смешно, Кевин чуть не сбивает с ног ординатора, везущего капельницу, очень смешно,
очень смешно, очень смешно,
люблю, Кевин, люблю
очень смешно
Я знаю.
Указатель на четыреста четвертую - направо, налево, тридцать шагов в сторону, Кевин бережно держит свою беретту в кармане, сорок один на восток, Кевин отпирает двери, и кто-то возмущенно орет что-то через всю палату, я размозжу тебе череп, обещает Кевин, но это потом, спотыкается об каталку в коридоре, готовит еще одно проклятье и давится своим валиумом, своей глупостью и своей злобой.
- Обыграл, сука, я тебя обыграл, - поспешно шепчет Кевин, сжимая валентинову руку, целуя царапину на его лбу, - Я все знаю, все знаю...