Прошло почти полгода с того момента, как погиб Катлер Бэккет. Новость потрясла колонии, угнетенные военным положением, введенным лордом для борьбы с пиратами. Война была беспрецедентно плачевно проиграна, больше всего пострадало мирное население, не исключая даже столицу на Ямайке, и несравненно низким стало мнение горожан об Ост-Индской торговой компании, все еще владеющей всем рынком. Бедлам, оставленный Бэккетом, приходилось разводить голыми руками, когда толпы недовольных штурмовали форт Чарльз, надеясь высвободить по их мнению незаконно помещенных за решетку родных, друзей и знакомых. Было бы легче, если бы по вине Катлера не погиб бы губернатор. Все бремя ответственности за город пало на давно заржавевший городской совет, попросту не способный докричаться ни словом, ни действом до разозленной публики. И восстания рабов на этом фоне выглядели лишь устрашающими последствиями, с которыми приходилось бороться оставшимися силами. Флот сильно пострадал, личный состав укреплений сократился на треть. Люди просто боялись за свои жизни, не желая покидать дома…
В такой Порт-Роял вернулся адмирал Норрингтон, узнав о всех бедах по прибытии и оказавшись в них виноватым почти что первым в длинном списке представителей Компании. Нельзя было осуждать за негодование настрадавшихся за время правления Бэккета, но в очередной раз брать на себя непомерную ответственность за все и всех Джеймс просто не мог себе позволить, стараясь оградиться от напасти в лице осаждающих его поместье жителей на борту «Грома». После беды на «Летучем Голландце» раненный Джеймс оказался найденным в открытом море экипажем «Грома», шедшего курсом к Бухте погибших кораблей, где собиралась вся армада. Так он и присоединился к дружному экипажу в дальнейших морских приключениях, завершившихся слишком быстро, чтобы корабль смог поучаствовать в настоящей схватке у Бухты, когда пробил страшный час столкновения. Выздоровел Джеймс уже на пути к Ямайке, даже не представляя, какой теплый прием будет ждать на берегу… С тех пор пришвартованный в бухте Порт-Рояла корабль Ост-Индской торговой компании «Гром» ожидал каких-либо распоряжений из главного офиса в Лондоне, пока местные штабные крысы занимались внутренним расследованием произошедшего, успев отослать на всех выживших офицеров лорда Бэккета не самые лестные отзывы и рапорты.
Лорд погиб, отправившись на морское дно вместе со своим флагманом, следовательно, после этого события ответственность за весь дальнейший крах битвы переходила на низ располагающиеся чины, включая адмирала. И никого не волновал тот факт, что его даже не было в момент трагедии ни на одном из ведущих флот кораблей по стечению довольно непредвиденных обстоятельств. Обстоятельств, о которых, впрочем, все равно написал отчет, хоть и несколько исказив действительность… И если Джеймс правильно оценивал выразительные и жестокие лица ворвавшихся к нему пехотинцев, то какие-то выводы безымянное пока что начальство успело из этого рапорта сделать. 
– Вам сюда нельзя… Стойте, черт побери! – запоздало ворвался следом за интервентами лейтенант Фокс. – Сэр, я не мог их остановить, это просто безобразие…
Адмирал хмуро осматривал вошедших в его каюту, оторвав кончик пера от бумаги, которую скрупулезно заполнял целый час. В вечернем полумраке освещением служила лишь одна свеча на низком подсвечнике, почти догорающая за долгое время, которое хозяин каюты тратил на собственные отчеты и судовой журнал в этот довольно темный, затянутый тучами день и наступающие прохладные сумерки. Лейтенант Итан Фокс возмущался по вполне объяснимым причинам, получив весьма болезненный удар в плечо, когда прошедшие мимо него пехотинцы попросту проигнорировали все призывы к дисциплине и порядку, направившись к заработавшемуся Норрингтону.
Первым делом в глаза бросилась черно-красная форма солдат, столь бесцеремонно вломившихся на палубу без разрешения. Это были представители армии Компании, следовательно, можно было ожидать чего угодно. Часовые на палубе пугливо взирали на отряд из пяти человек в дверях, не зная, что делать дальше. Не знал и Норрингтон, уложив перо в подставку и откинувшись на спинку стула, разведя руки в стороны.
– Чем обязан, господа?
– Приказано сопроводить вас на борт «Ворона» и доставить на трибунал, - отчеканил сержант во главе отряда, протянув запечатанное письмо Норрингтону.
– Трибунал?.. – опешил Фокс, даже треуголку сняв и явив миру взъерошенную рыжую шевелюру. – Такими темпами флотом вообще некому будет командовать!
– Лейтенант, вы свободны, – не отрывая взгляда от раскрытого письма, Джеймс бегло ознакомился с содержанием и обратил на Итана внимание лишь тогда, когда понял, что тот явно не воспринял приказ вовремя, все еще праведно возмущаясь.
– Свободны, мистер Фокс, – с нажимом добавил Норрингтон, дождавшись, пока старпом покинет каюту. Глупец, Итан определенно не знал, что за вмешательство в дела совета директоров, чья печать красовалась на письме, можно было жестоко поплатиться далеко не в рамках военного устава.
Вздохнув, Джеймс бросил письмо на стол, уложив руки на подлокотники, чтобы не выражать своей неприязни и гнева сжимающимися кулаками, уж больно хотелось. Приглашение на трибунал еще никогда не выглядело столь нелепым. Проще было просто арестовать и в кандалах везти на плаху в Англию, нежели чем придумывать такие жалкие обороты как «необходимость ознакомиться с процессом и внести ясность в восприятие картины произошедшего».
