Дождь начинается числа пятого и не кончается до сих пор.
Бьянка, как и любая женщина, чрезвычайно любит возиться с аптечкой. - Шел... наткнулся на стену, - невпопад сообщает ей Керель, ежась от сквозняка. Бьянка ловко орудует ватным спонжем, обрабатывая зеленкой вскрытую кожу на его спине. - А там, представляешь, вешалка. Два крюка. Вот и повис.
Потом, разумеется, неловко повернувшись, он переворачивает на себя всю оставшуюся во флаконе зеленку и с полтора часа оттирает от нее стол, пол, руки и шорты. Выходит не очень. Он чувствует себя немного странно: кухня от ветра трещит по швам. Где-то сверху крыша дала течь, и теперь приходится ставить на кровать ведро, чтобы не затопило. Может быть, скоро этот сумасшедший город накроет оглушительной, грязной волной: он станет Атлантидой или, на худой конец, хотя бы Венецией. В роскошных домах на Монмартре поселятся лупоглазые рыбы с зубастыми пастями. Те, что ближе к окраинам и подешевле, зарастут кораллами и морским мхом. Каналы выйдут из берегов, вода станет мутной и туманной, а осьминоги...
Задумавшись, он выливает на себя остатки зеленки и оставшееся время бегает по кухне, как сумасшедший - забинтованный и зеленый. Хохот Бьянки слышат, вероятно, в соседнем квартале.
По вечерам они с Бьянкой грустят в обнимку с ведрами. Через какое-то время начинает течь и в кухне, и в прихожей. Керель героически лезет чинить крышу, но на первой же ступеньке к чердаку подворачивает ногу и летит вниз, бодро звеня ведром. За ужином они координируют силы: у Бьянки от сырости ломит кости, Керель, весь в пятнах, перебинтованный и хромой, подозрительно покашливает в кулак и трясется от холода. Единственный обогреватель остался на чердаке. Бьянка вызвала человека, чтобы прочистить каминную трубу, но человек, вероятно, утонул по дороге.
Силы кончаются к выходным. - Вообще-то бороться со стихией - это метафизический конфликт, - меланхолично замечает Бьянка за завтраком. Керель чихает в клетчатый платок в знак согласия.
Заняться совершенно нечем. Ввечеру они играют в вист: Бьянка в толстенном моряцком мужнином свитере, Керель - закутавшись в четыре ее кофты и с градусником между зубами. Радио передает погоду: какой-то циклон, какие-то ветра, ливни и грозы. Иногда варят глинтвейн: что в этот раз происходит во взаимодействии с алкоголем, Керель понять не может, в состоянии крайне простуженном - тем более, но послушно прикладывается попеременно то к кастрюле, то к Бьянке - они теплые и неплохо пахнут.
Когда в кастрюле остается едва на дне, он начинает говорить о будущем. Слава богу, Бьянка уже достаточно пьяна - она рассеянно кивает, кормит Кереля какими-то омерзительными на вкус таблетками и время от времени вставляет свои реплики.
- Национальный Фронт выйдет на улицы, и улицы будут в крови, и...
- Ле Пен живая еще что ли? - Керель давится парацетамолом и смехом, едва не падает со стула и пытается выключить свет. - Еще поживет, - подумав, отвечает он, потирая больные виски. Температура не падает. Дождь не прекращается. Политическое невежество остается прекрасным. Все стабильно.
В понедельник Бьянка приносит Керелю пару резиновых сапог и строго наказывает не выходить на улицу. Керель логики не понимает, но послушно не выходит. Сапоги велики ему на пару размеров, огромный шерстяной шарф бьянкиного мужа колется, как кольчуга. Когда Бьянка уходит на работу, в доме становится совсем пусто. Голуби предпочитают ночевать там, где посуше.
Керель сверяет адрес. - "Камиль" - через "а", - раздраженно бубнит он себе под нос, обложившись книгами. Остается надеяться на то, что Линн обладает понятной долей воображения: на полноценный выход из дома - в смысле, дальше сада, - у него пока что не хватит сил. Он чувствует себя чрезвычайно старым и несчастным: все болит и ломит, в горле как будто произошел атомный взрыв, немного контузило голову и все остальное, разумеется, тоже. Периодически хочется чихать сто раз подряд. Периодически он так и поступает.
Ночью в сад спускаются призраки, поэтому необходимо делать все дела, пока светло. Как-то утром он просыпается без голоса. Бьянка чрезвычайно довольна.
- Лилии пересадить... Не забудь мне напомнить, - наказывает она Керелю перед выходом. - Ну, или хотя бы где-нибудь напиши. Покрупнее. Чтобы я видела.
Керель согласно сипит в ответ.
Однако, к обеду дождь попускает. Вооружившись перчатками, лопаткой и граблями, Керель падает в траву возле клумб и сосредоточенно выкапывает луковицы. Немного светит солнце. Воздух вроде бы свежий, но обоняние отбило начисто. Очень недовольный, Керель продолжает копать. Было бы неплохо узнать, сколько времени, но часы забыл у Линна. Еще у него забыл гражданское самосознание, совесть и чулок. Он, наверное, сросся вместе с потолком.
- Следует составлять планы, - деловито сообщает себе под нос Керель.
- Потом выкидывать всю эту бумагу, - отвечает он сам себе. Комья земли летят во все стороны.
- Бьянка составляет и все успевает, - парирует он, снова чихнув в клетчатый платок.
- Но я - не Бьянка, - резонно сообщает он куда-то в воздух. - Добрый день! - в высохшем небе медленно слетается голубиная стая, и Керель отчаянно машет им рукой. Завидев его, стая пикирует вниз. - Как ваши дела? Перья все такие же прекрасные, - уверяет он усевшуюся на плечо птицу - она, как он сумел сообразить, Совершенно Главная и ведет разговор от лица всех. Парламентер. - Где вы были? Почему не оставили записок?

Сад провисает, как и должен провисать уважающий себя сад, расположенный вокруг виллы Курица: во сколько обходится Бьянке участок, Керель представить не может, хотя пытался - слишком много цифр, слишком много нулей. На все вопросы она уклончиво отвечает: осталось большое наследство.
Тем не менее, он продолжает подкладывать ей деньги - неизвестно, те ли, которые нужны, но она, вроде бы, не жалуется. В самом деле, какое наследство может оставить фарцовщик.
