Смерть постоянно жила в их мыслях, как тень в дальнем углу чертогов, куда не проникал ни свет солнца, ни мерцающий огонь золотых факелов. Они помнили ее, безжалостную, пугающую, такую очевидную и неотвратимую, ведь она должна была быть дарована самим Махалом. Самим Создателем, которого гномы любили, едва открыв глаза, как всегда любили и будут любить дети своих родителей. Но их родитель должен был уничтожить своих детей, раздавить своим оружием, уничтожив только появившуюся жизнь. Лишь милость Эру позволила гномам однажды воспрять ото сна и обосноваться в горах Средиземья.
Но никогда Праотцы не забывали тот страх, что поселился в их сердцах, когда Махал занес свой молот над их головами. Он стал частью их самих, только появившихся на свет. И потому страх перед смертью холодил их кровь из поколения в поколение, передаваясь тяжелым наследием, с которым гномы боролись с юных лет, воспитываясь воинами, которым страх был врагом страшнее темной орды орков… Именно из-за страха гномы были столь отчаянно свирепы в бою, чтобы победить прежде всего самих себя, скованных им как кандалами. Храбрецом был каждый гном от начала времен и по сей день, ведь иначе гномы не могли жить. Страх означал их смерть. Потому они жили так, чтобы каждый день был словно последний, чтобы не стыдно было смотреть в глаза предкам, чтобы не стыдно было сказать Махалу*, что его дети наслаждаются даром своей жизни, чтобы Суладад** видел, что его милость помнили и ценили как величайшее из сокровищ.
И все же, спустя века, в своих страшных снах в особенно темные ночи казад могли увидеть занесенный над головой Великий молот. Такие сны были редким напоминанием о том, как появился их народ, как закалился от испытанного жестокого предчувствия надвигающейся неумолимо погибели, в отличие от прочих свободных народов. Великий молот... Но теперь он был раскален драконьим пламенем и опускался так быстро и так стремительно, что Торин поневоле резко встал на своей постели, очнувшись от опутавшего его ужаса в мгновение ока. Одного мгновения бы хватило, чтобы умереть во сне самой страшной смертью… Положив руку на сердце, гном прикрыл глаза, склоняя голову. Торин дышал так часто, словно бежал пол ночи, и лишь на рассвете остановился без сил. Сердце трепетало, первородный страх взял над ним верх, и гному было стыдно смотреть на мир вокруг, не придя в себя. Зажмурившись крепче, Торин вздохнул, вспоминая свой странный сон. Никогда прежде ему не снился молот, и вряд ли он был в пламенных языках, так напоминающих живых змей. Но что еще могло присниться принцу Эребора, когда весь прошедший день он размышлял над тем, как отбить у Смауга их дом? И молот Махала был воплощением его страха, что все попытки будут тщетны. Их осталось слишком мало.
Грусть затаилась в голубых глазах Торина, когда он все же поднял голову и осмотрел приземистый слегка откинутый полог своей палатки. Выжившие встали лагерем на берегу Лесной реки в лесу к западу от потерянного Эребора. В ранний час уже слышались голоса братьев и сестер, переливчатое пение птиц и легкий шум ветра, запутавшегося в листве на кронах высоких деревьев. А в рассветном полумраке вдали виднелись тени гномов, бродящих среди прочих палаток по своим делам… И редких костров. Они пользовались огненной стихией в быту и в своих ремеслах, словно сумев ее покорить, приручив себе на пользу. Но драконье пламя укротить так и не удалось. Вид огня с недавних пор стал для казад напоминанием о горе, случившемся с их народом, когда в языках пламени сгорели сотни, когда огонь уничтожил лес, окружавший Одинокую гору, оставив лишь голые камни да поля пепла… С недавних пор вид огня был олицетворением их нового страха, с которым они вновь должны были бороться.
Одев тонкую кольчугу под кожаный камзол с широкими кольчужными кольцами на рукавах, скромный из простого железа пояс и ботинки, гном медленно выбрался из своей палатки, хмуро внимательно оглядевшись по сторонам. Казад готовили завтрак, чтобы подкрепиться, кто-то решительно чистил оружие, женщины стирали вещи, а дети бесшумно играли у палатки младшего брата Торина в компании Дис. Наверняка Фрерин что-то пообещал маленьким гномам, и они терпеливо ждали, когда он проснется. Увидев старшего брата, маленькая Дис неловко улыбнулась, не зная как обратиться к родственнику, когда хмурая фигура гнома прошествовала мимо. Раньше, когда они жили в Эреборе, Торин вел себя совсем иначе – мог шутить, улыбался, на спор делал всякие глупости на потеху себе и родным. Но при этом всегда учился и был настоящим принцем, не то что Фрерин, родившийся спустя пять лет. А совсем юная Дис одиннадцати лет от роду и вовсе не представляла, что такое быть принцессой своего народа. И теперь могла никогда об этом не узнать. Торин стал видеть мир иными глазами, и больше в них не было уверенности в грядущем дне, что Дис чувствовала и сама, лишь детской непосредственностью стараясь оградиться от тягостного бремени их народа.
Бережно погладив сестренку по макушке, Торин молча направился к единственному в лагере шатру, в котором расположился их король. Судя по доносившимся из-за серого полотна, расшитого острыми золотыми узорами, голосам, совещание уже началось, и протекало в спорах о дальнейшей судьбе народа Дурина. Прислушавшись к голосам внутри шатра, гном замедлил ход.
– Это безумие, – ворчал Траин, голос которого постепенно то становился громче, то тише – отец Торина ходил кругами вокруг стола, на котором расположили карту континента.
– Это единственный выход! Мы должны вернуть Одинокую гору, уходить на запад потомки Дурина не будут! – рявкнул Трор, громыхнув кулаком по столу, от чего вздрогнула лишь расположенная на самом краю лампа.
– Мы и так идем на запад, но к врагам в логово, – фыркнул Траин, пытаясь дозваться до голоса разума родного отца и деда Торина, последнего из ныне живущих Королей-под-горой. Но уже без горы. Враги… Кругом враги. Торин и сам понимал, что идти к эльфам за помощью, когда они уже отказали ее предоставить в самый тяжелый для казад час – было самонадеянно и может даже глупо. Но был ли у них выбор? Неужели народу Дурина суждено было рассеяться по свету и исчезнуть навсегда, забыв наследие предков? С этим мириться Торин не желал.
– А вот и внук, – на миг лицо Трора просветлело, когда в шатер вошел Торин, учтиво склонив голову перед своим королем и кивнув отцу в знак приветствия. Трор видел в Торине самого себя в молодости, поэтому старался держать как можно ближе к государственным делам. Впоследствии, когда разум старого короля помутился, как раз Торин и Траин занимались Эребором, поскольку Трор проводил все больше времени наедине с золотом в великой сокровищнице. Внуку Трор доверял.
– Твой отец упрямо считает, что мы должны бежать дальше, поджав хвосты как трусливые шавки, – профыркал Трор, тяжело садясь в раскладное деревянное кресло. Бросив взгляд на отца, Торин подошел к карте, первым делом заметив родной дом. Одинокая гора всегда считалась неприступной крепостью, защищенной со всех сторон величественными заснеженными склонами, водопадом и союзниками в лице людей Дэйла. Ничто не смогло помешать Смаугу проникнуть в великие чертоги и уничтожить Эребор изнутри. Тяжело вздохнув, Торин осторожно провел пальцем по карте к точке, где расположился их лагерь. Еще западнее лежало царство лесного владыки Трандуила, куда гномы и могли пойти, чтобы найти временное убежище и спланировать атаку на гору, пока дракон не освоился в их горе как в берлоге. Но какой был толк идти к эльфам, когда они уже один раз повернулись спиной к гномам? Поэтому Траин и предлагал идти еще дальше, в Мглистые горы, туда, где когда-то жил сам Дурин.
– Казад-дум наш дом ничуть не меньше, чем Эребор, – скрестив руки на груди, Траин сел напротив Трора. Оказавшись как меж двух огней, Торин стоял над картой в центре шатра, внимательно ее изучая, словно пытался найти какое-то другое решение. Идти на восток к гномам Железных Холмов значило отсечь самих себя от прибыльных торговых путей. Единственным торговым партнером железнобоких был павший Эребор, у них у самих, если Одинокую гору не отбить, начнутся проблемы с продовольствием, ведь пал не только Эребор, пал и Дэйл, житница на всю округу до границ эльфийского царства вплоть до Бурых земель. Целая толпа беженцев станет непосильным бременем для их братьев с востока. Тогда он взглянул дальше на запад, на Мглистые горы, куда желал отправиться отец. Казад-дум действительно был их домом, давным давно, когда Дурин I только очнулся ото сна вместе со своей женой. Величие Мории вошло в легенды и по сей день тревожило воображение, ведь увидеть своими глазами великое королевство уже не мог никто из казад – их изгнал оттуда Балрог. Возвращаться в проклятое царство, где владычествовала темная сила, было равносильно возвращению в Эребор, где поселился испепеляющий все огненный жар.
Еще западнее были земли эльфов, людей и хоббитов, о которых Торин ничего толком не знал и никогда их не видел, а совсем на крае у Великого моря – Синие горы, где жили Широкобоки и Огнебороды, два дружественных клана, если верить послам Эребора. Но так далеко от настоящего своего дома гномы еще никогда не уходили. Вспомнив потерянную улыбку сестры, Торин представил, что Дис никогда в жизни не увидит больше родных чертогов. Он сам никогда не будет Королем-под-горой. Вся их жизнь превратится в сплошной спуск в беспроглядную бездну забвения, где их имена не вспомнят даже собственные потомки, если они появятся.
Отец с дедом продолжали спорить, но Торин прослушал большую часть беседы и опомнился лишь когда его позвали.
– Что скажешь, Торин? Тебе однажды самому придется править длиннобородами, думай головой, – сказал отец, явно надеясь на рассудительность сына, которой Торин славился с юных лет. Доводы отца были разумны и в такой же степени безнадежны, как план деда. Идти к предателям эльфам казалось идеей такой же безрассудной, как надеяться на то, что балрог сгинул и оставил Казад-дум раз и навсегда. Но если в Мории их ждало порождение темных сил, то в Зеленолесье любимцы Эру, народ, который должен был помогать прочим. Быть может, придя к эльфам, гномы бы вынудили Трандуила хоть и не сдержать данное им самим обещание, но напомнить о долге перед Создателем. Вспомнив молот Махала в своем кошмаре, Торин представил, что ждет его народ – страх и смятение, в котором гномы непременно погибнут. Им нужно было рисковать, чтобы выжить.
– Король прав, отец, – с тяжелым сердцем отозвался Торин после долгого молчания. Решение  далось Торину не легко, но оно было принято. К тому же, то было лишь его мнение, тем в душе своей пытался жалко оправдаться Торин, заметив разочарование в глазах Траина.
– С эльфами договориться шансов больше, чем с Проклятьем Дурина.
– Так тому и быть, – звучно хлопнув по столу ладонями, Трор воинственно резко встал из-за стола. – Выдвигаемся как можно скорее, нельзя терять время, пока этот чертов слизняк валяется в моем золоте!
Прошествовав мимо своей семьи, Трор поспешил отдавать приказы лично, оставив Траина и Торина наедине.
– Это безумие, сын, – тихо проговорил Траин.
Торин сел на соседний стул рядом, поникнув головой. О безумии деда он узнал первым, а его безумные идеи поддерживал по зову сердца, потому что в какой-то степени считал их оправданными. По крайней мере, Торин мог найти достойную причину даже для визита в царство Трандуила, несмотря на мотивы деда вернуть утраченное богатство любой ценой. Им нужен был кров, еда, вода, медицинский уход и военная поддержка. Больше идти было некуда…
– Если у эльфов есть хоть капля чести, они примут нас и помогут, – отозвался Торин, взглянув за откинутый полог шатра, где Фрерин нарезал круги вокруг общего костра, «пытаясь убежать» от своих преследователей, маленьких гномов во главе с воинственно настроенной Дис, чью куклу Фрерин и похитил.
– Король должен делать все… Все, что от него зависит, ради своего народа. Ты учил меня так, 'adad.
Траин ничего не ответил, но ему и не пришлось, потому что вскоре весь лагерь был поднят по зову требовательного рога. Времени на беседы не осталось. Пора было выдвигаться в путь.