И не было ощущения загнанности в угол хуже, чем понимание – все же было за что арестовывать. Он нарушил приказ лорда и предал командование, отпустив Элизабет Суонн и экипаж «Императрицы». Но об этом никто не знал, кроме самого Джеймса, остальные просто не выжили. И факт грядущего допроса, в котором он не сомневался, навевал неприятные мысли о том, что сомнения в честности ранее отправленного рапорта закрались и в душу нового директора, который лично подписался в письме, надеясь на понимание со стороны адмирала. Уж чего, а понимание у Джеймса было. Он угодил в самые опасные круги аристократии, где правят не честь и долг, а деньги и страх. Норрингтон по наивности отдал страшное оружие самому неподходящему для владения им человеку, который и получил по заслугам, став кормом для рыб. Присоединиться к Бэккету и разделить его участь за сотни погибших Норрингтон, откровенно говоря, не желал, хоть и испытывал гнетущее чувство вины. Но, видимо, даже смертями можно было «приесться».
– Я правильно понимаю, что… Сопроводить меня должны сразу же при получении письма? – уточнил Джеймс, наконец встретившись взглядом с хмурым сержантом.
– Так точно.
Вздохнув, Норрингтон оглядел лишь недавно облюбованный интерьер каюты, где взамен почившего прежнего капитана «Грома» занимался привычными делами по обустройству судна и обеспечению жалования тем, кто вытащил его с того света в прямом смысле слова. Почему-то он надеялся, что продолжит службу именно на этом судне, сделав собственным флагманом. Мощное, достаточно маневренное и быстрое, оно могло бы стать символом борьбы с явно почувствовавшими вкус победы пиратами, чьи деяния навевали ужас на берега британских и не только колоний. Слаженный экипаж, сильный мановар и множество дел, с которыми надо было разбираться. Все как прежде и одновременно с тем – совершенно иначе на самом деле. Тяжело жить надеждами. Бэккет не сделал Порт-Роялу лучше, он лишь уничтожил то немногое, что когда-то смог построить сам Норрингтон, едва прибыв на Ямайку. Веру в силу закона…

***
– Я уже неоднократно объяснял коллегии, почему не присутствовал на «Эндеворе» во время битвы у Бухты, – терпеливо объяснялся Джеймс, стоя спустя два месяца плавания из Порт-Рояла в Лондон в просторной каюте на «Сент Амелии», где восседал трибунал из трех адмиралов в присутствии нового директора компании и его отряда секретарей, которые по сути и вели процесс.
– За несколько дней до начала этого сражения я был ранен в ходе бунта на «Голландце».
Джеймс приучился не произносить полное название корабля, замечая противоречивые чувства на лицах слушателей. Одним история о живой легенде казалась слишком страшной, чтобы упоминать ее полно, а другим – слишком невероятной, чтобы верить. Впрочем, верить приходилось, потому что свыше сотни кораблей в армаде Бэккета плыли именно за «Голландцем». Такое число очевидцев невозможного и невероятного сложно было игнорировать. И все же…
– Капитан Джонс был недоволен командованием лорда и поднял бунт. Я провел без сознания пару дней, обнаружив себя на борту К.О.И.Т.К. «Гром». Судно не поспело к битве вовремя, мы вернулись назад в Порт-Роял, поскольку сражение уже было закончено.
– Об этом происшествии на «Голландце» хотелось бы узнать поподробнее, - подтянув очки поближе к переносице, старец из секретарей с крючковатым длинным носом и неприятного вида тонкой бородкой, напоминающей козлиную, уткнулся в очередной раз в многострадальный рапорт адмирала, написанный по прибытии из неудачного военного плавания Бэккета, вычитывая нужные и подозрительные строчки.
– Бунт был поднят во время побега захваченных пиратов со шлюпа «Императрица», не так ли? Как вы можете прокомментировать эти события в их… Взаимосвязи.
– Взаимосвязи не было, сэр, – с деланным равнодушием ответил Джеймс, крепче сжимая запястье за спиной. Привычка стоять по стойке смирно в какой-то степени помогала держать и мысли в должном равновесии.
– Пираты освободились случайно, когда охранявшие их часовые пострадали в ходе бунта.
– И подтвердить это никто не может, правильно я вас понимаю?
– Так точно, сэр.
– Какое приятное стечение обстоятельств!
– Приятное? – скептически переспросил Норрингтон, словно ослышался. Какая же нелепость! – Разве может смерть более восьмидесяти человек быть приятным стечением обстоятельств?..
- Это вы нам скажите, адмирал. Вы утверждаете, что не знаете, каким образом пираты сбежали из заключения на борту «Голландца» под опытной охраной. Вы невероятным образом оказались самой первой жертвой бунта, хотя, насколько мне известно, ваши офицеры должны были сами лечь под пули и сталь, лишь бы защитить вашу жизнь от угрозы, чего не произошло к моему великому удивлению. И корабль, который подобрал вас в море на пути к основному сражению, опоздал на него… И вы хотите, чтобы коллегия в это поверила, потому что… А собственно, почему?
