Изморозь покрыла грязные стёкла. И если бы не сантиметры грязи и пыли, покрывающие некогда прозрачную гладь, были бы видно её январские узоры. Так всегда происходило к ночи. А днём, когда холодное смоляное месиво, которое в городе именовали зимой, начнёт подтаивать, изморозь превратится в очередные грязные разводы. И так день за днём. Месяц за месяцем. И никому не будет до этого дела.
Здесь так всегда. Здесь не бывает тепло. Только холод и сырость. Старый невысокий панельный дом «под снос», пустующий уже несколько лет, позабытый и заброшенный. Безликий, со щербатыми окнами, символом готэмской реальности, той из которой выныривают, извергаемые тьмой и запустеньем, очередные слои преступного общества. Места, в которых не ищут. Гиблые последние пристанища.
Одинокая лампа горела тусклым нерешительным светом. Единственный источник незамысловатого явления в этой старой квартире. Остальное погребено под осколками чьей-то жизни, развалинами чьей-то памяти. Из этой кучи мусора и пепла он достал то, что было необходимо: обшарпанный стул и стол-треногу. В одной из комнат, когда-то имевшей предназначение быть спальней, ещё стояла кровать, заваленная старой одеждой, простынями и шторами. Тем, что от всего этого осталось. На ней можно было уснуть, когда становилось невозможным не закрывать глаза. И пока он здесь никто не смел занимать это место, да и просто попадаться ему на глаза. Потому что он не замечал их, а они боялись, считая его смертью.
Они уже ничего не понимали, ничего не чувствовали. Дом был их последним пристанищем, которым он без спросу воспользовался. Это не единственная квартира, в которой они жили. Тут таких около полусотни. Для них это единственный шанс – место, где никто не будет искать. Они принимали его за смерть, потому что ждали её. Для них больше не было другой реальности, кроме неё. Их руки были исколоты иглами. Она должна вот-вот зайти за их грешными душами.
Это последний день в этом месте. Он меняет их, нигде не задерживаясь. Ещё и поэтому его называют Призраком. Он сидит за столом, на котором покоится лампа и рассыпанная колода крат, в последний раз рассматривая утратившие свою необходимость бумаги. В сущности, и они не нужны, у него отличная память. Он комкает три небольших листа, сминая в ладони, а другой рукой берёт зажигалку. Поджигает и бросает на пол. Самодельный файерболл успевает прокатиться несколько сантиметром, прежде чем огонь, жадно впиваясь, превращает его в прах. На другом конце комнаты лежит женщина. Растрёпанные спутанные волосы, грязное тряпье, когда-то бывшее одеждой. Безвольное, бессильное тело растянулось на холодном полу, голова лежит на вытянутой руке, бледную кожу которой венчают ядовитые укусы шприца. Её пустой взгляд устремлён в никуда. Огонь останавливается перед ней, буквально в двух шагах. Потухшие глаза на мгновение озаряются жизнью, жалким подобием живого интереса, но тут же угасают снова. Она не шелохнулась. Призрак утратил к ней интерес.
Где-то в этом хламе он находил её документы. Шеннон Уайт. Тридцать два года, актриса. Город сгубил её, как и многих. А она помогла ему, своими руками завязав на шее петлю. Среди её вещей он нашёл актёрский инвентарь. Белила и кое-какие краски. Сегодня он уйдёт отсюда. Последует следом за тенями, волочащимися по городу целыми толпами. Они всегда приводят его в нужное место, он им доверяет. Начал с того момента, когда впервые услышал о Тёмном Мстителе. Неуловимый, ловкий, он, к сожалению для себя, тоже отбрасывает тень. Призрак обладает этим – умением скользить между тенями, опережая мёртвый свет готэмских огней. А значит, надо просто оставаться внимательным.
-- Give me, give me, give me just a little smile, - хрипло сорвалось с посиневших от холода женских губ, разносясь по комнате еле слышными разборчивыми звуками. - That’s all I ask of you.