«Мы пришли к тебе однажды.
Голодные, бездомные и просили твоей помощи…»

Ворота в эльфийское царство возвышались над ними наравне с высеченными из камня колоннами неприветливой неприступной крепостью. Стражники недвижимо ждали возвращения начальника караула, удалившегося доложить королю Трандуилу о визитерах на пороге его царства. Трор взял с собой сына, внука и еще двух стражников, хотя на их место рьяно рвались Фрерин и Дис. Сестру бы и так никто не пустил, а брату самому Торину пришлось объяснять вдали от всех, чтобы никто не услышал, почему он должен остаться с остальными беженцами.
– Никто не знает, чем закончится этот визит к эльфам, – вкрадчиво говорил Торин полушепотом, не желая, чтобы его настороженность потревожила и остальных гномов, провожающих небольшую компанию в чащу непроходимого леса, где был вход в пещеры эльфов. – Если с нами что-то случится, народ Дурина поведешь ты, nadad.
– Торин... – желал было возмутиться светловолосый Фрерин, на лице которого впервые после бегства из Эребора отразилась неподдельная тревога. Младший брат Торина всегда отличался задорным нравом и безрассудством, острым языком и отсутствием представления о мере дозволенного, но даже его, отчаянного храбреца, смущала перспектива потерять еще и собственную семью, уже в эльфийских владениях. Прощаться дольше не оставалось и минуты. Торин мягко коснулся лбом лба брата, символ единства духа, и вздохнул.
– Будь осторожен, - попросил Фрерин напоследок.
И они ушли заросшими эльфийскими тропами, оставив позади всех и вся, что когда-то знали и было дорого, ради шанса вернуть свой дом. Торин хмуро взирал на двери, за которыми исчез караульный, раздраженно меря шагами небольшой мост, пересекающий бурный поток реки перед входом в эльфийское королевство. Ждать гномы не любили, но приходилось взвывать к голосу разума и терпеливо сносить настороженные взгляды эльфийских стражников по обе стороны главных ворот.
Двери распахнулись и навстречу королю Трору вышел начальник караула.
– Владыка Трандуил ждет вас, – встав боком, чтобы гномы могли пройти в парадный холл, стражник вскоре возглавил процессию, ведя их за собой по каменным перелетам и приспособленным как мосты корням могучих деревьев, растущих на поверхности земли. Куда не падал взор, всюду виднелась искусная эльфийская резьба и узоры на белоснежном камне, вдалеке шумела река, падающая среди скалистого дна пещер десятками водопадов. Их вели по самой главной дороге к трону короля Трандуила, где он восседал в гордом одиночестве, взирая на весь мир вокруг сверху вниз с надменностью, сразу бросившейся Торину в глаза. С такой же надменностью эльфийский владыка оставил их у Эребора, уведя свою армию.
– Приветствую, Трандуил, эльфийский владыка, – пробухтел Трор, встав на пару ступенек выше своих спутников, чтобы выделиться из толпы провожатых. – Тяжелые события привели нас к твоему дому, и я надеюсь, ты не откажешь нам в помощи.
____________
* Эру (Единый), также называемый Илуватар
** Аулэ - вала-кузнец, создатель гномов
Отец
Брат[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7184232.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-30 11:41:12)

Храбрые воины, созидатели, мудрецы и лекари, эльфы жили в Арде как посланники своего Создателя, овеянные магическим могуществом, неземной грацией и красотой валар. Но за годы бессмертной жизни они, казалось, забывали о том, что в мире есть и другие существа, что в мире есть другие нужды. Не всем нужны были знания, чтобы расширять свой кругозор к пределу невидимого горизонта, далеко не всем нужна была музыка, чтобы чувствовать не только телом, но и парящей душой. Все реже жители Средиземья смотрели на звезды и все чаще на грязь под ногами, будь то счастливый народ эльдар или угрюмые люди. В ней утонуть было легче, чем в звездном свете? и не редко она сама затягивала туда, в мрачную бездну невзгод, а взгляд на хладнокровные звезды мог стать последним…
Поэтому гномы и не любили далекие каменья, сияющие где-то на небосводе. Слишком далекие, слишком недоступные, бесстрастные и холодные, как сами эльфы. Такими виделись эльдар Торину, таким был и владыка лесного царства Трандуил. Не было в нем того хваленого миролюбия, коим славились в других землях эльфы, не было в нем загадочности, присущей созданиям, владеющим древней магией. Не было в нем ничего того, что могло бы расположить недоверчивых гномов, особенно после предательства. Надежды на понимание и сострадание плавно развеялись со звуком чужого холодного голоса. Торин видел труса, укрывшегося в своих пещерах, когда казад нуждались в помощи, видел эгоиста, посчитавшего, что жизни его подданных стоят больше жизней женщин, стариков и детей, сожженных заживо в драконьем пламени. Какая бы миссия не была возложена  на эльфов Арды, они с ней не справлялись, в том Торин был уверен, холодно взирая на владыку Трандуила исподлобья, словно на высоком троне сидел враг.
Но принц Эребора разумно молчал, не смея дать волю своему гневу. Не смея высказать вслух свои обвинения, не смея упрекнуть Трандуила в том, что он развернул свою армию, подошедшую к Одинокой горе, и даже после не явил своего лика в лагерь беженцев, вынудив их самих явиться к нему за помощью. Им действительно нужен был кров, едва и вода. Хотя бы время, чтобы прийти в себя и решить, как жить дальше, как бороться дальше с захватчиком, как выгнать Смауга из Эребора и вернуть королевство гномов. И быть может, эльфы могли бы им помочь в этом нелегком деле, хотя бы теперь, когда наследники Дурина, наступив себе на горло, пришли просить о помощи.
– Нам нужна армия, чтобы отбить Одинокую гору, – гордо заявил Трор, не раздумывая и минуты. В миг поменявшись в лице, Торин обескуражено взглянул деду в спину, открыв было рот, чтобы возразить, пока не стало поздно. В голове не укладывалось, как Трор мог предпочесть нуждам гномов груду золота, покоящуюся в сокровищнице под лапами огнедышащей твари. Как мог их король забыть о своем долге перед казад ради драгоценностей?.. Безумие, безумие! Оно затмило Трору разум и могло окончательно обескровить народ Дурина. Но тяжелая ладонь Траина легла Торину на плечо и не позволила ни сдвинуться с места, ни решительно высказаться против.
Услышав, как забилось чаще собственное сердце, Торин едва заметно мотнул головой, словно видел кошмар, в раздражении и досаде забывая свое место. Дернув плечом, гном молча скрестил руки на груди встав боком, чтобы ни Траин, ни Трор не заметили его злости.
Он думал о Дис, о Фрерине, о том, что его братья и сестры, ждущие в лагере, ожидают хороших новостей. Хоть что-то хорошее после их бед и горестей. Но на что рассчитывал Трор, желая заполучить армию эльфов, когда его собственным подданным нечего было даже есть? Что Трандуил вдруг снова созовет свои отряды и отправится к Одинокой горе, на этот раз уже вступив в бой? Это вряд ли, скептически подумал гном, отвернувшись, лишь бы не видеть унижения своей родни и этот пронзительный взгляд ядовитой змеи, которую не поймать за хвост и не призвать к ответу.[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7184232.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-11 15:06:55)