Ровно по центру, на почетном месте, стоит каркас старых качелей: трубы поросли мхом и ржавчиной, уныло свисают оборванные цепи, понизу полез плющ, вокруг - битая керамика, взрытая сырая земля, усеянная перегнившими листьями. Над раковиной висит фотография: сама Бьянка, разумеется, много моложе, на ней платье светло-серого зефирного цвета, и лицо у нее бледно-серое, и муж, низенький, крепко сбитый мужчина в роговых очках и с бакенбардами, тоже весь серый - потом, разумеется, стало ясно, что это черно-белое фото, и еще несколько умных слов, но Керель предпочел думать, что тогда все было в крайней степени монохромно. Это чрезвычайно хорошо: что-то менять - как раскрашивать фильмы спустя век: то есть, оно могло бы прокатить с Потемкиным или с киностудией Пате, но если сегодня сесть с кистью над Мурнау, будешь выглядеть, как мудак. Ночами Бьянке снятся черно-белые сны: Керель иногда ходит подглядывать, но она так ворочается, что в конце концов стало просто страшно - повернется и схватит за руку. Поэтому он лежит за стенкой с ведром в обнимку, отворачивается от брызг и, прижавшись ухом к обоям, слушает ее мерное хриплое дыхание.
Недавно поступил совершенно неосмотрительно. Все немного поменялось: сдвинулось на плоскость вперед. (От Бьянки тоже немного пахнет нефтью)
Чуть поодаль в землю вросла здоровая, длинная, как Керель, деревянная лестница: между ступеней - глубокие лужи, в которых по жаре кишит лягушачья икра. На поверхности - матовая патина: как-то раз Керель уронил туда склянку с блестками, и она стала похожа на прекрасного и очень ленивого звездного дракона (он пару раз чихает в платок, и половина голубей, спутав происходящее со внеплановой артиллерийской атакой, разлетается по заборам). Сад: это сокровище, полное сокровищ. Где-то в землю зарыты клады: карты, монеты, планы и письма. Бьянка полна магии. Ее магия - в волшебных варевах, горячих чайниках, разогретых духовках, травах и маслах, она - известная ведунья, и живет, ясное дело, в месте совершенно невероятном. Закрыв глаза, Керель снова чихает, едва не падает мордой в разрытую землю и поспешно извиняется перед голубями: это, конечно, не дело - так принимать гостей, но сегодня по-другому не выйдет. Очень неудачный день.
Как-то раз Бьянка гадала ему на любовь.
- Это все, конечно, бред собачий, - первым делом сообщила она, растапливая воск в алюминиевой чашке. - Но попробовать стоит.
И ничего не нашла. Чтобы ее успокоить, Керель рассказал ей про полтинник евро, который она могла бы найти завтра, если бы пошла до магазина через парк, а не через проспект. Домой она вернулась заметно посвежевшая и в новом кашемировом платке.
Голуби разлетаются - на этот раз, все. Калитка пронзительно визжит, как порванная струна. Керель снова закрывает глаза, как водится, чихает и блаженно улыбается. - Доброе утро, Линн, - сипит он, не оборачиваясь и не поднимаясь. Подать руку для пожатия не выйдет - слишком много земли на перчатках, встать для объятий - тем более: такое чувство, что мимоходом переломал себе все кости. Тем не менее, это чрезвычайно приятный сюрприз. Если, конечно, опустить факт того, что Керель о нем знал изначально. - Вредно ходить без зонта. Дождь начнется через двадцать три минуты.
Он заметно посвежел: на щеках появился румянец, выправилась осанка, приподнялся подбородок. Это наблюдать хорошо, это приятно: хоть кто-то на время передумал умирать. Он вообще, конечно, известный щегол: ну кто выходит гулять в таком виде. Вырядился, как на свидание. Может быть, есть какая-то... мадемуазель... какой-то... месье...
Блять, соображает Керель и снова спешит прикрыться платком. Прочихавшись, он все-таки поднимает голову. Месье: это я. Вот так номер. - Следует поставить чайник, но я еще не закончил с лилиями, - миролюбиво сообщает он, пытаясь оправиться от случайного потрясения и немного повысить голос одновременно. Не выходит ни то, ни другое. - Если ты поможешь, дело пойдет быстрее. Это мой друг Линн, вы знакомы, - на всякий случай поясняет он Совершенно Главному голубю, и вся стая согласно журчит в ответ. - Они прилетали, но ты закрыл окна. Так, Линн, друзья не поступают, - это должно было прозвучать укоряюще, но голос окончательно пропал на первом же "они", поэтому вышло что-то невразумительное. Керель виновато пялится на Линна и пожимает плечами.

Держа луковицы в раскрытых ладонях, Керель протягивает их солнцу.
Сперва сквозь едва заметную трещину в грубой луковичной коже пробивается нежная, ярко-зеленая головка побега: тонкие мелкие листья, как жабо, корона с тысячью лучей. Она тянется дальше, как гусеница, она - в мягких слоях листьев и похожа на павлинье перо; вытянувшись на всю длину, она оправляет свое одеяние, становится тонким, аккуратным стеблем, коронуется плотным бутоном, похожим на гильзу. Теперь движется только сам бутон: мало-помалу раскрывается, его движения аккуратны, как движения хищного, но испуганного насекомого, он поводит листочками и тычинками, как усами, роняет ярко-рыжую пыльцу, пока не выстреливает окончательно пышной, тяжело пахнущей лилией, это процесс почти интимного толка, и Керель ради приличия прикрывает один глаз; вторым, впрочем, продолжает наблюдать - чрезвычайно любопытно. Лилиевые лепестки по центру - с пятнами ярко-розового, растворяющегося в туманно-белом по краям, как кровь в молоке. На ветре тяжелые головы цветков едва заметно колышутся. Керель придерживает их под шею.
- Ты можешь рисовать, - соглашается он, аккуратно прикапывая цветы в сырые ямы, забитые песком и торфом. Клумба на залысине сада. Бьянка вряд ли одобрит. - Я совершенно точно простужусь еще больше, Линн, но дела нужно заканчивать. Если их не пересадить, они умрут.
Если не <сменить место дислокации>, все может закончиться <более чем печально>. Multiple choice questions -подставь вариант из предложенных:
1. Если не <стать сыном, которого не было>, все может закончиться <в хосписе>, <в одиночестве>, <в тишине>;
1.1. Если не <стать сыном, которого не было>, все может закончиться <окончательно и до конца, в конце концов, рано или поздно всему приходит конец>;
1.1.1. <да, это решено, вот с этого трухлявого дуба я и начну приводить сад в порядок. Я же не лазаю по деревьями, как ты сама понимаешь, не собираюсь прятаться в дупле>;
2. Если не <подать руку>, все может закончиться <в хосписе>, <в одиночестве>, <в тишине>;
2.1. <в тюрьме>;
2.2. Ах да. Если не <вмешаться вовремя>, все может закончиться <десятком трупов>, например.