Джеймс молча смотрел поверх голов присутствующих, стиснув зубы. Насмешливый тон был унизительнее перечисленных фактов. Ему не должны были верить, но лишь в одном из данных показаний. Он не мог снова предать Элизабет. Сейчас, в суматохе из-за смерти Бэккета о конкретных именах пиратских баронов забыли, поэтому был шанс, что дама его сердца сможет скрыться от столь опостылевшего ей жестокого правосудия, наконец став счастливой. Упоминать ее имя и тем более признаваться в том, что помог ей сбежать Норрингтон не мог, несмотря на то, какие последствия имел его «выбор стороны». Он не знал наверняка, спаслась ли Элизабет, но хотел в это верить, как и в то, что она все же смогла найти себе новый дом, где бы он ни был.
– Коллегия не должна верить мне на слово, - в итоге выдал Норрингтон, устало вздохнув. – Я даю показания, которые вы можете оценить как факты правды, которую я рассказываю, или ложь… Я могу добавить лишь то, что сожалею. Сожалею, что не находился рядом с лордом Бэккетом на «Эндеворе». Еще больше я сожалею о том, что его методы управления морским дьяволом, то есть силами, человеку не доступными, привели к столь плачевным последствиям.
«Лучше бы я проткнул сердце Джонса, когда был шанс», – подумал он про себя, жалея об упущенной возможности больше всего, но лишь смолкнув под упрекающими взглядами присутствующих.

***
Прошел еще месяц, а расследование кровавых событий так и не сдвинулось с мертвой точки. Слишком много сообщений поступало в резиденцию Ост-Индской компании, ведь погиб не только лорд, но и сотни моряков, находящихся в армаде. Небывалые истории о страшном водовороте и огромном демоне, возвышающемся над корабельными мачтами, сбивали с толку обсиживающих свои кабинеты крючкотворов, которым поручили разобраться в произошедшем. Но что они могли сделать? С того света Катлера Бэккета вытащить было невозможно, его тело исчезло, а злобный дух будто переселился в каждого представителя компании, напоминая Джеймсу о том, почему он переставал любить свою работу к вечеру. Единственной отрадой стало прибытие «Грома», с офицерами которого Норрингтон и отдыхал, несмотря на упрямое желание комиссии по расследованию посадить его под замок для дальнейших рапсросов. Новый директор не торопился с расправой, что в какой-то степени окрыляло. По крайней мере, лейтенанта Фокса, искренне желающего Джеймсу скорее вернуться домой. Капитана на «Громе» не назначили, следовательно, им мог стать Норрингтон, если бы пожелал. И им действительно было чем заняться на Ямайке, судя по тем новостям, которые привезли с собой новые коллеги и друзья.
– Бардак. Сбежавшие с плантаций рабы поселились в лагере в джунглях на севере и каждый день делают ночные вылазки, убивая, грабя и насилуя. Но поймать их в этих зарослях просто невозможно, наши умирают, не успевая заметить врага… – рассказывал опечаленный Фокс за чаркой рома в дешевой таверне близ причала. Экипаж разместился в этом заведении и в соседнем, на улице напротив, чтобы в случае чего быстро собраться и спешно отчалить назад.
– Когда вся эта суета закончится? Ну, с разбирательством?
– Понятия не имею, – пожал плечами Джеймс, вертя на столе свою нетронутую чарку. Пить не хотелось, хотя он все же уважил Фокса глотком во время тоста за «Терпение и удачу». Уж чего, а терпения явно не хватало. Но Норрингтон просто устал, поэтому даже злиться на командование уже не мог, равно как и терпеть затянутые беседы то ли официального, то ли неофициального толка, ставшие поперек горла.
– Но, – протянул со вздохом адмирал, – нас это уже не касается. Я не буду просиживать время на берегу в столице, пока они выдумают себе приемлемую правду.
– Нас, сэр?.. – решил на всякий случай уточнить Итан, удивленными глазами выглянув из-за кружки.
– Нас, – подтвердил Норрингтон, криво улыбнувшись, – я выбрал себе новый флагман, мистер Фокс. Пока я еще служу на Ост-Индскую компанию, я бы хотел работать в слаженном достойном коллективе офицеров на хорошем корабле. И это «Гром», – тихо вздохнув, Джеймс опустил задумчивый взгляд в собственную кружку. – В конце концов, я вам жизнью обязан.
– Это чудесная новость, сэр! – поперхнувшись от энтузиазма, распирающего лейтенанта изнутри, Итан чуть ли не в голос засмеялся. – Я уж думал, нам назначат очередную штабную крысу… Ой. Простите, сэр, я не хотел ничего сказать плохого о почившем Харрисоне.
– Я понимаю, – снисходительно кивнул Норрингтон, и поднялся из-за стола, важно сложив руки за спиной в замок. – Отплываем в десять часов. Оставим позади прошлое и займемся делами настоящего.
– Так точно!

***
«Гром» мерно рассекал волны навстречу плавно алеющему горизонту. Корабль неторопливо поднимался вслед гребням, и с легким натужным скрипом опускался по водным холмам, следуя за попутным ветрам на одних марселях. Покинув Порт-Роял, экипаж «Грома» держал курс к попеременно враждебным испанским берегам в Карибском море, договариваться о торговых связях, подкрепленных товаром, которым был почти доверху набит трюмовой отсек.
Проведя большую часть дня на палубе, к вечеру адмирал удалился в свою каюту, поэтом удаленный в сознании голос, кричащий «Человек за бортом!» пробился к нему нехотя и запоздало. Сон, ставший в последние месяцы редким удовольствием, нехотя отпустил Джеймса из своих объятий аккурат за момент до того, как шлюпка с матросами с плеском плюхнулась на воду. Не удосужившись одеться по форме и оставив мундир с головным убором на кресле, адмирал с достаточно угрюмым выражением лица вернулся к своим подчиненным, тут же расчистившим шканцы для своего капитана.