Доводы Трандуила заметно поубавили пыл пришедших к нему гномов, всех, кроме их короля, слишком упрямого, чтобы даже испугаться. Упомянутый древний ящер, вошедший в легенды их мира, мог закрыть собой целый небосвод, став самой ночью воплоти и смертью с огромными крыльями, от которых не скрыться ни в лесах, ни в горах. Драконы терзали их земли, поселившись в Серых горах, и ушедшие туда гномы с трудом боролись за свое существование, пока не было принято решение вернуться к Одинокой горе. Они бросили свои дома на севере, так и не одолев чешуйчатое племя. Могли ли они даже мечтать одолеть Смауга, оставшись без оружия, без пропитания, без ресурсов к самому простому существованию?
Но глядя на деда, Торин понимал, что тот не просто мечтал, он искренне верил в успех, самозабвенно игнорируя очевидную правду – их осталось слишком мало, чтобы бороться со Смаугом. Казад были напуганы и потеряны, а их король не думал ни о чем, кроме как о золоте, которое не стоило уже потерянных в Эреборе жизней. Но юный принц молчал, не смея встрять в разговор, который уводил их все дальше от спасительного соглашения, от столь необходимой гномам помощи, в которой как можно скорее нуждались пострадавшие, злясь как на Трора, так и на надменного эльфа, кажется, наслаждающегося их горем. Неужели Трандуил не видел, в каком плачевном состоянии пришли гномы к его порогу? Неужели король эльфов ничего не слышал? Ни песен, что пели выжившие о павших? Ни горьких восклицаний матерей, потерявших сыновей, сестер, оставшихся без братьев, жен, потерявших мужей? Горе с головой накрыло каждую семью. И после жаркого пламени дракона гномы погрузились в бесконечное, пугающее море безысходности, и приведшей их к эльфам вопреки давней вражде. Неужто его надо было умолять?.. Следя за ходом разговора, скорее похожего на бессмысленный спектакль, разыгранный на костях, крови и пепле, Торин с трудом находил в себе сил держать язык за зубами.
– Разве у эльфов не найдется стрел, чтобы одолеть эту тварь? Ослепить дракона, загнать его в тот угол, откуда он выполз? – продолжал тем временем Трор, громогласно отвечая на заданный эльфом вопрос так, чтобы слышала вся округа, словно надеялся упрекнуть Транудила в трусости, которой, по мнению Торина, уже не требовалось больших доказательств. Вставая на еще ступеньку выше в ожесточенной решимости, игнорируя вздрогнувших навстречу с оружием в руках стражников по обе стороны от трона владыки эльфов, гном забывался в своей алчности и игнорировал даже правила этикета, словно это не он явился к Трандуилу на аудиенцию, а наоборот. Эльф упрямо не понимал важности их беседы и тех требований, что предъявлял Трор, и потому голос гнома вновь зазвучал громко и отчетливо, словно желая зажечь в сердцах хладнокровных эльдар столь необходимые храбрость и  смелость, на которые так надеялся ради своего сокровища, похороненного под лапами Смауга. Каждый мог услышать слова Короля-под-Горой, эхом разносящиеся по всему королевству со свирепой яростью.
– Мы построим десятки стрелометов, если потребуется! Выкуем сотни черных стрел, если понадобится, чтобы вернуть свой дом! Пустите нас в кузницы, дайте нам дерево! Я не успокоюсь, пока не верну свои богатства!
Вздернув подбородок, Трор хмуро уставился на эльфийского короля, словно тот никогда не был и никогда не будет равным Королю-под-Горой по статусу и происхождению. Словно эльф был не более чем строптивым упрямцем, слепым и глупым, не способным осознать всю важность возложенной на него задачи. Ведь помочь гномам Эребора, значило, помочь не только народу казад, но и самим себе и всем тем, кто жил неподалеку от Одинокой горы.
– Неужели эльфы согласятся сидеть без дела, пока огнедышащий ящер ютится в каменных залах неподалеку от вашего леса? Неужели вы так жалки и беспомощны, что готовы смириться с драконом, засевшим в моих чертогах, только бы не покидать своих пещер под землей? – упрекнул Трор, с презрением окинув взором высокие колонны и мосты, опутавшие пещеры вдоль и поперек просторных светлых залов.
[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7184232.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-18 15:08:34)

«Но ты повернулся спиной к страданиям моего народа
и к пламени, что изгнало нас…»

Торин не мог поверить своим ушам, а в раскрытых в ужасе глазах гнома застыла пламенная обида. Сильные руки беспомощно повисли вдоль тела и даже сжатые до боли кулаки оказались бессильны против слов, ранящих куда сильнее и болезненнее, потому что били в самое сердце. Каждое произнесенное слово короля Транудила выбивало почву у него из-под ног, словно сама земля вдруг содрогнулась и начала падать вслед за водой, текущей быстрым потоком, теряясь в тенях высоких эльфийских пещер. Каждое слово вдребезги разбивало ту хрупкую надежду, что вопреки всякому здравому смыслу еще жила в душе Торина, не меньше отца и деда жалеющего вернуть себе свой дом. Но эльфы не могли прийти  им на помощь, не могли поддержать их в войне против ящера, захватившего Эребор. Не могли помочь отомстить за загубленные жизни, навеки потерянные души, отнятые счастливые дни и грядущие годы в мире и покое. Они обрекали казад на скитания…
Едва дыша, гном смотрел на эльфийского короля впервые открыто и бесстрашно, и впервые с такой ясной ненавистью во взгляде, что мог бы сжечь эльфа заживо, если бы только Торин обладал подобной властью. Но не было у него сил переменить настроение разгневанного Трандуила, не было у него сил и покарать его за жестокость, проявленную к Королю-под-Горой, к его родному деду, честь которого задели столь жестоким отказом. Не было у него и воли признать чужую правоту, ту правду, что разрезала похолодевший застывший воздух, словно клинок острого меча, развеяв по ветру манящую пелену самообмана. И именно за это Торин ненавидел Транудила больше всего на свете. За то, что трусость, проявленная любимцами Суладада, была оправдана, ведь мудрый правитель не мог отправить на верную смерть свой народ, не мог заставить сложить головы ради невозможной цели, коей и было убийство Смауга. Путь назад в Эребор навсегда захлопнулся перед ними, как закрылись двери величественного царства эльфов Зеленолесья.
В царском шатре Трора до глубокой ночи стояла звенящая тишина. Дед не принимал у себя ни одного визитера, не желал слушать ни одного голоса, отказавшись от пищи, воды и сна. Пребывая в забвении, как если бы его не существовало на свете вовсе, как если бы он все еще пребывал в Мирквуде перед троном властного Трандуила, монотонно бубня про себя проклятия и вновь, раз за разом, невероятные доводы, чтобы невидимый образ эльфа, смеющегося над его беспомощностью, согласился дать войско, чтобы отбить Одинокую гору. Но когда диск полной луны осветил лагерь беженцев, стража услышала одинокий глухой стук. Резко одернув трепещущий на ветру полог шатра и заглянув внутрь, чтобы понять, что случилось, гномы обомлели от увиденного. Их король упал без сил, лишившись чувств, но даже в бреду за закрытыми глазами еще видел Трандуила и его бессмертную маску лица, надменную, с улыбкой на губах, сулящей им медленную смерть.
Сидя рядом у постели своего короля, его внук отчаянно желал все возможные беды на голову эльдар, чувствуя, как закипает кровь в отчаянно щемящем сердце. Старый король тяжело дышал, его лоб покрылся холодным потом, а за закрытыми веками разыгрывалась целая борьба воображения с реальностью, где, судя по стонам, снова сжигал все живое на своем пути дракон. Беспощадный, жестокий, как и эльфы, изгнавшие их из своего леса. С трудом гномы ели принесенную пищу, с трудом принимали в дар лекарства, предоставленные эльфами из милости, по сути, унижаясь, заставляя себя переступить через природную гордость, ведь помощь им оказывали враги. Вечные враги, не способные на подвиг, слабые духом, слишком задумчивые для дерзости и храбрости, свойственным казад. Дед был храбрым воином всю свою жизнь и мог требовать от других храбрости и смелости не меньшей, чем обладал он сам, но мог ли Король-под-Горой желать от своего народа новых жертв ради золота, потерянного в Эреборе?
Трандуил был прав, и Торин самозабвенно злился как на эльфа, так и на родного деда, беспомощного даже для того, чтобы встать на ноги и повести за собой гномов дальше в путь. В голубых глазах принца застыли горячие слезы, и он старательно сдерживал свои чувства в груди, надрывно вздымающейся от напряженных вздохов. Его мир рушился на глазах, а оставленные после нападения дракона кусочки былого и привычного рассыпались в порошок в его руках, сжатых до боли в кулаки. В одной руке Торин отчаянно сжимал одну из золотых монет, отчеканенных в Эреборе. Взглянув на кусочек золота с изображением Одинокой горы, Торин не сразу заметил, как поверх его руки легла обессиленно вялая рука деда.
– Sigin'adad, zûr astu? – тихо и с тревогой поинтересовался Торин, поддавшись на невысоком табурете поближе к своему королю, наконец открывшему глаза. Но дедушка лишь улыбнулся ему в ответ, грустно и разочарованно, почти сразу же вцепившись в золотую монетку, словно только она могла придать уставшему королю сил лучше любого лекарства. Застыв на месте, Торин почувствовал, что вместе с монеткой дедушка забрал у него последнюю надежду и впервые за долгое время принц почувствовал самый страшный холод на свете. Холод безысходности…
– Ты думаешь, что я сошел с ума, Торин, – со слезами на глазах ответил Трор, хрипло и слабо, но достаточно отчетливо, чтобы внук снова посмотрел на деда. – Что я не понимаю, что делаю… Чего желаю. Что драконий недуг сломил меня и лишил рассудка…
– Нет, мой король, – соврал меланхолично Торин, слишком устав сопротивляться действительности и делать вид, что по-настоящему верит в здравие Трора. Старый гном лишь рассмеялся, качая головой.
– Я вижу тебя, мальчик мой, и знаю тебя. Как самого себя. Мы слишком похожи, ты и я. И только ты можешь понять меня. Посмотри на нее, Торин. Посмотри на эту монету и скажи мне, что ты видишь.
Стиснув зубы, молодой принц уставился на бледное лицо Трора, а после с ожесточенностью на протянутую к нему монету, будто она была причиной недуга деда.
– Посмотри и скажи, что ты видишь, – уронив монетку в руки внука, Трор неотрывно наблюдал за тем, как Торин вертит в руках монетку, хмуро и равнодушно, без всякого на то желания выдавив из себя лишь одно слово:
– Золото.
– Не-ет, мой мальчик. Это не золото.
Торин удивленно взглянул на деда, подумав, что старый гном совсем сошел с ума, раз не признает сверкающий метал за золото.
– Это не золото, Торин, – грустно улыбнулся Трор, сжав слегка руку внука, в которой покоилась монетка. – Посмотри на этот тонкий ободок, посмотри на этот узор. На строгие грани, почувствуй ее вес, ее значимость. Эту монету создавали десятки гномов, выколачивая руду из горной породы, не покладая рук. Эту монету плавили в пламенном огниве наши кузнецы из слитков золота, следуя древним рецептам нашего народа. Ее изучали наши ювелиры, день и ночь придавая ей нужный вид. Она хранит в себе память их трудов. Трудов стоящих того, что бы великих мастеров помнили годы спустя, глядя на монеты, подобные той, что ты держишь сейчас. Глядя на те богатства, что отнял у нас Смауг. Он забрал не золото, мой мальчик. Он забрал наследие нашего народа.
Захлебнувшись в слезах, Трор откинулся на подушку, отчаянно жмурясь, чтобы быстро прийти в себя, но слабость и недуг сломили его дух. За всхлипами деда Торин отчетливо слышал угасающий в ночи голос впавшего в бред старика:
– Что же останется после меня?.. Какое наследие?