Впрочем, в этот момент схемы Керелю откровенно надоедают, он давится очередной цифрой, залпом чихает в платок несколько раз и совершенно забывает о любых планах. Линново появление совершенно сбивает его с ног. Во всех смыслах. - Ой, Линн, Бьянка уже накормила меня какими-то таблетками, и малиной, и какими-то листьями, и какой-то кашей, - и все это, кроме малины, разумеется, было неизменно отвратительно на вкус и совершенно не помогло - быть может, дело в силе убеждения. Собственного. Керелю болеть понравилось: это вроде как более-менее человечно. Единственное, с чем он успел намучиться в этот приезд - линновы проблемы, но они оказались совершенно другого толка. Тут шарфами и вязаными носками не поможешь даже при самом большом желании. - В последний раз, когда я простудился, я умер через пару дней, так что сейчас мне везет, - это, конечно, была чума - в смысле, просто чума! и в смысле легочная чума, - но художественные преувеличения всегда идут реальности на пользу. Поднимаясь, Керель с сожалением машет голубям ладонью, пытается что-то сказать, но снова чихает как черт и окончательно мирится с собственной судьбой. Трава под ногами влажно чавкает и скользит. Линн пытается играть в маму. Это очаровательно.
У него теплая ладонь и холодные пальцы: Керель сжимает их покрепче, предусмотрительно стянув садовые перчатки, вжимает голову в плечи и периодически наскакивает на Линна, сиюминутно задумавшись - мыслительный процесс увлекает его настолько, что сам процесс теряется в процессе, который теряется... о, бабочка, шашечница, похожа на летающий абажур; Керель дергает Линна за собой и бодро молча хромает за бабочкой вслед. Бабочка такого преследования по достоинству не оценивает: почуяв неиллюзорную опасность быть засмотренной до дыр, она тут же исчезает из виду.
Искренне огорчившись, Керель роняет голову и все так же молча поворачивает назад, к дому; крыльцо усеяно лужами. Пледы на креслах отсырели. В подсвечниках застоялась мутная вода. - Гроза, Линн. Чувствуешь? Так пахнет перед грозой, - сумасшедшим электричеством, морской водой, хирургической сталью. Гроза - это всегда очень страшно, и чрезвычайно прекрасно. Если ты, разумеется, нечто более склонное стоять за себя, чем пожилая бойкая старушка; Керель тянется за часами, уже привычно их не находит, сворачивает шею в каком-то невозможном градусе, пытаясь высмотреть Бьянку, но совершенно ничего не видит. Сад пуст. Конечно же, она попадет под дождь. Но, в любом случае, ее время придет много по...
Керель дает себе здоровенного щелбана и толкает дверь в дом.
- Тебе придется ходить босиком, но пол чистый, я вчера перевернул на него ведро с водой, - он стягивает свои невозможные резиновые сапоги, цепляет плечом вешалку, шкаф и косяк, пробираясь в кухню; дом, разумеется, полон хлама. Но разве можно что-то... (Керель чихает так, что на мгновение перестает слышать, и это его чрезвычайно веселит) что-то выкинуть, оно все - невероятно ценно, и гвозди, и книги, и тряпки, он ставит чайник на огонь, сносит салфетницу со стола и с минуту тщательно драит руки с невозможно пахнущим какой-то очень морской свежестью средством для мытья посуды. - У нас очень много чая, можешь посмотреть, - наклонившись к раковине, Керель указывает на шкаф над плитой ногой. - Тут, но не бери с мятой, в нем бывают жуки... эээ... к сожалению, зато мята своя, - шмыгнув носом, Керель ищет чашки. Находится одна кофейная и одна под пиво. Это странно: на этой неделе здесь разбивались только блюдца.

Призраки стонут ночами сассекским прононсом, Керель выглядывает из окна, пытаясь высмотреть, но за деревьями ничего не видно, поэтому он придумывает сам: у них, ему кажется, волосы черные, как агат, и глаза черные, как агат, а кожа смуглая, похожая на золото, они в холостяных полотнищах или вязаных проволокой вретищах, бедняги, тоскуют, и если бы можно было помочь - он с радостью взялся бы, вышел через подоконник, принес абрикосов с рынка, спел какую-нибудь хорошую песню, призракам хорошо в своем одиночестве, они держатся за руки и дарят друг другу бусы, еще - немного завидуют тем, у кого есть тело, те, у кого есть тело, могут лежать в кровати и пить вино бутылками, они - завывают с ветром и вьюгой, очень сильно мерзнут и немного плачут себе в плечи. Быть призраком очень грустно. Иногда Керель оставляет им письма в дуплах и складках коры. Они делают вид, что не читают, но конверты с утра неизменно вскрыты.
- Кофе, - Керель ссыпает в чашку половину сахарницы, едва не роняет ее в раковину, шарф мучительно развязывается и елозит по столу краями, собирая крошки. Он поспешно отряхивается, распахивает все дверцы, сшибает банки со специями и травами, встает на цыпочки, обшаривает верхние полки: банка с кофе - очень клетчатая и металлическая, было бы неплохо ее добыть, иначе Линн может подумать, что он так себе хозяин, а он хозяин очень даже ничего, просто особенного толком не выходит, а вот на прошлой неделе лампочку в кладовке вкрутил. С третьей попытки. Зато - своими руками. - Кофе, кофе, кофе, кофе... ко, - Банка стоит прямо у него перед носом - на краю раковины, и с пару секунд он возмущенно трясет ее в руках. - Кофе.
Наверное, две ложки. Три. Лучше четыре, чтобы наверняка - вдруг окажется не очень крепким, а всем известно, что нет ничего хуже некрепкого кофе, невкусного алкоголя и чая с молоком. Удовлетворенно хмыкнув себе под нос, Керель заливает получившуюся дрянь кипятком. Выходит немного странно, но пахнет неплохо.
- Кофе, - гордо сообщает он, поворачивается, сносит локтем банку и роняет чашку на пол. Чулок тут же противно промокает, но становится хоть немного теплее. Впрочем, Керель несколько отвлечен и без этого: Линн оказывается рядом слишком быстро. Это, разумеется, во-первых, непосредственное нарушение концепта личного пространства. И, разумеется, во-вторых, почему-то очень сильно смущает.