Он снова посмотрел на наркоманку и увидел, как пустые глаза глядят в его лицо. Она продолжала повторять две строчки, её голос то и дело срывался на фальшь, коверкая мелодию, но она этого не слышала – в своём собственном мире она пела идеально. Он встал со стула, подходя к найденным вещам. Взял в руки маленькие баночки с гримом и кусок разбитого зеркала с пола. Белая основа, всегда нужно начинать с этого. Зрители должны замечать лицо актёра, ясно видеть его со сцены, и запоминать. Ведь те, кому не достались завидные места в первом ряду, не должны уйти с представления без впечатлений. Они ведь заплатили за него. Или обязательно заплатят. И ещё одно правило классического театра: на лице должны быть чётко видны эмоции, виден рот. Поэтому его стоит утрированно дорисовывать. Например, красной краской тонкие губы и продолжающие их по щекам уродливые шрамы. Ну, а чтобы оттенить глаза, непременно чёрный.
Взгляд Шеннон снова потух, и даже с открытыми глазами она перестала что-либо видеть. Губы какое-то время ещё нашёптывали слова знакомой песни, но и они вскоре замолчали. Он повернулся и случайно испачкал ладонь в прохудившейся банке с зелёной краской. Он снова посмотрел на себя в лежащий на столе зеркальный осколок. Рядом выбившаяся из колоды карта Джокера загибалась от смеха при одном его виде. Ему не нужно было улыбаться, шрамы всё делали за него. Он поднял позеленевшую руку и провёл пятернёй по отросшим тёмно-русым волосам. Локоны беспорядочно окрасились в зелёный, стирая с пальцев краску.
«Клоун!» - сказал ему кто-то из глубин разрушенной памяти.
-- Джокер, - поправил его он.
Готэм-Сити встречал ночь с распростёртыми объятьями. Её он любил больше всего на свете и всегда был ей рад. Воодушевляясь вместе с ним, из-под его подворотен выбирались, свободно расправляя плечи, тени и те, кто их отбрасывал. Сегодня они собирались в одном месте. В одном из тех, где не станут искать. Ожидалось много знаменитостей. Ожидалось много развлечений.
Переоборудованный промышленный зал одной из заброшенных старых фабрик. Легенда Готэма, знаменитая Ace Chemical, многие годы снабжавшая город практически всем необходимым, теперь была заброшена и забыта им, оставлена на съедение бессердечным монстрам. Огромное пространство заполнялось людьми. Вдоль стен тянулись вереницы старых проржавевших котлов. Никто не заглядывал в них, не считал нужным. Ведь даже если в чёрных жерлах всё ещё есть переработанные химикаты, они навсегда там останутся. Разве могут быть они кому-то нужными? Выше, ближе к завешанной цепями и различными креплениями крыше, располагались решетчатые мосты. А между небом и землёй, дитя технических нововведений, была установлена платформа для вип-персон.
Отряд в камуфляже и со снайперскими винтовками занял свои позиции. Они усеивали мосты как птицы на жердочках, в бывшем офисе директора фабрики расположились техники и их разглядывающие мир через десятки камер мониторы. Ночь опускалась всё ниже, монстров становилось больше.
-- Не отключайте связь ни на секунду, - отдавал последние наставления импровизированный начальник. – Не расслабляться! Будьте готовы стрелять на поражение в любую минуту. Стрелять только по команде, ясно?
-- Да, сэр, - вразнобой ответили снайперы…
Призрак занимал выгодную позицию. Это было частью его плана. Отсюда ему были видны и друзья по жердочке, и собирающиеся внизу люди, сновавшие будто насекомые, и особо важные гости, постепенно занимающие одно удобное кресло за другим. Камуфляж скрывал ото всех них его добродушное лицо и очаровательную улыбку. За пояс был заткнут нож, перепачканный кровью того, чью спецодежду он позаимствовал. Пальцы сжимали красавицу-винтовку, и это был далеко не последний туз в его рукаве. Впервые он не знает, чего ждать до конца. И для него сегодняшняя ночь приготовила свои сюрпризы. Но он наслышан об этом месте и заинтригован тем, что будет, в тайне, в глубине безумной души, надеясь, что не он один.