***
«Что же останется после меня?»
«Какое наследие?»
«Я верну наш дом, обещаю»
«Посмотри мне в глаза и поклянись, что они вернутся ко мне!»
«Я обещаю...»
«Я никому не отдам наследие нашего рода!»
«Неужели мы будем сидеть и ждать, пока наследие нашего рода никто не охраняет?»
«Пускай нас немного...»
«Я не буду сидеть за каменной стеной, пока за нас сражаются на поле боя»
«Но все мы воины, до последнего гнома!»
«Моя кровь не позволит мне этого»
«Я обещаю, они вернутся домой…»
«Какое наследие останется после меня?..»
В темноте усыпальницы великих королей чужие голоса эхом возносились к потолку, исчезнувшему в складках грубого камня. Только здесь зеленый мрамор Эребора менял свой цвет на траурно черный. Только здесь царила вечная ночь. Торин стоял напротив двух саркофагов в центре высокого зала, застывшим изваянием, не способным сделать даже шага в сторону и отвести застекленевшего взгляда. Не было сил даже для слез. Он пролил их достаточно еще на поле брани перед великими вратами, куда сложили тела павших. Он высох, став камнем, не способным на чувства, но за дрожащими от усталости и изнеможения веками скрывалась поселившаяся всепоглощающая тоска. Едва закрыв глаза, Торин видел живые лица своих племянников, слышал детские голоса и взрослое ворчание. Слышал восторженный смех вопреки ушибам и ссадинам, когда совсем маленькие племянники гонялись в Чертогах в Синих горах за проворными мотыльками. Первые стоны боли от ранений, полученных в драках во время путешествий их караванов, что гномы охраняли, странствуя с людьми от дикого Дунланда до богатого Гондора. Слышал волнительные отмазки Кили за разбитые вазы в тронном зале и тихие оправдания Фили, взявшего вину младшего брата на себя. Первые восторги от охоты, в которой братья каждый по своему проявили себя с лучших сторон, добыв еду к ужину… Их пламенные речи в поддержку Торина, решившего вернуть Эребор... Их последние вздохи перед смертью, в которую до сих пор не мог до конца поверить.
Они жили в его воспоминаниях, и потому невыносимо было вдруг открыть глаза и увидеть два черных саркофага, в которых лежали их тела. Похороны уже давно закончились, гномы разбрелись по делам, коих было великое множество после случившейся битвы, но Король-под-Горой не мог сдвинуться с места, произнеся как приговор самому себе последние слова о племянниках. Он отметил их преданность и храбрость, вспомнил их заслуги и слабости, выбелив каждую из них затмившими все смелостью и воинской доблестью, чтобы присутствовавшие на похоронах гномы, люди и эльфы помнили его племянников как героев. Но все эти слова не значили ничего по сравнению с теми, что Торин просто не мог произнести вслух, не чувствуя более сердца. Оно оказалось разорвано на половинки и уложено в два одинаковых саркофага вместе с детьми.
Что же останется после меня? Какое наследие?

***
– Остатки орочьего войска вернулись в Гундабад. Ворота закрыты, орки не собираются бежать дальше в горы, им там не выжить. Это наш шанс уничтожить Азога.
– Сами мы не справимся, слишком много пало воинов.
– Даин пока с нами, зализывает раны и лечит своего кабана, мы можем рассчитывать на гномов Железных Холмов. Им есть что сказать напоследок оркам.
– И эльфам тоже. Их полегло не меньше при защите Дэйла.
– Надо покончить с Азогом раз и навсегда. Нельзя сейчас останавливаться на достигнутом, пока белый орк не восстановил силы. Это наш шанс… Но решать, конечно, королю.
Сидя на разрушенном троне деда, Торин едва ли слушал своих советников и помощников, в первых рядах которых спорили с остальными Балин и Двалин. Они знали, как тяжело было последние пару дней Торину, потому взвалили на себя все беды правления после битвы. Именно они разместили воинов Даина и самого короля Железных Холмов в чертогах, наконец свободных от смрадного дыхания Смауга. Именно они вернули королю эльфов его сокровище, найденное среди золотых монет Эребора. Но они не могли достучаться до Торина и требовать от него принятия каких-то важных решений, хотя того требовали как время, так и обстоятельства. Лишь вкрадчивый голос Бильбо мог пробиться через задумчивую пелену в сознании Дубощита.
– Торин, – тихо шепнул хоббит, осторожно взяв гнома за руку, покоящуюся на подлокотнике мраморного трона. Только на этот жест Торин откликался очевидно осознанно, хмурясь и слегка поворачивая голову в сторону друга, пытающегося до него дозваться. Дубощит и сам бы хотел воспрять духом, зажечься праведным пламенным гневом, чтобы поквитаться с Азогом за смерти племянников, но был так опустошен, что мог разве что кивать.
– Азог не должен уйти от ответа. Он еще может навредить твоему народу.
Разве мог Азог навредить Торину больше, чем уже? Под черным кафтаном Торина еще алела и порой кровоточила глубокая рана, туго перевязанная на груди Оином. Бледный и, казалось бы, еще больше поседевший Торин еще мог бы лежать в лазарете целый месяц, если бы не отстраненное от реальности упрямство. Только Бильбо понимал, как тяжело Дубощиту лечиться, когда никакие лекари не могли спасти Фили и Кили.
– Пока есть время… Пока эльфы и люди готовы к сражению. Это наш шанс.
Грустно опустив голову, Торин просто кивнул, не в силах произнести и слова. Гном грузно поднялся с трона, словно венчающая голову корона давила его к земле, а меховой плащ тянул к мраморному полу. Обойдя постамент сбоку, чтобы удалиться в свои покои и подготовиться к новому походу, Торин одинокой тенью скрылся с глаз своих советников, тихо распределивших меж собой обязанности, кто отправит весточки людям в Дэйл и королю Трандуилу.