(В-третьих, отходить очень не хочется; Керель чувствует, как кофе вместе с нерастворившимся сахаром стекает по лодыжкам и мгновенно впитывается в деревянный пол, чувствует, как нервно дергаются пальцы, чувствует линново дыхание - снова, - в плане, не колебание воздуха, а дыхание - весь его путь изнутри и снаружи до малейшей задержки, до малейшего сокращения мышц. Это тоже, естественно, играет капитальному смущению на руку: помимо прочего, Керель ощущает, как медленно, но верно розовеет аккурат под цвет своим новым отличным резиновым сапогам)
- Я, наверное, сделаю еще, - сообщает он самому себе, но отворачиваться обратно к чайнику не торопится. Линн явно подрос. В смысле, эмоционально, но теперь кажется: как будто и физически. С одной стороны, это, разумеется, очень хорошо. С другой - теперь немного неловко. Ради приличия Керель немного приседает, упершись в раковину, но ситуация особенно не меняется.
Еще немного - и из ушей пойдет пар. Как в том клипе группы квин. А потом сиди и гадай - от температуры или от неловкости.
Рыжий выцвел в какой-то смутный морковный. Почему-то очень холодно снизу и очень горячо сверху. Дождь начинает барабанить, но не сильно: кажется, внутренний керелев барометр треснул в последние тридцать девять и три. Бьянки все еще нет, смутно соображает он, уткнувшись взглядом в линново плечо. Промокнет. Тоже заболеет.
- Я сделаю, - снова зачем-то уведомляет Керель окружающую обстановку, не отрываясь от созерцания линнова плеча, убирает волосы со лица, переступает с ноги на ногу. - Сделаю еще.
Вместо этого он неловко обхватывает Линна за шею, жмется горячим лбом к его шее. Смертью от него пахнет куда меньше. Больше - электричеством и металлом. Теперь ясно, кто несет с собой грозу. - Не думаю, что будет вкусно.
[SGN]The Cure - Charlotte Sometimes
The Cure - Love Cats
The Cure - Close To Me
The Cure – The Dragon Hunters Song[/SGN]

Отредактировано fou de querelle (2015-01-28 05:35:57)

- Переодеться, - поспешно кивает Керель, стягивая с себя шарф - почему-то стало очень душно. Где-то снаружи едва слышно гремит, и дрожь расходится по дому: позвякивает посуда в шкафах и на столе, дребезжат стекла, звенят приборы. Тусклая верхняя лампочка подслеповато мигает, и по потолку расходятся тени. Включена она не была - стоит задуматься: либо призраки решили заглянуть на огонек, либо надо брать себя в руки. Оба варианта чрезвычайно неудобны.
- У меня и так гости, - с сожалением шепчет Керель через левое плечо.
- Мне нужно весь вечер жевать лаванду, - сообщает он самому себе через правое. Ничего не меняется. Лампочка мигает. Обстановка трясется. Наверное, все-таки гроза. Он снова тянет руки к линнову лицу - тактильный контакт входит в привычку, и слава богу, что хотя бы в этом случае он не может ничего ненароком сломать, - ведет пальцем от переносицы по спинке носа, обводит едва заметный контур бледных кругов под глазами, самую глубокую линию впадины под скулами справа и слева, идет пальцами по губам, аккуратно переступает контур челюсти и продвигается дальше: возможность "ходить" мгновенно приводит его в натуральный восторг, собственные руки ощущаются холодными и горячими одновременно. Совершенно ничего не понять.
Когда-нибудь люди начнут надевать на пальцы штаны и ботинки - может быть, станет немного веселее.
Он накрывает линнов рот ладонью, аккуратно целует ее и отстраняется, ища, куда бы уткнуться лицом. Немного подумав, Керель снова завязывает шарф на шее, прячется в него до глаз, чувствует мучительное и непереносимое желание чихнуть, но стоически борется с ним с полсекунды, пока оно не проходит само собой.
(Разумеется, Божья Воля (™) не сдвинется с места: в определенный, вполне конкретный, момент все случится само собой, и совершенно не важно, что будет происходить до этого, это будет инфаркт или автокатастрофа, или аневризма, или очередное самоубийство - до этого момента, хоть изойдись на дерьмо, будешь жить, как миленький, проблема заключается в самом качестве этой жизни - дохнуть с осложнений чужой простуды или просто кое-как доживать, перебиваясь на собственных болячках. Керель всяко предпочел бы не делать собственного вклада... ни в каком из смыслов. Ну, разве что, оказывать редкую и немного действенную помощь. В конце концов, ему это не очень сложно)
- Ты думаешь об олене, Линн? Сколько раз ты думал об олене? - он берет линнову ладонь в свою, перебирает пальцы, опустив взгляд, ему странно, он немного опасается за Бьянку, и за Линна тоже, само собой, лилии в саду прогибаются под редкими тяжелыми каплями, немного гнутся деревья, и лампочка гаснет окончательно. В темноте Керель целует линнову ладонь прямо в ее центр: дурное медленно выходит наружу, кровь фильтрует саму себя, прочищаются дыхательные пути, уходит напряжение из мышц. У Кереля немного дрожат коленки. Температура скачет, кажется, от нуля к сотне и обратно. Он мягко улыбается, не поднимая головы. От залитого кофе пола в сторону выхода ползет пар.
- Нужно почаще, Линн, иначе ничего не выйдет, - назидательно сообщает Керель, почесав в затылке: шарф продолжает немилосердно колоться. Переодеться: это была хорошая идея. Сто сорок слоев бьянкиных шалей, методично намотанных вокруг туловища, пропитались садовой сыростью. На штанинах поверх разодранных коленей - темные пятна влажной земли. Да и вообще... не жарко.
Иначе ничего не выйдет. Что-то должно было выходить? У Кереля немного отбивает в колокола внутри головы: тупая усталая боль, как сумасшедшая, носится от виска к виску. Бьянка от греха подальше спрятала все таблетки, и теперь парацетамол можно искать хоть полвека - особенно, с керелевым крайне избирательным зрением, - он трет глаза, снова утыкается лбом в линново плечо, немного приподнявшись. - Меня абсолютно точно можно лечить, Линн. Ты спрашивал, - он вяло пытается расковырять пальцем дырку на линновом свитере, но выходит не очень успешно.

Среди всех войн, которые успел пережить Керель, война с пространством - абсолютно точно меньшее из зол, но ущерба ему она принесла куда больше, чем обе мировые, косовский конфликт и русско-японская. Казалось бы: видишь триггер - обойди, стоит опасаться лестниц, квартир, поребриков и скользких полов, не размахивать руками и контролировать шаг, но почему-то все эти угрожающие жизни препятствия встречаются именно тогда, когда о возможных с жизнью проблемах думать абсолютно не хочется.