Прищурившись на одинокую лодку, Норрингтон почти сразу заметил цель, к которой усердно гребла матросня под руководством второго лейтенанта Роуча.
– Счастливчик, если живой, – тихо произнес под боком Итан, принося капитану подзорную трубу для лучшего осмотра ситуации. Взяв прибор, Норрингтон молча перешел на другой борт, направив окуляр в совершенно противоположную сторону. Десятки обломков, едва заметные на темной водной глади, свидетельствовали недавнему сражению где-то неподалеку от места их вынужденного дрейфа.
– Пираты? – вперив взгляд в возвращенную подзорную трубу, Фокс с замешательством уставился на встревоженного Норрингтона.
После уничтожения армады Бэккета морские разбойники почувствовали вкус желанной победы, став еще наглее и потому опаснее, потому что больше не считали морской флот Его Величества опасностью. Следовательно, и «Гром» был в опасности, пересекая Карибское море в столь неспокойное время.
– Удвойте часовых. Мы не должны разделить судьбу тех несчастных, что пали ночью.
Лодка с «Грома» уже подобрала живой груз и плавно развернулась, чтобы поплыть назад. Матросы торопились, потому что на выжившем, дышащем, как не странно это было, человеке, лица не было. Бледный, истощенный мужчина в британской форме нуждался в лекарском уходе, пока не стало слишком поздно, ведь кто знал, возможно, бедняга был ранен?
– Подтягиваем, вот так! Осторожнее, кладите его. Почему доктора до сих пор нет? – возмутился Роуч, обратившись к Итану. Закадычные друзья порой забывали о субординации и могли общаться без давления правил и устава, чем уже никого не удивляли.
– Позвали уже, сейчас придет, – буркнул Фокс, присаживаясь на колено перед незнакомцем, с которого натекло воды в целую лужицу. – Вы спасены, сэр… Кажется, он в себя приходит, адмирал… Адмирал?
Норрингтон застыл на месте и побледнел сам, будто увидел привидение. Зеленые глаза были прикованы к спасенному мужчине, с приоткрытых губ сорвалось вздохом непонятное короткое слово и, лишь услышав в ответ собственное имя, адмирал словно ожил, прикрикнув:
– В мою каюту его, быстрее. И поторопите Роя, пока ему есть чем торопиться!
Бессознательного мужчину подняли за руки и ноги и поволокли к дверям капитанской каюты, которые Джеймс сам и распахнул, все еще встревоженный и потерянный одновременно.
– Сэр, кто это?.. – осторожно поинтересовался Фокс.
– Мой брат, - тихо ответил Норрингтон, следя за тем, как Бена укладывают на койку у перегородки его каюты.
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-13 08:21:05)

Ни писем, ни новостей… Так много лет минуло с их последней, едва ли приятной встречи, и так много случилось с тех пор, что не находилось слов подобрать нужное описание вспыхнувшим в груди чувствам. Всколыхнувшимся, казалось бы, в уже зачерствевшем, но вдруг ожившем сердце. Адмирал Норрингтон впервые со дня своего пробуждения в лазарете доктора Роя на «Громе» несколько долгих месяцев назад был вновь подавлен настолько сильно, что никто из офицеров на корабле не рисковал вдаваться в расспросы. Лишь тихий шепот сковал «Гром» невидимыми путами на пути к намеченной цели на испанском берегу. Команда узнала имя спасенного мужчины, и не было на борту судна ни одного матроса, что не задался бы вопросом, как же так случилось, что Джеймс Норрингтон никогда даже не упоминал о родном кузене. Многие офицеры, выходцы с Ямайки, знали адмирала и историю его семьи, но никто никогда не слышал о младшем брате Лоуренса Норрингтона и его сыне, что теперь лежал в капитанской каюте, борясь за свою жизнь руками доктора Роя под неусыпным присмотром адмирала. Лишь иногда Джеймс выходил из каюты, чтобы вздохнуть свежего воздуха и расслабить нервы, напряженные до предела, словно натянутые в бурю тросы, которым невмоготу уже были и холодный ветер неопределенности, и едкая соленая вода утекающего в пустоту времени, проведенного у койки Бэна. Но адмирал не смел позволить себе выпустить эмоции на волю, выдать свое волнение и свою тревогу, вряд ли представляя на тот момент их размах. Потому казался команде призраком ничуть не меньше найденного в море после крушения человека. Он и сам не понимал, что с ним происходит, впервые чувствуя столь непосильную усталость, какой раньше не испытывал даже в самые тяжелые дни… И в то же время чувствуя нечто давно утерянное, забытое, как страшный сон – страх сам по себе.
Какого это, наблюдать часть самого себя, словно в другом мире, в другом теле, в другой жизни? Родную и в то же время такую чужую. С его на то позволения, безмолвного согласия отпустить и забыть, по его собственному желанию остаться в жестоком мире одному. Быть лишь соглядатаем и потому причиной чужих страданий, спрятанных за болезненной пеленой в закрытых глазах брата. Тех глазах, что успел забыть, но все же вспомнил, едва увидел их вновь. Бледный облик едва живого Бэна казался Джеймсу миражом, блеклым странным зеркалом, отражением в забытом доме, куда боялся ступить даже на порог. Где разбил своей рукой шанс на другую жизнь. Шанс на другую судьбу, ставшую осколками, разорванную временем на лоскутки, сшитые старыми слабыми нитками воспоминаний. Ветер разметал некогда единое полотно их семейного древа, растащил обрывки по годам, минувшим с их последней встречи. Краски былого стерлись, выцвели имена, а опыт посеребрил склонившуюся под грузом бед голову сединами. Но узор на старом полотне вопреки всему еще угадывался, напоминая о далеком прошлом. О забытом будущем, о мечтах, которым уже не было места в их жизнях, разошедшихся, словно корабли в бескрайнем океане, каждая по своему собственному курсу. Каким же бесконечно тягостным казался день, проведенный в неведении, и какой же бестолковой – целая жизнь, проведенная порознь.