***
– Ты выглядишь намного… Лучше, – смущенно прокомментировал следующим утром Бильбо, когда Дубощит спустился к завтраку в пиршественный зал.
Слабо улыбнувшись, Торин сел во главе стола, тихо вздохнув.
– Перед битвой надо подкрепиться.
Осмотрев гнома, хоббит смущенно опустил глаза в тарелку, в которую услужливо подложили шесть яиц и прожаренный до корочки бэкон с тостами, джемом и маслом. Дубощит все еще носил траур, но надел кольчугу и почему-то снова снял с головы корону, напоминающую раскрытые вороньи крылья, застывшие в золоте и черном мраморе. Без короны Торин вновь был похож на того гнома, что однажды явился в Бэг Энд. Но не было насмешливой улыбки, не было гордой стати, которая так выделяла Дубощита среди членов его отряда. Не было живого блеска в голубых глазах. Лишь печальная усталость, которая сводила хоббита с ума. Он никак не мог помочь Торину, хотя мог бы успокоиться и на том, что ухитрился дотащить его с озера к развалинам сторожевой башни на Вороньей высоте, куда подоспел Гэндальф.
– Отправляемся навстречу эльфийскому войску вечером, не так ли? – решил уточнить Бильбо, пока задумчивый Торин жевал свой завтрак, преимущественно из хлеба и вина.
– Мы отправляемся вечером, да. А ты днем едешь домой, – не глядя на хоббита добавил Торин, не удостоив возмущенного друга и взглядом, когда тот вслух переспросил своим высоким голосом: – Что, прости? Домой?
Прищурившись в недоверии, ослышался ли или нет, хоббит откинулся на высоком стуле, разведя руки в стороны.
– Ты это серьезно? После всего, что я сделал, ты отправляешь меня назад?
– Именно, – коротко ответил Торин.
– Я отправляюсь с вами, – деланно равнодушно заявил Бильбо, принимаясь с напускным энтузиазмом за завтрак, чтобы унять свое возмущение, так явственно слышимое в голосе. – Ты ранен и упрям как горный козел, это понятно. Кто еще сможет проскочить мимо всех врагов и вытащить тебя из беды, в которую ты непременно угодишь? И вообще, если уж на то пошло, после всех этих приключений я даже не уверен, что...
– Бильбо, – тихо позвал Торин, и хоббит подчинился этому слишком проникновенному глубокому голосу, с болью в глазах уставившись в чужие, наполненные невыносимой тоской и в то же время отрешенностью.
– Возвращайся домой. Я не могу допустить, чтобы ты снова рисковал собой из-за меня. Твой долг исполнен. Возьми с собой что желаешь и возвращайся в Шир.
Хоббит отрицательно мотнул головой, сглотнув горький комок в горле и выдавив упрямое серьезное «Нет».
– Нет. И еще раз нет. Я пойду с вами. Я могу сражаться, я уже...
– Я знаю…
Глядя друг другу в глаза, друзья понимали, как много недосказанных слов повисло в тягостном молчании, как много нужно было сказать, чтобы прояснить правду и отмахнуться от навязанных учтивостью и манерами завес. Хоббит всегда был упрям и твердолоб, но не настолько, как упертый гном, а еще смышлен и внимателен, чему могли позавидовать и всезнающие эльфы. Он мог читать как раскрытые книги чужие лица и скрытую за масками правду, словно то были чернила на белой бумаге, но в этот раз отчаянно сопротивляясь дочитывать начатые строки до конца. Но правда была очевидна и на полуслове, Торин даже не пытался скрыть своих намерений. С надрывным вздохом Бильбо вдруг понял, что покинув Эребор, больше никогда не увидит Торина.
«Я так решил», – молча сказал про себя Дубощит, не смея разуверить все понявшего друга.
Он не собирался возвращаться из похода к Гундабаду.
______________
Дедушка, как ты?
[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-20 13:15:45)

Мерно сменяли друг друга луна и солнце, то серебря водную гладь и застывшую росу, то золотя кроны деревьев и давно забытые пыльные северные тропы, по которым торопливо продвигались в стройных рядах воины казад, держа курс на запад. Они шли уже несколько дней, предвкушая грядущий бой с остатком армии Азога Осквернителя, сбежавшего с Вороньей Высоты, торопясь присоединиться к союзникам, захватившим подступы к Гундабаду, чтобы поквитаться за убитых и раненых. Томительным был переход через лес владыки Трандуила, уже занявшего заброшенный город людей у подножия Мглистых гор. Их голоса и монотонный шаг сливались с гомоном редких птиц, дуновением завывающего ветра и шелестом осенней листвы, опадающей под тяжелой поступью гномов, словно мягкий пестрый ковер, устилающий просторный, застывший в своем великолепии храм.
Северное Лихолесье еще можно было назвать красивым, ведь именно в северных землях все еще правила магия эльфов, отгоняющая прочь засевшую на юге тьму. Но тьма все равно пробралась в светлый край, потому что лишь тьму чувствовал предводитель армии гномов, неся ее с собой в сердце. Тьма сковала его черные одежды прочнее доспехов и лишь тьма читалась в потухшем безжизненном взоре Торина. Ничто не радовало Короля-под-Горой, ничто не утешало его острого слуха. Гном был погружен в тягостные думы, отчаянно дожидаясь благого момента, когда сил на самоистязание просто не останется, ведь ему с таким трудом удавалось сохранять невозмутимый вид несмотря на многие поводы для печали.
Он все еще помнил прощание у главных врат в свое царство, где оставил позади и Двалина, рвущегося запальчиво в бой, и Балина, рассуждавшего об опасностях, поджидающих как в самом Гундабаде, так и на пути к нему… И Бильбо, которого уже не смел надеяться увидеть вновь, как и всех остальных друзей и близких. Ему было стыдно смотреть им в глаза и врать. Стыдно признаться вслух в том, что намеренно искал смерти в далеком краю, и лишь потому отказывал им в просьбах сопроводить и сразиться за честь рода Дурина еще один действительно последний раз. С того момента прощания сердце билось словно раненой птицей в железной клетке во впалой от сутулости груди, а рана настоящая, сокрытая за черной кожей грубого походного плаща и тяжелой кольчугой холодным осколком льда морозила некогда кипящую кровь. Никогда прежде Торин не чувствовал себя таким одиноким в своем отстраненном горе, покидая вновь Эребор, но уже без надежды вернуться домой.
В лучах алого заката природа напоследок оживила старый лес, словно шорохом листвы решив попрощаться с гномом, с тоскливым завыванием ветра отпуская навстречу выбранной судьбе. Оказавшись на просторной равнине, казад выстроились словно по линейкам в маневренные формирования, вышагивая к темному силуэту давно заброшенного людского города, издали весьма похожего на Дэйл. Но чем ближе становился Фрамсбург, тем ярче проявлялся бледный диск луны, освещая вместе с солнцем путь сквозь обрушенные годами и ветрами стены. Грубая земля приняла в цепкие объятия обломки укреплений, некогда служивших Эотеду надежным укрытием от врагов. Их было мало, ведь предки рохиррим жили кочевниками, не приспособленными к долгой стоянке в одном месте. И потому за полуразрушенными городскими стенами оказался почти пустой город, оживший лишь благодаря эльфам владыки Трандуила, опередившим гномов на пару дней.
Спрыгнув с белого ездового козла, упрямо бодающего головой воздух, Торин мягко, но меланхолично погладил животное по широкому носу, безразлично осматриваясь по сторонам. Как по мановению невидимой руки его тут же встретили эльфы-стражники, указывая дорогу к своему повелителю, которому Торин должен был нанести визит прежде, чем отправиться отдыхать, как наивно полагали эльфы. Дубощит спать не собирался, равно как и заставлять Трандуила ждать, поэтому молча последовал за провожатыми, апатично глядя в иссохшую под ногами траву. Не было привычной гномьей стати, с которой Торин вышагивал по обыкновению с гордо поднятой головой, не было ни искры жизни в голубых глазах, утонувших в печали, и лишь слабое удивление промелькнуло тенью по его лицу, когда на пути возникла одинокая фигура эльфийки с огненно-рыжими волосами.
Капитан эльфийской стражи в королевстве Трандуила, единственная из всех, не отошла в сторону от Короля-под-Горой, надменно вздернув подбородок и ожесточенно глядя на гнома с невыразимой словами обидой. Он не был достоин ее учтивости после содеянного, и потому в прекрасных глазах эльфийки стыли упрямо горячие слезы, такие же горькие, которые девушка проливала на похоронах Кили. Замерев на месте, Торин даже не смог вздохнуть, сказать и слова, приоткрыв иссохшие губы, и вдруг с едва заметной хмуростью признался самому себе, что совершенно безразличен к дерзости, проявленной к нему как к королю. Ведь он и не считал себя достойным уважения, чтобы возмущаться живой преграде на своем пути, как мог бы прежде. И ко всеобщему немому удивлению, найдя в себе силы сделать шаг дальше, Дубощит лишь молча смиренно обошел Тауриэль, словно так было положено.
Наткнувшись равнодушным взглядом на короля Трандуила, вышедшего гномам на встречу, Дубощит замедлил шаг, внимательно всматриваясь в статную фигуру эльфа, словно видел впервые в жизни… Или как в тумане, сотканном из когда-то сказанных слов, затаившихся обид, ненависти, пылавшей прежде жарким пламенем, теперь же – ставшей лишь пеплом, поднятым холодным ветром. Как много связывало двух королей, и как мало один из них мог сказать другому. Приложив руку к сердцу, гном с учтивым кивком головы поприветствовал владыку Лихолесья, сумев выдавить из себя приветствие, звучащее искренне вежливо, чему удивились не только эльфы, сопровождавшие своего короля, но и гномы, услышавшие слова Торина.
– Здравствуй, владыка. Я рад нашей встрече…
Рука безвольно повисла, будто приветствие забрало у Дубощита последние силы.
[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-20 14:32:23)