Тем не менее, Керель значительно мешкает, подходя к лестнице. Лестница старая, деревянная, как полагается настоящему дому с призраками в саду - ужасно скрипучая. К тому же, весьма странной архитектуры: быть может, строители были пьяны или решили повеселиться - так или иначе, ступеньки оказались чрезвычайно разной высоты. Некоторые едва выходят из предыдущих, чтобы встать на некоторые другие, приходится задирать ногу так, что болят связки, некоторые ниже в одной стороне, а в другой - закрывают следующие. (Как вообще дом подобной постройки оказался хотя и на окраине, но Парижа, Керель мучительно соображает почти постоянно. Спросить у Бьянки или полистать книжки он не додумывается. К сожалению)
- Лечить, - многозначительно тянет он, и буква "и" уходит куда-то под потолок. - Я абсолютно не могу постельный режим, это будет очень скучно.
Керель переступает с ноги на ногу, поджимает ту, на которую ступать побольнее, пялится на лестницу в упор, надеясь, вероятно, что она соизволит принять более или менее удобоваримый вид. Лестница безответна. Физической формы явно менять не собирается. С горестным вздохом Керель хватает Линна покрепче за руку и встает на первую ступень. Она пронзительно скрипит.
- Недавно я упал. С ведром, - зачем-то поясняет Керель, продвигаясь дальше. Пока - ничего фатального. Шарф неудобно висит и лезет в лицо, но он слишком сосредоточен на относительной безопасности передвижения, поэтому отвлекаться не имеет никакого права. Лететь вниз одному - с этим можно смириться. Тащить за собой Линна - с его хрупкими костями и тонкой кожей - обеспечить ему не одну неделю "меня никто не бил, Я ПРОСТО УПАЛ". А в цивилизованном мире в такие отмазки уже давно никто не верит.
На половине пройденного пути Керель останавливается, наклоняется через перила и оценивающе смотрит вниз. Лестница винтовая. Хуй что увидишь. - Уже довольно высоко! - констатирует он. - Падать снова будет больновато. Смотри под ноги, Линн.
Одна из ступеней проседает, Керель благоразумно пытается ее миновать, но наступает с полной силой: в воздух поднимается облако пыли. Если чихнуть сейчас, то падение неминуемо. Как поступить? - Быстрее, - шипит он, срываясь с места. Боже, храни длинные ноги: в них, конечно, очень легко запутаться, но расстояния преодолеваются куда быстрее. Оказавшись на площадке, он судорожно ищет в карманах платок, находит его в одной из складок шарфа и снова разражается оглушительными залпами. Простуда поистине невыносима. Но постельный режим... блять, ну это ни в какие ворота.
Короткая тупая кишка коридора заканчивается пыльным окном, занавешенным кружевной портьерой. Комната Бьянки - слева, дверь всегда приоткрыта, чтобы проветривалось. Слышно, как с крыши капает в алюминиевое ведро: очень гулко и очень звонко. Керелева комната справа, он пытался нарисовать на двери очередного петуха, но Бьянка поймала и дала по ушам. Остался только клюв, похожий на крабовую клешню. Зачем-то постучав, Керель нажимает локтем на ручку, не отпуская линновой руки, и заходит в комнату.
Здесь раньше жил бьянкин муж, после него осталась маленькая полка на два одеколона, флаг французской коммунистической партии, когда-то висевший на стене, теперь - уныло обвисший вокруг изголовья кровати, и старый побитый кувшин под воду на прикроватном столике. Керелевых следов куда больше: Бьянка позволила писать на стенах, и как-то раз он провел день, кое-как лепя гуашевые звезды по углам комнаты. Небольшое количество шмоток, наверное, могло бы поместиться в шкаф, но коль скоро он со всеми мужниными вещами заперт, Керель решил довольствоваться окружающей обстановкой: стулья увешаны чулками и бессмысленной бижутерной шелупонью, а позавчера он решил перебрать содержимое рюкзака и стал крайне утомлен, чтобы убирать все с пола обратно.
Поэтому, конечно, беспорядок. Венчает все это ведро, стоящее на подушках - то есть, разумеется, КОГДА-ТО стоявшее, потому что сейчас, вероятно, под весом содержимого, оно опрокинулось на бок, и капли бьют по дну.
Керель, впрочем, невероятно удовлетворен. - Я же говорил, - похлопав ладонью по покрывалу, довольно сообщает он. - Никакого постельного режима не выйдет.

- Я могу спать на полу, - рассеянно отзывается Керель, почесывая в затылке. Рука едва поднимается - количество намотанных на туловище шалей превышает допустимую норму. Содержимое головы медленно выкипает: от температуры и от идей. Градус обоих факторов слишком высок, чтобы упускать его из вида. Линн такой тощий, что если повернется в профиль, будет толщиной с бумажный лист. С этим следует что-то делать.
ВОЗМОЖНО, милосердие - это самая омерзительная из добродетелей.
ВОЗМОЖНО, это и не милосердие вовсе. В конце концов, Керель держит внутри головы совершенно противоположную идею. Гедонизм. Светский... эээ... гуманизм с однонаправленным вектором. Немного банального и вполне объяснимого эгоизма и еще с полторы тысячи разнообразных -измов всех цветов, вкусов и размеров. Он кладет ладонь на покрывало. От постели поднимается пар. Капли, бьющие в дно ведра, рикошетят в лицо, пока Линн не уносит его из вида. Керель мучительно соображает. Это дается ему нелегко.
Он тянет Линна за руку за собой, на кровать - теперь здесь относительно посуше, грустно висят мокрые насквозь углы одеяла, но в центре, вроде бы, даже можно спать, - садится совсем рядом, отчего что-то внутри у него сильно и тошнотворно переворачивается, как это ебучее ведро, вываливая во внутреннее несколько литров шипящей, бушующей, ледяной дождевой воды. Он чувствует свое раздражение: почти всеобъемлющее, и вода закипает, остывает, снова закипает, температура скачет, очень хочется дать себе по морде, но руки заняты: он кладет одну ладонь на линнов затылок, запускает пальцы в волосы, это очень удобно, другой - закрывает ему рот (по традиции - чтобы много не болтал). Это очень хороший, очень приятный рот. Почему бы не поспособствовать созданию условий, в которых целовать его будет относительно безопасно?
А вот если... если сейчас решит пойти к окну, споткнется об кучу хлама и обзаведется еще тысячей синяков. Что тогда?
- Это случается только с нами, - хмуро отвечает самому себе Керель, снова мучительно борясь с желанием приложиться лицом об стену. В нем живет очень странное чувство. Объяснить его он не может.