Джеймс не вспоминал о брате больше десяти лет, словно его не существовало. Словно кузена никогда не было на свете, как не было их детства, взросления и первых ссор, первых драк плечом к плечу и первых ссадин. Не было унылой учебы, уроков верховой езды и фехтования, влюбленностей и соперничества за ветреные сердца и похвалу отцов. Они были одновременно так похожи и так отличны от старших братьев Норрингтон, что никто не рисковал предсказать их судьбу – кому же свезет прославить родовое имя раньше? Рассудительному и спокойному старшему Джеймсу или не по годам смышленому младшему озорнику Бэнжамину? Джеймс не оправдал возложенных отцом надежд, а смог ли добиться своего Бэн? Как он жил все это время? Где? Что тревожило брата по ночам, что вдохновляло его идти днем по дорогам, которые он выбирал? Что же привело его в далекое Карибское море? И почему именно сейчас? Столько вопросов терзали адмирала хуже бешеных псов, ведь даже животному было знакомо сострадание, но не собственной совести. Внутренний голос надрывался от переживаний, от упреков в собственный адрес, стихая лишь тогда, когда слабые стоны Бэна разрушали повисшую в каюте тишину.
Джеймс не мешал доктору ни единым словом, тихой тенью следя за его работой, раз за разом погружаясь в печальные думы, едва помутненный взгляд зеленых глаз падал на застывшее словно маска лицо Бэна. Та тонкая связь между кровными родственниками натянутой струной звенела в тишине в полумраке каюты, когда за бортом наступала ночь, и приковывала в свете яркого дня крепче якорных цепей к койке, на которой разместили брата. Джеймс не спал, едва ли ел и к концу четвертого дня выглядел не многим лучше едва не утонувшего Бэна. От внутренних переживаний ослабев настолько, что, в конце концов, когда Рой сделал все возможное, Норрингтон просто сел напротив брата на приставленный рядом с койкой стул, уже не слыша голосов младших офицеров, окруживших доктора за дверьми каюты. Сколько адмирал провел в бессознательном созерцании темноты перед мысленным взором, он бы при всем желании не смог бы вспомнить, настолько сильно погрузился в раздумья и тревогу. Настолько, что раздавшийся в тишине голос Бэна сначала показался Джеймсу плодом совершенно воспаленного воображения, в полудреме унесшего его на другой конец земли в далекий Лондон. Но голос был слишком реальным, слишком настоящим, отрезвляющим, словно свет, прорезавший тьму. И Джеймс открыл глаза, подняв голову, распрямив затекшую согнутую спину. И снова этот взгляд, родной до боли, живой вопреки страхам, ясный вопреки пережитым кошмарам. Джеймс медленно пересел на край койки, не смея отвести глаз в сторону, словно одного мгновения могло хватить, чтобы Бэн вдруг снова исчез.
Как же тяжело было поверить, что брат рядом. Уложив руку на плечо кузена, адмирал устало беззвучно хмыкнул. Впервые за долгие дни и ночи у постели больного Джеймс мог дышать как прежде полной грудью, забыв о страхе. Почувствовав живое тепло, он со вздохом мягко поймал кузена за шею, слабо улыбнувшись. Но улыбка растаяла так же быстро, как и появилась, словно он не имел права радоваться спасению брата и успеху доктора Роя.
– Я думал, что снова потерял тебя.
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-06-18 01:13:55)

Сердце замерло, а в распахнувшихся с удивлением глазах засияла, вспыхнула слезным блеском давно забытая радость. Джеймс даже не сразу понял, что случилось и что делать дальше, бесцельно уставившись вперед как каменное изваяние: как у Бэна хватило сил на рывок, как же им надо было поступить с его раной, вряд ли затянувшейся так быстро?.. Как дышать дальше, когда впервые на один лишь вздох требовалось столько сил? Но сердце ответ уже знало, оно застучало быстрее и сильнее, в тревоге, в любви и от заботы, которой брат был обделен столько лет. Сначала неловко, а потом все увереннее, объятия сомкнулись на спине и плечах Бэна словно крепкие оковы. Джеймс еще боялся за его самочувствие, еще волновался, какой прилетит втык от Роя, еще лихорадочно думал о десятке застрявших в горле слов, десятилетии забытых в одно мгновение лет, когда они были порознь… Еще думал о тех десяти невероятных секундах, когда все осталось в прошлом, и вдруг он понял, как сильно скучал без Бенжамина.