Когда-то давно, словно в другой жизни, Торин Дубощит бы никогда не принял приглашения эльфа разделить с ним пищу и кров. Когда-то давно он бы надменно хмыкнул, сказал бы в ответ колкость, стараясь унизить Трандуила как можно сильнее на глазах у всех его подданных, пользуясь тем, что эльдар живут вечно и память их длится столько же. Он бы старался на века опозорить давнего врага, заставить его возмутиться, разрушив опостылевшую лживую личину мудрости и понимания, которыми славились эльфы в каждом уголке Арды. Во что бы то ни стало вывести из себя и наслаждаться тем, как пламя гордыни и гнева сжигает хваленных рассудительных эльфов изнутри – то пламя бы все равно не сравнилось с жаром агонии умирающих гномов Эребора, когда на королевство Трора напал Смауг. Торин никогда ничего не забывал, но никогда прежде у него не было повода вдруг посмотреть на мир другими глазами. Никогда прежде они не были открыты по-настоящему. И осознание столь роковой ошибки пришло к нему со смертью самых близких на свете гномов. Ближе отца и деда, ближе родного брата… Трор был примером для Торина, образом, на который юный гном когда-то мечтал равняться, пока деда не сломал драконий недуг. Отец был голосом разума и примером храбрости, отчаянной и самоотверженной, и в то же время непостижимой. В отличие от отца, Торин никогда никого не любил так сильно, чтобы отдать свою жизнь за другого гнома, как это сделал когда-то Траин в битве при Азанулбизар. Даже Фрерина, своего светловолосового младшего брата, павшего на кровавом поле брани перед вратами захваченной орками Мории. Казалось, светлые чувства были невероятной роскошью для Дубощита, привыкшего больше к гневу и злости, нежели чем к любви и заботе, хотя он всегда ее проявлял, по-своему, по-королевски, как и подобало королю народа Дурина. Он всегда обходился малым, думал о высоком, страдал из-за низменного, но никогда – из-за любви. Никогда он не думал, что был способен на это чувство, искреннее, сильное как единый порыв целой армии. Никогда прежде Дубощит не знал, какого это, вдруг потерять тех, кого любил больше, чем все богатства мира вместе взятые.
Фили и Кили. Торин застал те блаженные радостные дни, когда оба открыли свои глаза новому миру в Синих горах. Вили погиб в стычках с орками, оставив Дис одну с двумя непоседами, и Торин был им опорой и поддержкой всю их жизнь. До самой смерти, но к ужасу своему на нее и обрекая неуемным стремлением вернуть Эребор. Фили был так похож на отца и дядю Фрерина, а Кили – на Торина и Дис, что порой они засматривались с сестрой на малышей и часами вспоминали былое. Детский смех радовал их в самые тяжелые дни, когда суровые зимы мешали гномам заниматься торговлей, а жаркие лета загоняли в горы, подальше от диких животных и эльфийских караванов, бредущих из Дуиллонда на восток. А забавы и проказы, устраиваемые сорванцами, разбивали вдребезги все тени хмурости на лицах нагруженных делами и заботами взрослых. Они росли неразлучными друзьями, учась и шаля напару, крадя сладости с кухни и забираясь в кабинет Торина, потаскать трофейные мечи со стены. А после – не расставаясь ни в пылу битвы, ни в компании других молодых гномов, еще жаждущих доказать родным, что они достойные наследники своих родов… И умерли братьями по оружию, храбрым духом и горячей кровью скрепив напоследок столь яркие, как драгоценные камни, жизни до самого последнего их мига оставшись верными себе и своим идеалам. Как можно было не понимать ту безграничную любовь, что чувствовал к детям почти сотню лет? Как можно было не ценить тот безбрежный океан счастья, который стоил дороже всего гномьего золота и мифрила в мире. Как же больно было вдруг осознать эту невероятную цену в самый последний миг, когда уже было поздно что либо исправить?.. Только вместе с потерей, холодным ветром ворвавшейся в его собственную жизнь, Дубощит наконец понял, как много потерял в битве у врат Эребора. Наконец понял, что не справился с самым важным делом своей жизни, потеряв в ней всякий смысл из-за слабости воли и самонадеянности. Торин даже не представлял, что племянники могут исчезнуть, упрямо думал, что череда кровавых бед позади и Смерть обойдет стороной их дом... Он не желал думать, что однажды она все равно нагонит их всех и отправит в чертоги Намо… Фили и Кили всегда были рядом с ним, они казались вечными, как вечны были их улыбки и яркие, горящие в бою и от смеха в компании соратников глаза. Как их не хватало, этих умных взглядов Фили, изучающих дядины письма с представителями других кланов, этих лукавых взглядов Кили, без слов говорящих об очередном недоразумении или бедствии где-то неподалеку… Как их ужасно, до боли в сердце, не хватало. Внутри гнома с момента похорон кружилась и завывала самая лютая безжалостная вьюга. В пустоте, оставшейся от души, на ее обломках, острых и никому не нужных, жило лишь беспросветное отчаяние. Он существовал как во сне, каждый день считая миражом, каждую ночь – проклятьем, а каждый стук собственного сердца – бессмысленной тратой времени. Дис не могла простить брата за содеянное, а сам Торин и не искал прощения, попросту устав ожидать заслуженной кары в стенах Эребора. Он ужасно скучал по своим мальчикам и самозабвенно желал к ним присоединиться. Но сон еще длился, играя странными красками, путая его мысли и отвлекая на странные незначительные мелочи жизни, раньше казавшиеся чем-то существенно важным. Ненависть, злость, гнев, старые счеты и новые правила игры - все потеряло значимость, а потому он был совершенно равнодушен к происходящему вокруг, сохраняя на лице закаменевшую маску, обращенную к другим, будь то друг или старый враг.
С благодарностью склонив голову, Торин слабо улыбнулся в ответ на вежливость Трандуила, словно забыв, кто он и как когда-то оскорбил его народ, его самого и род Дурина, не придя на помощь в час нужды. Забыв, как долго пылал к эльфу ненавистью, забыв, что гномы всегда враждовали с эльфами и то было в их природе. Ненависть к себе затмила Дубощиту весь мир, она была тихой, властной и темной настолько, что затмевала гному взор – то был не Трандуил, заклятый враг народа Дурина, а его тень, слабая, блеклая, отголосок прошлого, к которому Торин уже не желал возвращаться. В прошлом он никогда не ценил самого важного из того, что имел.
Ноги сами повели его вслед за владыкой эльфов по ступенькам внутрь старой крепости, в которой они должны были отдохнуть перед выступлением к Гундабаду. Но Дубощит не замечал ни окон, выходящих на горный хребет на западе, ни света свечей, расположившихся на столе, накрытом обыкновенной походной пищей, не чувствовал запаха, не ощущал холода или тепла… Только шершавую поверхность двух длинных бусин, надетых на черную нитку на шее. Гном инстинктивно теребил блестящие серебряные бусины, краем сознания вопреки тонущему в холодном отчаянии сердцу вспоминая, как осторожно травил древние символы в металле, чтобы подарить бусины для традиционных первых косичек племянникам на совершеннолетие. Они надели их с гордостью, пронеся всю свою недолгую жизнь, а он в конце концов снял их, оставив себе на горькую память о павших.
Задумавшись так сильно, Торин не сразу опомнился, что уже несколько минут бесцельно пялился на далекий лунный диск, сияющий над Мглистыми горами, затянутыми вечерним туманом. Окно без стекол в полумраке залы казалось картиной невиданной красоты, но не было в ней утешения, лишь далекий шелест листьев и громкий вой дикого зверя неподалеку, притаившегося в прилеске… Стол уже был накрыт, но Дубощит не хотел есть, удивляясь чувству голода как предательскому напоминанию о том, что еще был жив сам. Делать даже шаг по направлению к трапезе Торину казалось кощунством, не достойным памяти племянников, так сильно он погрузился в мир призраков, к которым рвался присоединиться, еще дыша среди живых.
[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-30 16:47:31)