- Бестолковые люди, - снова сообщает себе Керель, воображаемо утирая воображаемый нос воображаемым платком. Это все - бестолковые люди. И пацифизм. И вселенская большая любовь, которой необходимо делиться, поэтому иногда, не найдя выхода, она прет наружу сама. Линн вызывает в керелевом простуженном теле вибрации, сходные с теми, что возникают в голове десятиклассницы, когда студент экономического предлагает ей встречаться. Правильно ли это? Ясен хуй, это совершенно неправильно, и если об этом узнают, насмешек не оберешься. Не все можно объяснить стилем работы.
- Ой, отъебись, - отмахивается Керель от самого себя. - Я подумаю об этом завтра. - И открывает глаза.
- Делись смертью, Линн, - тихо шепчет он Линну - в этот раз, вслух. - Не будь жадиной.
Он прижимается лбом к его лбу, прикрывает глаза: разумеется, без пафосных спецэффектов не обходится, но это вряд ли видно снаружи. Комната темнеет, пока не уходит на периферию зрения: слышно дождь снаружи, ток крови у Линна в висках, ветер, бьющий в окна. Чернильная тварь лениво просыпается у него в грудной клетке: она неприятно удивлена внезапным вниманием, и чрезвычайно не хочет уходить. Она - это то, что получается на линновой бумаге, когда он, отрубившись за столом, опрокидывает флакон с тушью, и то, что рождает его голова, пока он нервно и недолго спит, и его утренняя слабость, и дрожь в руках, и темные круги перед глазами, под глазами, она, в принципе, не выглядит опасно сама по себе, но если присмотреться - несет внутри пару революций, войну, несколько бомб замедленного действия и повальную (фатальную) эпидемию. Она явно не собирается двигаться. Подозрительно трещит оконное стекло. В керелевом черепе растет напряжение: еще немного, и пойдет носом кровь.
Конечно, ничего не изменится, она придет снова, рано или поздно, если уничтожить ее без остатка, будет очень обидно умирать здоровым в заданную дату, Керель чувствует, как по венам кочует это черное, чернильное, плотнее, чем вода и плотнее, чем кровь, и тяжелее, чем кожа, и от этого у него захватывает дыхание, давление подскакивает, и воцаряется тишина: то ли кончился дождь, то ли лопнули барабанные перепонки. Никто не разъяснял методов, сказали - "предотвратить", Керель предотвращает всеми силами и даже немного незаконно, но... цель оправдывает средства, тем более - такая цель и такие средства. Темная тварь сворачивается у него между ребер и затихает, влажно пульсируя, как экзотическая жаба. Кажется, что прошло довольно много времени - всяко больше получаса, - он замирает, прислушиваясь. Снова возвращается дождь, линново дыхание, сбитое, как после пробежки. Ни следа Бьянки в доме. Это волнительно. Керель отнимает ладони от линнова лица, утирает локтем кровь, идущую носом: на шали остается темное пятно, - и поспешно принимает Линна в свои объятия.
- Это ничего, Линн, это ничего, - едва слышно сипит он, укачивая Линна в своих руках, - Оно вернется, но сейчас ты чистый, ты сможешь оставить после себя человека, он вырастет и будет тебя помнить, и он будет здоровый, - Керель чувствует себя немного усталым: подрагивают пальцы. Снова приходится вытирать кровь шалью. Он улыбается в линновы волосы: системы работают стабильно, медленно и правильно проворачиваются шестеренки. На то, чтобы побыть здоровым, есть месяца два. Потом оно придет снова, но до этого... весьма много времени. - Тем более, теперь я могу... Можно? - он аккуратно наклоняется, касается линновых губ своими: теперь он даже знает, как это делается.

Отредактировано fou de querelle (2015-02-06 12:53:29)

- Со мной все хорошо, - отзывается Керель, он немного устал и немного простужен, но в целом все действительно относительно неплохо: он все еще жив, ему не слишком больно и у него нет никакой тоски, зато есть рядом Линн, который наконец-то заснет в десять вечера, проснется без головной боли и сможет без лишних опасений выйти на улицу. Правда, придется придумывать что-то для врача - он, несомненно, заподозрит измену из разряда государственных и протрубит на все углы о чудесном исцелении и божественном вмешательстве, что навесит на Кереля дополнительную угрозу в виде неиллюзорных пиздюлей, дожидающихся наверху, но разве это имеет какое-то значение, когда... нет, в самом деле: линнову голову уже не починить, ее содержимое пропиталось этими чернилами, и кроме темного он ничего не видит, но, может быть, если почистить подзаржавелое изнутри тело, что-то выйдет... ну...
Керель теряется, уткнувшись носом в линново плечо.
Может быть, действительно не стоило. Ну... эээ... вообще. Он траурно шмыгает носом и с десять секунд неотрывно пялится на оставленное на ткани пятно: кровь почти такая же рыжая, как и его волосы. Все, что делается из эгоизма, недостойно внимания. Что-то из разряда окологреховного. В смысле, такого, что противно даже самому: смертные грехи в основном штуки удивительно приятные, выглядят неплохо в персонификациях и отлично годятся на роль дела всей жизни. Подумаешь, ад. Что там в аду такого. Они просто встают не в восемь, а в одиннадцать, и у них круглые сутки продают алкоголь.
- С тобой все хорошо, - рассеянно продолжает он, накручивая прядь линновых волос на палец. - Бьянки долго нет... А со мной все хорошо. - эта мразь, эта болезнь, немного бушует, но это ничего: инкубационный период будет долгим. Она хорошенько проспится, и только потом примется за работу - а когда примется, это вряд ли будет кого-то волновать. Керель может сказать и без часов: через год все само собой сойдет на нет. Через год и два дня.
Последний, говорит Линн, и внутри у Кереля что-то дергает, как будто на лютне обрывается струна.
Странно, соображает он, лютня стоит в углу. Что это было?
(Ему не очень хочется размышлять на тему чувств, и привязанностей, и еще какого-то количества глупостей: когда любишь всех, нельзя делать исключений, даже если это выражается в том, что любишь кого-то больше. Даже если этот кто-то зануда. И пьет очень несладкий кофе)
Линн тянется вперед, Керель едва не теряет равновесие, но стоически держится вертикально: все происходит само собой. Время замедляется: он отвечает на поцелуй почти лениво, не знает, куда деть руки, поэтому держит их на груди, зацепившись пальцами за подранную вязаную бьянкину шаль. А Бьянки все еще нет, и уже прошло много времени, и гроза сходит с ума, а ее все еще нет, и внизу пусто, и еще: здоровый Линн, у него прибавилось немного сил, но он не хочет продолжать, потому что он - Последний, это звучит, как титул, и у него такие теплые, такие приятные губы: ему хочется доверять, хотя, как казалось Керелю раньше, не стоит доверять человеку, который кладет свой язык в твой рот, но оказалось совсем наоборот, и ему совершенно не хватает дыхания.