Десять лет стали непреодолимой из-за времени преградой, но она наконец-то рухнула, позволив уже повзрослевшим, изменившимся родным вспомнить, какими они были когда-то. Джеймс не припоминал за братом сентиментальности, не помнил за собой такой тревоги за судьбу вечно влезающего в проблемы юнца, росшего в «другом доме». Бэн был олицетворением форменного безобразия, которого не мог допустить в своем сыне Лоуренс Норрингтон, поэтому Джеймс, в отличие от младшего брата, был тихим и спокойным. И впервые за долгие годы эти качества могли принести Бэну пользу, а не добавить раздражения или усмешек, как бывало в детстве, когда еще мальчишкой Джеймс отказывался от всяких «приключений» и напоминал Бэну о манерах. Впервые нужно было поделиться той уверенностью, которой Джеймс кичился с юности, что все будет как положено, как правильно, как требуется… Иначе говоря, что все будет хорошо. Он должен был, как старший брат, впервые увидев, как нуждался в том младший.
Зажмурившись, Джеймс стиснул объятия, чтобы Бэну не приходилось напрягать изможденное после кораблекрушения и ранения тело на весу, беря на себя еще забытый груз ответственности, деля пополам сладковато-горькие чувства, которых в душе открылось целое море. Но если адмирал и мог чем-то хвастаться спустя года одиночества, так это силой воли. Открыв глаза, Джеймс улыбнулся, еще придерживая брата за плечо, чтобы не навредил себе резкими движениями, и усмехнулся, рассматривая его по-мальчишески посветлевшее лицо. Конечно, свою роль играла и болезненная бледность, но что-то родное и по-детски радостное излучало ни с чем не сравнимый свет. Тень хмурости легла на лицо адмирала, когда он с трудом вспомнил, как Бэн попал на борт «Грома», словно бедствие случилось годы назад, а не пару минувших дней. Кораблекрушение осталось тайной на устах команды ост-индийца, к которой Норрингтон не желал прикасаться, пока брат не придет в себя. И день наконец настал, а значит, стоило бы узнать, что случилось. Впрочем, несмотря на серьезность вопроса, который намеревался задать, Джеймс сохранил улыбку.
– Ложись и отдыхай, я никуда не уйду, – мягко напомнил он с привкусом горечи, помогая брату лечь назад на подушку. Голос Бэна говорил не только о буре эмоций, но и о слабости с жаждой, и раз заботы полностью легли на плечи старшего брата, пора было проявить должную внимательность вопреки собственным чувствам, снова взяв их под контроль ради блага Бэна. Взявшись за кувшин с водой, стоящий на тумбе у изголовья койки, Джеймс налил немного воды в чашку и осторожно приподнял брату голову, чтобы он смог выпить все до дна и не пролить ни капли. Сколько же дней Бэн провел один в море, будучи на грани жизни и смерти? Помня то чувство одиночества, когда сам оказался почти в такой же ситуации, адмирал лишь усилием воли заставил себя иронично вздернуть бровь, сказав: – Кажется, ты окончательно утомил своего ангела-хранителя, раз он передал тебя на мое попечение.
Осознав более глубокий смысл произнесенной фразы, Джеймс виновато опустил на миг глаза, признавая свою вину. «Я не должен был выпускать тебя из виду…» [AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-06-22 08:00:12)

Скорбно улыбнувшись, Джеймс с отеческой снисходительностью качнул головой, укладывая назад на кружевную салфетку кувшин с чистой водой, прежде покоящийся на тумбе. Если бы только ангелы говорили с людьми, возможно, жизни десятков, сотен, даже тысяч закончились бы иначе или с завидным упрямством длились бы еще многие годы вперед. Если бы они действительно влияли на жизни людей, быть может, не было бы грешников, не было бы чувства всепоглощающей вины и разочарований, бедствий и трагедий, уносящих с собой время, смех и слезы. Столько несказанных слов кануло в Лету, столько несделанных дел стало жалкими осколками чьих-то мечтаний… У Норрингтона тоже когда-то давно была мечта, достаточно простая, но амбициозная, как и у любого другого мужчины, желающего занять свою нишу в жестоком мире, где выживает только стойкий. Но его ангел-хранитель остался в стороне, предоставив офицеру Его Величества прекрасный шанс ошибаться и страдать за свою недальновидность. А в поисках света в темной череде неудач Джеймс по глупости обратил свой взор на ангельское лицо мисс Суонн. Роковые ошибки до сих пор влияли на его судьбу, каждый день напоминая о себе то сединами, проступившими на висках, то письмами, приходящими из столицы, то взглядами, от которых некуда было скрыться – упрекающими, вопрошающими, осуждающими. Он был безмерно виноват в своей наивности, но никто никогда не предполагал, что Джеймс был виноват в предательстве куда более страшном, чем непостоянство на службе. Предать свою родину, встать из-за женщины на другую сторону баррикад, променяв офицерский мундир на пиратский ром – поступок отчаянный, но может быть не настолько серьезный, как предательство по отношению к семье. Мир мог меняться, тонуть в крови, несправедливостях, горестях, дарить радость, счастье и надежду, и только семья всегда оставалась постоянным островом в переменчивом настроении Фортуны. Семья, которую Джеймс забыл…
Он замер у тумбы, кладя назад на салфетку рядом с кувшином чашку, но побоявшись сделать еще хоть одно движение. На миг чуть не выпустив чашку из рук, Норрингтон не смог вздохнуть, едва ли веря своим ушам. Пальцы предательски дрогнули, сердце сделало кульбит и потерялось, в каком же темпе выбивать дальше ритм его жизни, ставшей за секунду чередой самых глупых и безрассудных поступков на свете. Стыд сковал его по рукам и ногам, и впервые занывшее так сильно сердце подсказало правильные слова в ответ,  искренние и беззастенчиво правдивые. Адмирал уже давно набрался храбрости признавать свою вину, чтобы не бояться даже самых страшных последствий, и не мог допустить, чтобы брат чувствовал то же, что он сам, даже малость. Их размолвка случилась по вине старшего, а не младшего из сыновей Норрингтонов. Старшему лишь надо было понять это раньше, признаться самому себе, что отказался от родной крови по сущей глупости, из-за гордыни и опасной бесполезной влюбленности, но время безвозвратно ушло, оставив лишь горечь сожалений.