Голос владыки Трандуила с трудом пробился через завесу охвативших Дубощита воспоминаний. Время прошло как одно мгновение, и гном потерял ему счет, не заметив, как начался ужин, кто явился на него и какие странные взгляды кидали ему в спину как гномы, так и эльфы, удивленные неподобающим поведением Короля-под-Горой. Их просто не существовало в том мире, в котором пребывал Торин. Все мирские заботы и беды остались где-то далеко, за резкими поворотами судьбы, глубокими ямами отчаяния и возвышенностями вдруг вернувшейся надежды.
Все перестало иметь смысл. Ни манеры, ни традиции уже не волновали гнома так, как прежде. И если бы не инстинктивное желание вдруг увидеть свое отражение и посмотреть в лицо причине собственных бед, Торин бы не притронулся к кубку с вином. Его помутившийся взгляд опустился на гладкую темную поверхность напитка, блестящего в свете луны, но за красотой Дубощит видел отчаяние. Темное вино виделось гному темной кровью, а отражение на его поверхности – лицом предателя, которым он стал по отношению к своей семье. Он смотрел на кровь своих племянников, погубив их и не обладая силой исправить содеянное…
Слова эльфа эхом звучали в затуманенной горем голове, откликаясь с болью в висках и раздражением, словно заставляли вспоминать еще больше – как ради оружия забыл о безопасности Кили, как из-за безрассудства отправил Фили на разведку к разрушенной сторожевой башне на Вороньей высоте… Как отбросил Оркрист в сторону, чтобы ранить Азога, сделав последний выпад, и не смог убить, даже рискуя собственной жизнь. Судьба посмеялась над ним, отобрав детей и оставив его жить с грузом непосильной вины, иссушающей его до дна.
Залпом выпив все вино, Торин опустил руку с кубком, будто тот был слишком тяжелым для его хватки, а сам напиток – ядом, лишь больше терзающим душу и разум, но бесполезным, ведь Дубощит жаждал не вина, а все той же холодной смерти, что забрала племянников. Апатичный взгляд Торина устремился уже на раскинувшийся за стенами крепости лагерь армий гномов и эльфов, которых им с рассветом предстояло вести в бой. Какой он имел значение, этот бой с орками, если Фили и Кили уже не было в живых? Какой был смысл биться дальше, когда войну Торин уже проиграл. Смысл был, но говорить о нем Трандуилу вдруг хмыкнувший Дубощит не собирался.
– Naigningi, – подняв взгляд на эльфа, гном встал к давнему недругу лицом и улыбнулся одними уголками губ, словно все что с ними происходило показалось ему вдруг невероятным и отчасти забавным. Кто бы мог раньше представить, что их армии окажутся на одной стороне, после того, как Смауг напал на Одинокую гору. Эльфы всегда были против них, против одного их существования, надменно закрывая глаза на все достижения гномьего народа, когда речь не касалась ювелирного дела. Их всегда использовали… Но в этот раз использовать хотел Торин. Да и вряд ли владыка эльфов сможет обвинить Дубощита в нарушении каких-то договоров, когда настанет час. Возможно, он даже обрадуется, оказавшись вновь правым на счет Короля-под-Горой, пускай на этот раз им был Торин Дубощит, а не Трор.
_________
Идем вместе[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-06-27 14:56:04)

Сон не приходил. Не надеялся Торин и на душевный покой. Его не могло быть, пока гном не исполнит свой долг перед павшими. Пока его совесть запятнана позором драконьего недуга, а руки в крови племянников. Дубощит молча и недвижимо ждал рассвета, то прикрывая глаза и предаваясь воспоминаниям, то глядя на далекие звезды, словно лишь они могли придать так нужных ему для грядущей битвы сил, впервые увидев со своей высоты потерянную от боли душу. Все его поступки, все его мысли, все мечты и надежды в конце концов привели Торина к Гундабаду, где был корень зла, поразивший его мир, его дом, его семью, его самого в самое сердце… Где был Азог, уничтоживший его род. Осквернитель появился из этих темных краев, опутанных тьмой, скованных злобой. Именно здесь он стал предводителем своего жуткого племени и пошел войной на гномов, много лет назад захватив Морию. Ожидал ли когда-нибудь Бледный орк, что война придет к его порогу, к тому месту, которое он считал домом, а не захваченной крепостью другого народа, не достойного стоять рядом с орками? Были ли у орков такие понятия, как семья и своя земля? О чем Азог думал в этот темный час перед сражением, видя те же звезды, сияющие над головой?.. Торин гадал, чувствует ли его враг, как чувствовал сам Король-под-Горой, что час их финальной битвы неумолимо приближается с движением вечных светил.
Их судьбы переплелись в змеином клубке, и лишь хладнокровный удар меча мог положить конец давнему противостоянию, не пощадив ни одного, ни другого. Торин знал это и принимал как должное, в сердце своем не просто смирившись с такой участью, а желая ее больше всего на свете. Ему хотелось смеяться от унизительной самоиронии, ведь на следующий день Азог должен был исполнить свою клятву истребить род Дурина, как он и обещал когда-то у врат в Казад-Дум. Правда, спустя столько долгих лет вражды, загнавшей их в укрытия в разных концах Средиземья, Азог едва ли ожидал, что его добыча придет к нему в руки сама. Но гном шел помочь исполнить чужую клятву, чтобы исполнить собственную, данную у могил Фили и Кили. С самого их рождения Дубощит был рядом, должен был быть рядом и в смерти, так требовал долг. Не отцовский, увы. Но не было у гнома других детей, кроме тех, которых похоронил, и никогда не думал он о том, чтобы кто-то заменил Фили и Кили в его жизни. Никто не мог занять место принцев, никто не мог сравниться с ними и даже встать рядом. Торин мог лишь мечтать, чтобы его родные дети были такими же, как Фили и Кили… Но он получил даже больше – их самих, пускай и как племянников. Роднее них не было никого на свете, и все невыносимей с каждой минутой становилась разлука после Битвы у Эребора.
Торин дождался первых лучей солнца и звука рога, гулким эхом пронесшегося по всему лагерю. Гномы и эльфы с привычной для воинов тишиной стали собираться в поход. Начищенные до блеска латы, сверкающие острием клинки и топоры, в едином порыве армия союзников медленно, словно поднявшееся море, единой волной направилась в сторону вражеской цитадели. Возглавив гномов и двигаясь слева, Торин ехал верхом вровень с королем Трандуилом на белоснежном ездовом козле, тяжелая массивная голова которого была увенчана в честь  битвы специальной броней для лобовой атаки. Грозные закрученные рога сами по себе были страшным оружием, но острые наконечники пик словно грива усеяли лоб животного на тяжелой железной пластине, чтобы король мог вести за собой в бой, тараня плотные ряды врага. Темные, почти черные латы переливались золотом, вкрапленным в наплечники, наручи и наколенники. Не было ни короны, которую гном осмотрительно оставил в Эреборе, ни царской мантии, что выделяла бы его среди прочих воинов казад. Но он все равно был один, огражденный от своего народа непроницаемым куполом решимости и величия, с которым шел сражаться. Торин знал, что солдаты смотрят на него и во многом лишь пример лидера мог заставить гномов сплотиться против врага. Он переживал подобные переломные моменты уже не единожды и прекрасно знал, какую ответственность несет перед армией, когда пример предводителя становится единственным компасом в сражении. Потому, вопреки общим страхам, шепотом разносившимся по лагерю еще минувшим вечером, он выглядел словно ожившим от сковавшего его недуга горя, но никто не догадывался, что уверенность короля от обреченности, а гордый взгляд – взгляд направленный в прошлое, на славу предков, к которым стремился присоединиться. В голубых глазах гнома отчетливо читалась непоколебимая смелость встретиться с судьбой, но смелость – все, что видели его подданные, не различая причин, и гномы радовались тому, что следуют за Дубощитом к Гундабаду, веря в победу.
Все утро и весь день они шли к скалистым пустынным землям, где правила тень и властвовал страх, но не дрогнули стройные ряды эльфов и гномов, даже когда темное вечернее небо пронзили вопли летучих тварей, и свет звезд, едва проявившихся среди облаков, скрылся за крыльями летучих мышей. Торин не сомневался, что эльфийские лучники попадут в свои цели, с напускным равнодушием переезжая трупы поверженных тварей, что упали на землю с кровавыми ранами. Подойдя чуть ближе к горящей крепости, они увидели, как открываются темные ворота и вырывается как из пасти темным потоком орочье войско. Заметив, что во главе армии нет Азога, Торин хмуро окинул взглядом вражеские ряды и развернулся лицом к своим воинам, словно за его спиной не надвигалась смертельная опасность. Он не замечал ее, обращаясь громким и уверенным голосом к казад.
– M'imnu Durin! – прокричал Дубощит, подтянув поводья козла потуже, чтобы животное не металось из стороны в сторону в предвкушении битвы. - Ishfitumuni duzdnu abrâsh! Ishfitumuni duzdnu amrâd! – раскатистым громом пронесся зов Короля-под-Горой, поддерживаемый громким эхом согласных воплей сородичей. Развернувшись к оркам, Торин вскинул Оркрист, сверкнувший вопреки наступающей тьме холодным, но ярким стальным блеском.
– Ibkhî! – приказал он, и, пришпорив козла, ринулся в бой первым, возглавляя помчавшееся следом войско гномов.
Оказавшись в первых рядах, Торин схлестнулся с вопящими орками, прорезав передовую линию мощным взмахом меча и беспощадным тараном в виде собственного маунта, насадившего на пики первого попавшегося копейщика. Орк захлебывался кровью, пытаясь сорваться с пик, дотянуться руками до ездока, но упал лишь когда Торин столкнул его наземь, чтобы козел мог раздавить его череп тяжелым копытом. Снося все живое, но темное как грязь на своем пути, гном прорезал вражеские укрепления, кидаясь на любую угрозу со стороны орков, словно их попытки атаковать его лишь больше гневали Короля-под-Горой, яростно озирающегося вокруг в поисках своего главного врага. Он истреблял народ Азога, ожидая его самого, и чем дольше не было видно Бледного орка, тем страшнее становились удары Дубощита. Они медленно загоняли врага назад к воротам Гундабада, устилая свой путь трупами или тяжело раненными орками, которых добивали задние ряды единого войска.
– Азог! – услышал Дубощит возглас сквозь звон беспощадной сечи, резко оглянувшись на мчащуюся со скал с флангов подмогу верхом на варгах. Ринувшись наперерез, Торин желал встретить соперника лицом к лицу, чтобы остановить его продвижение и не дать оркам сомкнуть кольцо вокруг союзников.
– За мной! – рявкнул Торин гномам, что слышали его приказ, и поспешил к флангам, уже вставшим плотным рядом за сомкнувшимися щитами. Ощерившись пиками и копьями, гномы ждали первой волны, но совсем не ожидали прорыва со спины, удивленно взирая вслед своему королю.