- Маленький Принц, - шепчет он в линновы губы, пытаясь перевести дыхание, и улыбается, прикрыв глаза. Где-то внизу хлопает калитка. Бьянка, тихо чертыхаясь под нос, шлепает по лужам, чтобы побыстрее оказаться дома. - В стране слез.
И нужно беречь от ветра, чтобы не погас, был очень, очень славный, смеялся и хотел иметь барашка, за спиной у Кереля все так же угрожающе провисает красный флаг, и дверь медленно проворачивает ключ сама собой, чтобы Бьянка не пришла подглядывать, и Линн продолжает целовать керелев рот, и он снова улыбается сквозь этот поцелуй, удерживая Линна под ребра. Сегодня очень много воды: хватит любому сердцу, и когда Линн поймет, то он тоже улыбнется... и больше не будет обижаться, совсем не будет обижаться
[SGN]у меня так дрожат руки что я ща расхуячу гипс об стол и тэо было бы  в высшей степени енплохо но прости я не могу написат ьпост больше сегодня([/SGN]

У Кереля под щекой мокрый угол покрывала, сверху накрывает звездное небо в линновых глазах; он не перестает размышлять. Ему странно. Бьянка этажом ниже разбирает пакеты, раскладывает продукты по ящикам и холодильнику, сильно негодует, наступив в липкую лужу кофе. Он анализирует: внутреннее мертво и неподвижно, как и с полтора века назад, обстановка сдвигается, давит историческим контекстом. Ничего, кроме лиц и дат, не поменялось.
- Мне семнадцать, - зачем-то невпопад сообщает Линну Керель, продолжая раздумывать над формулировками. Выходит не очень: у него проблемы и со словами, и с их семантикой, и с буквами, на которые они рассыпаются на глазах. Аш и кю звонко сыпятся из его карманов, как мелкие монеты, дубль-ве застревают в волосах репейником, эль и жи на вкус, как горчица, о падают в эр, и получается головоломка, которую он мучительно разгадывает с полминуты: эр никак не хочет выходить из круглых контуров, как бы он не мял ее в пальцах. Что-то укатывается под дверную щель, и там буквы подбирает Бьянка.
- Милый, ты дома? - спрашивает она, деловито простукивая дверь на предмет очередных петухов.
- У меня гость, - отзывается Керель, дыхание его сорвано, в голове - помутнение, но Бьянка все равно слышит.
- Потом спускайтесь к обеду, - она ставит перед фактом, у нее в голосе блестки и солнечные лучи, как вокруг ее глаз, и когда ее шаги удаляются от двери, Керель вспоминает, что не спросил, не замерзла ли она.
Судя по походке, совершенно нет. Вымокла, как черт, продолжает внутри его головы ее голос. Зато получила пенсию...
Подумав ради проформы еще немного, Керель оборачивается к Линну.
- Я еще не избавил тебя от страданий, - просто отвечает он, теперь, чтобы осязать его полностью, приходится поднять голову, и он поднимает: без удушающего, болезненного нефтяного флера он теперь пахнет самим собой, грифелями и краской, и своим шампунем, и тканями, и одеколоном, и водой, и шелком, и - все еще - можжевельником; когда-то, прежде чем умереть от чумы, Керель приобрел себе можжевеловые шарики, но расслабляющего эффекта испытать не успел - слишком быстро слег. Потом - разумеется, - не смог нигде достать: именно такие, расписанные журавлями и полями, удивительная, тонкая работа. Линн, конечно, тоньше: сплошные углы и кости, и перья, и... - Жарко, - кокетничает Керель, стягивая с себя шаль за шалью, неудобно, но... тонкая работа: у него лицо вытесано из хрупкого ароматного дерева, и он, апологет распорядка, шкафов, полок и раздельной утилизации мусора, состоит из того, что Керелю наиболее нравится: из звезд, и из птиц, и из секретов, и красок, и нежных трепещущих жил, и нервных точек, и сказок, и ведьминских проклятий, и диких трав, и солнца, и луны, и если найти какую-нибудь рану на его теле, то все это просочится наружу, чего, разумеется, допустить никак нельзя. Следует лечить все прорехи и ссадины, полировать кожу, чтобы хранить эти тайны как можно больше.
Он, возможно, даже хотел бы обладать всеми ими сам (но это очень жадно, он уже присвоил себе смерть, этого пока достаточно).
Через керелеву рваную домашнюю кофту просвечивает бинтовка, и ему немного неловко, и еще - он опасается, что эта чернильная мразь начнет сочиться через кожу и оставит некрасивые пятна - мало ли. В этот раз на совместимость он ничего не проверял. Может быть, получится отторжение. Это будет совсем не хорошо, и еще: очень невежливо, а Керель совсем не любит быть невежливым.
- Сейчас она будет греметь тарелками, - Керель прислушивается, прикрыв один глаз - так почему-то выходит куда лучше. Бьянка переодевается в домашнее, но скоро спустится вниз. - И можно будет вести себя как угодно.

- Подожди, Линн, - Керель жмурится, ему неловко и странно, температура сконцентрировалась внутри головы, сместился фокус. Все очень мутно. Ему тоже мутно: как будто упал лицом в лужу. На ресницах осталось немного грязи. Одежда противная и мокрая: придется переодеваться, а тут люди (если, конечно, представить себе ситуацию, в которой Керель бы нервничал, переодеваясь на людях). И как поступить? Разумеется, в этой мерзости уже никуда не пойти, будут странно смотреть, и в метро не пустят, и еще... ну... не очень комфортно быть неопрятным. В конце концов, Линн дал ему свою болезнь. Это куда более интимно, чем оборвать самоповешенье и дойти до Елисейских полей. - Мне семнадцать уже сто шестьдесят шесть лет, у меня день рождения в июле, мы всегда читали сунну, а один раз мне подарили медную ящерицу, но я ее потерял. Я не люблю айву. У меня нет братьев и сестер. Меня зовут Керель, как того психа. У меня было другое имя, но я не помню. Еще я плохо пишу, но люблю читать книги. Я очень медленно читаю, Линн, это меня бесит. Я люблю, когда много блесток, и не люблю пить кофе, но все время пытаюсь, потому что все пьют кофе. Я всегда беру чашку левой рукой. От рыбы я весь чешусь. Мне нравятся скрипки, меня научил человек по имени Рафтери, когда я долго играю, у меня болит шея. Еще мне нравится, когда много сахара, и я люблю животных, и людей, совсем всех, даже тех, которые меня убили. Когда меня убили в Косово, мне пришлось взять отпуск, потому что я не мог говорить. Мне не нравится моя работа, она очень грубая, - Керель берет передышку: нужно больше воздуха. Собирать себя по частям ему трудно - это редко имеет отношение к делу. В основном, требуется - и закономерно происходит - наоборот: уяснить детали, адаптироваться к происходящему. Что-то - подглядеть. Линновы мысли. Бьянкины сны. Это куда проще, куда безопаснее и куда полезнее, чем расколотые черепа. Трепанация - не лучший способ проникнуть в чужой внутренний мир.