И какими же горькими на вкус были слова в ответ, тихие и глубокие как по смыслу, так и из-за серьезного баритона:
– Если из нас двоих кому-то и нужно просить прощения… То мне, – справившись с собой, Джеймс неторопливо вернулся к койке, на которой лежал брат, присев на край. Тяжело вздохнув, Норрингтон иронично самому себе хмыкнул, проведя ладонью по лицу. Бесцельно блуждающий по каюте взгляд наполнился невыразимой словами болью и разочарованием.
– Я никогда ни о ком не думал, кроме как о себе, – признался Норрингтон дрогнувшим голосом. – Мне всегда казалось, что семья – это просто люди, разные, непохожие, как и все прочие, но волей судьбы носящие одну фамилию. Я не вынес того груза, что навязал отец – не подвести его, не очернить имя семьи. После его смерти я так хотел начать свою собственную, новую, чтобы оправдаться в его глазах…
Задумавшись о том, сколько бед навлек на себя и окружающих из-за стремления к чужим идеалам, Джеймс зажмурился и выдавил некое подобие улыбки.
– Я даже не вспоминал о тебе, Бэн. Не вспоминал дядю… Я забыл обо всем. И я не должен был, – обернувшись к брату, Джеймс бегло осмотрел сокрытую под простынями фигуру, словно проверял, все ли в порядке, набравшись смелости проявлять вновь заботу.
– Я твой старший брат и хочу снова им стать. У меня никого нет, кроме тебя и дяди. Надеюсь, ты и Лайонел простите меня за годы без единого письма.
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-06-22 08:01:04)

Норрингтон сразу заметил, как переменился в лице кузен, будто адмирал произнес что-то страшное и невероятное одновременно. Тень хмурости легла на лицо, а недоверчивость с предосторожностью сразу заставили Джеймса смолкнуть. В зеленых глазах отчетливо читалось удивление и уже упрямое недоверие – он чувствовал правду сердцем, уже не нуждаясь в вопросах к Бэну, и правда была страшнее любых даже самых страшных невероятных предположений. Зажмурившись, адмирал отвернулся в сторону, игнорируя, но не смея прервать доверительное прикосновение брата, будто его мягкий подход к столь деликатной теме казался незаслуженно заботливым.
Сердце глухо ухнуло куда-то вниз под грузом непосильной вины. Норрингтон впервые был так сильно зол на самого себя. Как могли дойти письма из Англии, когда его новым домом четыре года назад стала Тортуга? Бывший коммодор запивал свою поруганную офицерскую честь дешевым ромом и дрался с каждым встречным, которого хоть как-то считал связанным с Джеком Воробьем. Он самозабвенно искал смерти в наказание самому себе за потерю корабля и команды, когда Бэн в одиночестве должен был хоронить самого старшего из их семьи… Глубоко и шумно вздохнув, Джеймс через силу взглянул на брата, успев предотвратить его очередную геройскую попытку встать.
Торопливо надавив на плечи Бэна, чтобы лег назад, Джеймс оставил одну руку, бережно сжав пальцы и выдавив некое подобие улыбки.
– Значит, теперь только нам двоим выпала честь носить фамилию, – полушутя произнес он, на миг опустив взгляд. – Мне очень жаль, что меня не было тогда рядом…
Договорить фразу адмирал не успел – в каюте раздался громкий стук, бесспорно принадлежащий руке лейтенанта Фокса, ожидающего за дверью.
– Войдите, – громко отозвался Норрингтон, вставая на ноги. Растеряв за мгновение по пути все признаки хоть каких-то эмоций и по-военному сложив руки за спиной, Джеймс предстал перед первым помощником привычно равнодушным и сосредоточенным, хоть и слегка уставшим от волнений за жизнь кузена.
Скосив взгляд на Бэна, лейтенант неловко кивнул ему в знак приветствия, пытаясь за долю секунды набраться сведений для сплетен на кубрике. Впервые увидев спасенного спустя несколько дней после его обнаружения в море, Итан силой воли заставил себя встать в стойку так же невозмутимо, как адмирал, но с легким напряжением в тоне поведал причину своего визита, от которой у Норрингтона помрачнело лицо:
– Черный парус на горизонте, сэр. Преследуют нас.
– Уходим в отрыв, лейтенант. У нас не было приказа вступать в бой… Я сейчас приду, – кивнув на дверь и указывая тем самым, что разговор, по крайней мере, в каюте, закончен, Норрингтон дождался, когда Фокс скроется из виду, и лишь после позволил себе расслабленно опустить плечи, с угрюмым выражением лица обойдя свой рабочий стол. Прихватив по пути подзорную трубу, Джеймс открыл окно и направил окуляр на горизонт, придирчиво высматривая врага.
– Интересно, кто это? Мой старый знакомый или твой новый?.. – сухо пошутил Джеймс, отправляя трубу в карман мундира.