______________
Во имя Дурина! Воздайте им болью! Воздайте им смертью! В бой![NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-07-12 19:18:25)

Пылающее у врат в Гундабад сражение плавно сместилось на правый фланг, откуда рвались новые отряды орков. Гномы видели, как их король стремится пресечь и лоб в лоб встретить вражеский натиск, чтобы не дать сломать оборону союзной армии. Маневренная кавалерия и спешащая следом пехота выстроились в клин за спиной Дубощита, мчащегося навстречу кровожадным порождениям темных сил во главе с его давним кровным врагом. Самонадеянная контратака во многом должна была спасти положение вновь оказавшихся в меньшинстве союзников, поэтому ни один гном не засомневался в смелости Торина, рискующего своей жизнью ради своего народа, в отличие от эльфов, которым дерзость короля Эребора наверняка казалась напрасной. Их собственный предводитель едва ли ожидал такого поворота событий, но Торину не было дела до Трандуила, равно как не думал Торин и о том, что вновь обрекает на смерть своих подданных. Так поступали казад, так было заложено в их крови с давних времен, с самого рождения, рваться в бой, даже когда смерть нависает над головой тяжелым молотом. Гномы помчались за ним, ожидая славную смерть, несомненно желая познать и радость победы. Но и одно без другого вполне устраивало гномов Эребора, сражающихся за свой мир, даже если он будет жить уже без них. Потому огнем пылали их глаза и крепко держались тяжелые руки за оружие: так же крепко, как держал свой меч их король, указывая своим воинам единственный путь к бессмертной славе.
Град стрел невидимой волной вознесся в небо вслед за казад, что спешили за своим королем на вражеское подкрепление. Чрез грохот лат и топот тяжелых сапог Торин слышал легкий шелест ветра, настораживающий гул, подобный тому, когда острое жало неумолимо настигает жертву: такими были только стрелы эльфов, неотвратимо находящие свои цели. Смерть таилась на острых наконечниках, стремящихся за их спинами сверкающим саваном рукотворной ночи, но гномы не оборачивались. Они мчались вперед под легкой тенью опасной волны, чувствуя еще больше сил с каждым шагом, что приближал их к врагу и даже радуясь, что смерть на этот раз на их стороне, пускай ее рука может забрать с собой не только орков. Предвкушая столкновение с первыми вражескими рядами, казад не опасались встать спиной к эльфам, быть может, впервые за века чувствуя подмогу, а не угрозу. И когда под боевой рев их клинки вонзились в орочьи тела, отбрасывая кого-то далеко назад, а кого-то оставляя на месте затоптанным под копытами ездовых козлов, стрелы начали падать в тех орков, до которых гномы добраться вовремя не могли, волшебным образом не задевая союзников, а напротив, спасая фронтовую линию от тяжелых потерь. Пораженные стрелами, орки застывали на месте или падали как подкошенные, сливаясь с той же грязью, из которой появились, просто теряясь в пыли с земли, будто их никогда не было на свете.
Жестокое столкновение замедлило их наступление, настолько самоотверженно бились гномы. Азог пропустил вперед себя сородичей, предоставив Королю-под-Горой прорываться к нему самому. Он наблюдал за попытками Дубощита с невысокого пригорка, топчась на месте верхом на белом варге, рыча приказы, тонущие в реве битвы. Звон металла окружил гнома со всех сторон, и брызгами разлеталась алая и темная, почти черная кровь, как только находил свою жертву могучий Оркрист. Не сиял голубым светом эльфийский клинок в стане врага, но блестел вопреки тягучей жиже словно яркая звезда, спустившаяся с неба, снося мерзкие головы с плеч и разрубая орков пополам. Не было пощады для тех, кто понапрасну старался ранить Торина. Король гномов бился с такой яростью и такой злостью, что постепенно вокруг него не осталось даже места, чтобы соратники и братья по оружию могли встать рядом – земля была усеяна трупами, куда бы не сдвинулся на своем белом козле Дубощит. Но сколько бы не рубился он с прихвостнями, Торин никогда не забывал о своей главной цели, высматривая Азога и медленно подбираясь к нему все ближе.
Их взгляды встречались, минуя расстояния и пыль сражения. Торин видел на лице Бледного орка злобный оскал, а тот в свою очередь мог заметить обреченную решимость гнома во что бы то ни стало добраться до соперника. Глаза Азога в надменности сверкали как навеки запомнившиеся льды Вороньей высоты, в глазах же Торина темнела беспросветная тьма ненависти… Их последний бой был все ближе. То был их последний шанс навсегда поставить точку в многолетней вражде, то был последний раз, когда они столкнуться лицом к лицу, оставив позади годы скитаний, страданий и желчи, прожигающей душу. И единственный раз, когда уже нечего терять. Тяжелая битва у ворот Эребора навсегда оставила страшные шрамы и неизлечимые раны, с которыми они оба уже не могли смириться и жить дальше, ведь оба потеряли сыновей. Словно прочитав мысли гнома, орк взревел разъяренным зверем, кинувшись через толпу соратников навстречу Торину и тот кинулся сам, пришпорив маунта с отчаянной силой, от которой животное встало на дыбы и быстрее молнии помчалось навстречу в бой.
Чем ближе был Дубощит к орку, тем сильнее чувствовал холод, пробирающий до крепких костей. Не от ветра, с которым развевался за спиной льняной плащ иссиня-черного цвета, не от пустоты и горя, что разбил его на осколки как жалкий хрусталь, а от страха. Вот он мчался навстречу своей погибели, видел ее ясным взором в чужих ярких голубых как льды глазах. И все же Она уже была рядом, наблюдала и ждала, когда настанет нужный час. Его Смерть уже забирала его силы, лишала воли. Азог убил его семью. Азог убил Трора, обезглавив деда, Азог убил Траина, пытая в Дол-Гулдуре, Азог убил его Фили. И чувствуя тот же клинок, пронзивший грудь светловолосового принца насквозь, Торин закричал от горя и злости. В его руках сверкнул метательный нож племянника. Больше не было времени на промедления. Вырвавшись из круга орков, протаранив двоих как хилый забор, гном замахнулся что было сил в морду варга, на котором ехал Азог. Напрасно прежде Дубощит не обращал должного внимания на белого грозного зверя, главного союзника своего врага, но в этот раз он должен был пасть первым, чтобы только двое сражались за свои идеалы, чтобы только Азог бился с Торином, и никто больше. Нож Фили рассек бумерангом воздух, со свистом вонзившись в лоб варга. Мчавшийся белый хищник рухнул как подкошенный, свалив седока. С трудом поднявшись на ноги после падения, Азог еле успел увернуться от спрыгнувшего на него с козла Торина.
Засверкал в ночи алыми бликами Оркрист, молниеносно рассекая воздух, чтобы достичь желанной цели и обезглавить орка, сотрясала громом землю тяжелая кистень Азога, титаническими взмахами которой тот пытался раздавить кровного врага раз и навсегда. За незримой границей, которую никто не смел пересекать, двое скрещивали оружие, отдавшись пламени злости, в которой сгорали оба, не обращая внимания на новые раны, на крики, стоны и слабость. Но вот с очередным взмахом меча Торин почти потерял равновесие и получил билом в нагрудный доспех и по лицу. Мир в миг окрасился в алый цвет, потух и вновь вспыхнул как в огне, выпустив на волю всю агонию, таящуюся внутри гнома ураганом боли. Он рухнул на землю, не в силах больше встать, поверженный, но еще не побежденный, ведь все еще надрывно дышал, хрипя от каждого тяжелого порыва в груди, пронзенной стальными шипами. Гном захлебывался кровью, с трудом, но все еще различая черты нависшего над ним врага. Еще держа в руках Оркрист, Торин поднял острие меча к Азогу, словно говоря ему, извечному врагу, что бой не закончен, от чего-то не желая сдаваться, но по улыбке орка понял, что в чем-то страшно ошибается и в повисшей вдруг тишине вокруг спросил сам у себя «Зачем?..» Зачем пытаться биться дальше? Зачем пытаться выжить? Зачем ему жить дальше, когда их нет на свете?
Губы его дрогнули в отчаянной улыбке, и закрыв голубые, словно посветлевшие от правды глаза Торин выпустил меч из ослабевшей в миг руки, отдаваясь на волю долгожданной судьбе.
[NIC]Thorin Oakenshield[/NIC][AVA]http://savepic.ru/7368719.png[/AVA][SGN][/SGN]

Отредактировано Farenheight (2015-07-26 22:13:35)