Очень прохладно. Керель тянется за шалью, но осекает себя на полпути и послушно ежится, пытаясь сгруппироваться поплотнее. Куда выйдет болезнь, если постоянно кутаться?
В керелевом нутре болото: теперь в нем очень легко развести заразу. Это неприятно - быть емкостью, и если это напрягает даже Кереля, что говорить о сложном, тонком Линне, Керель - это лист бумаги, Линн - сложенный из него журавль, ну, аналогия очевидна, Керель - ящик, Линн - бокал. Если уронить Кереля, он вряд ли почувствует. Если уронить Линна, то он больше никогда не почувствует ничего, кроме собственных разбитых стенок. Еще, конечно, будет очень много осколков. Кому приятно лежать в битом стекле.
- Она убирает пролитый кофе, - едва различимо шепчет Керель, уткнувшись лицом в покрывало, после собственных словоизлияний он смущен, еще - осип, конечно, да и убрать за собой, в принципе, дело двух минут, а теперь этим занимается Бьянка. Она, конечно, не скажет ни слова против, но это все равно не очень приятно. Даже с учетом того, что он сам пересадил эти странные лилии. У них цветочная водянка: очень большие головы. Разумеется, это очень красиво. - Я не знаю, что еще рассказать, Линн. Очень нехорошо, - очень сильно чешется нос. Керель стоически держится. - Что я знаю о тебе очень много, хотя ты не просил. Я чувствую себя... очень нехорошо, Линн, мне так не стоило делать, столько о тебе знать, - с самого начала: с шелковой веревки. С выставки на Кавандиш. С пророка Иеремии и его матери на балу в исламском зале. Это все очень нехорошо. Совершенно не так, как делают люди. Керелю очень хочется быть, как человек: это он не успел. Все время ушло на революции и намаз. Люди задают вопросы, а не читают дневники. Тем более люди не читают чужую голову. Они открывают рот, двигают языком и издают звуки, это называется: разговор. Но профессиональная деформация все-таки дает о себе знать. - Она скоро перестанет. У нее плохое настроение, потому что в лавке кончилось молоко, а она хотела делать пирог. Но она разобьет солонку и успокоится: через пятнадцать минут по телевизору будут новости.
[SGN]
Patrick Wolf – Afraid[/SGN]

Отредактировано fou de querelle (2015-02-15 03:47:07)

Простуда приносит Керелю много мыслей. Это мешает: у него в голове - и снаружи головы - и так всегда царит неописуемый бардак. В соприкосновении с человеком - ну, то есть, конечно, Человеком, и дело не в субординации, - следует держать все под контролем.
Но Керель никак не может.
Потому что Линн делает что-то неправильное - не то чтобы Керель был ксенофобом, но это все действительно очень странно, - ему не нужен смычок, чтобы играть на нем, как на скрипке, и ему не нужно много говорить, и Керелю не нужно лезть в его голову, чтобы что-то понимать. Потому что все это выглядит так, как будто Линн - снизошедший, а он, Керель, бедняга-умирающий, и потому что Керель постоянно чего-то от него ждет, хотя рационально ожидать поступков от самого себя. Он делает любые сверхъестественные выебоны абсолютно обесцененными. Он сам - это процесс: внутри и снаружи (все потому что он жив), он нескладный, и у него свои законы, и он любит порядок, и разные правила. Ему достаточно лет: он многое понял. Он касается, и Керель обесценивается сам - это ощущается так, как будто кровь медленно отходит от тела. Бледнеет кожа, тускнеют волосы, снова возвращаясь к прежней выжженной белизне, седеют ресницы и брови, разъезжается на нитки идиотская рваная кофта, съезжают бинты. Покрывало стремительно сохнет, от этого керелевой голой спине горячо и щекотно; еще немного - и воздух обглодает его до хребта; Керель прикрывает глаза. Внизу оглушительно разбивается солонка, и становится тихо.
- Я знаю все варианты, - помолчав, отвечает он. Под линновым телом тепло и мягко. - Все варианты всего. Не следует что-то менять. Ничего не выйдет.
Не получится сбежать от смерти - от своей и от чужой, - он не выходил на коннект с непосредственным начальством уже два месяца, но не надо быть очень умным, чтобы сообразить, что ничего не изменится. Задание остается заданием со вполне конкретной формулировкой: избежать дальнейшего - возможно, ограничиться от фатального - ни в коем случае. Вздохнув, Керель неудобно поворачивается на бок; линновы кости трутся об кожу. Немного подумав, он все же переворачивается на живот, опять впечатавшись мордой в колючее покрывало. Хоть какие-то кости. Еще живые. Это обнадеживает. Мертвые кости: этого Керель совсем не любит.
Теперь музыкант-Линн выбирает, вероятно, другую стратегию: если нет смычка, можно попробовать щипком. - Линн, Линн, Линн, - Керель пытается не звучать так истошно, но не выходит: щекотка - это в самом деле натуральная пытка. Изворачиваясь, он снова бьется пустой головой об изголовье, едва не опрокидывает самого Линна на пол и снова роняет ведро, задев его ногой. Шуметь - это всегда пожалуйста. Пожалуй, это единственное, что он умеет. - Что ты творишь, Линн, Линн, Линн, Линн! - Бьянка, скорее всего, прислушивается, встав на табуретку. Вполне возможно, что она подумает что-то не то; с истончившейся кожей Керель весь - сплошная нервная точка, поэтому линновы пытки едва ли не выворачивают его костями наружу. - Ты палач, Линн, - обреченно стонет Керель, все еще пытаясь вырваться; теперь стало - обратно, - жарче, Линн, закутанный в одежду, совершенно не обладает охлаждающим эффектом, покрывало высохло, и нет совершенно никакой возможности отдохнуть от этих издевательств. - Какой ты вредный, Линн, - горестно вздыхает Керель, удерживая линновы руки за запястья. - Совершенно невероятно вредный человек.

Отредактировано fou de querelle (2015-02-20 03:28:20)