– У тебя сейчас одна задача – отдыхать. Я постараюсь скоро вернуться, – полуприказным официальным тоном распорядился Норрингтон, уже одним голосом не допуская постороннего и излишнего сопротивления со стороны кузена. [AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-06-27 13:39:50)

Хотелось бы ему вновь не верить. Сказать, что во всех воспоминаниях о страшном абордаже виноват простой испуг. Тот самый страх, который сковывает людей в минуту предательской слабости, лишая их не только воли, но и ясного взора… И не остается ни одного другого желания, кроме как скрыться, вырваться из охватившего все водоворота крови и беспричинной жестокой смерти. То было пугающее зрелище, слишком необычное, чтобы запомниться достоверно. Когда-то давно, Джеймс бы скорее поверил в трусость родного кузена, чем в темные силы, способные лишить всех часовых взора, а команду самого малого шанса на спасение от жертвоприношения неизвестным старым богам этого мира.
Но то был другой Джеймс Норрингтон, внимательно следящий за взглядом Бэнжамина у порога своей каюты, не проронив и слова. Переживший слишком много необычных приключений, знающий, как выглядит правда и как выглядит ложь. И пускай на лице брата адмирал заметил столь знакомый ему ужас пережитого, тихий, неконтролируемый, в какой-то степени даже родной, чтобы с чем-то спутать, он видел и чувствовал сердцем – рассказ был правдив, даже в самых необычных деталях. Хотелось бы ему не верить в старые мифы и легенды, которыми полнилось Карибское море, но он видел их своими глазами. И замечал знакомый блеск непонимания во взгляде кузена, тень обиды на мироздание за то, что тайны за завесой невозможного оказались столь омерзительны в своей жестокости и бессмысленности для цивилизованного человека, живущего уже давно по другим правилам в обманчивой безопасности. Он прошел этот путь первым.
Норрингтон слишком хорошо помнил, какой кровавый след оставила «Черная Жемчужина», всего однажды подойдя близко к берегу Порт-Рояла. И как ее экипаж методично и играючи вырезал его команду на «Разящем» у острова Черепа. Он все помнил, и сердце могло бы сжаться вновь в тисках того кошмара, что снился еще много месяцев спустя, когда враг не умирал, сколько бы раз острая шпага не пронзала грудь врага насквозь, ведь сердца не было. Не было плоти, чтобы ранить, не оставалось сил, чтобы выжить. И лишь упрямство, первозданная злость помогли тогда его людям и ему самому дождаться падения проклятия ацтекского золота. С тех пор страх притупился, стал обыденным явлением, стал частью его амуниции, оружием, которым адмирал пользовался, пережив многих своих сослуживцев. Страх был причиной, по которой он больше никому никогда не доверял, не спешил бросаться ради справедливости в опасные авантюры, не желал рисковать людьми, которых под своим командованием потерял уже слишком много, чтобы спокойно спать по ночам. Этот страх непременно должен был помочь Бэну, когда их преследователи, быть может, догонят «Гром», потому что он уже будет знакомым, и при должном самоконтроле сыграет кузену на руку, не даст закрыть глаза и заставит выживать. Тогда рядом будет Джеймс, чтобы помочь на этот раз не чувствовать, что мир вдруг ополчился и решил изгнать в Ад самым жестоким образом. Теперь ни один из них не встретит новые жестокости их мира, будь они открыты или еще за завесой тайны, где-то впереди пути.
– Отдыхай, – тихо и уверенно ответил Джеймс, не выразив ни натянутой улыбкой, ни вздохом уже привычную тревогу в груди и желание разделить с кузеном его тяжелую ношу воспоминаний. Он словно остался равнодушен к чужому рассказу, сохранив на лице непроницаемую маску, чтобы не бередить воспоминания, свои и чужие. Еще было не время и не место, да и повода пока что не предполагалось. Поделиться рассказами о боевых шрамах и невзгодах в странствиях по морям они еще успеют, когда доберутся до берега, поэтому Норрингтон осторожно затворил за собой дверь каюты и впервые за время беседы позволил себе подумать, что под весом очередной тяжелой ноши на душе рано или поздно окажется в могиле, на дне морском или в сырой земле, но верно и бесповоротно. По крайней мере, на это Джеймс надеялся, уже зная, что после смерти бывает и весьма нелицеприятная жизнь.

***
«Гром» был тяжелым судном, способным нести на борту значительный груз, вооруженным ост-индийцем, опасным и неповоротливым как грозный, но царственно-важный хищник. При любом ином раскладе преследователи бы наверняка догнали «Гром», но трюм пустовал, а команда по сигналу боцманской дудки расправила на мачтах большую часть парусного вооружения, только бы оторваться с попутным ветром от пиратов. Черный силуэт незнакомого судна преследовал их по пятам, с завидным постоянством, которым могли на море похвастаться разве что небесные светила да само море. Казалось, что каждый раз, когда адмирал наблюдал за врагом в подзорную трубу, с той далекой темной фигуры черного корабля на горизонте на него так же внимательно смотрели чьи-то пристальные глаза. Джеймс никогда не испытывал подобного чувства… Чувства жертвы, которую загоняют в угол, пускай на открытой воде такое утверждение звучало абсурдно, но факт оставался фактом. Даже на волоске от смерти, с которой сталкивался неоднократно, адмирал Норрингтон не злился так сильно на врага, как в этот раз – он не понимал мотивов, решив, что уже знает повадки и нравы нечисти, населявшей местные воды. Но даже у нечисти был рассудок, чему свидетельствовали как проклятые пираты «Жемчужины» во главе со своим жестоким, но расчетливым капитаном Барбоссой, так и не менее жестокие увальни Дэйви Джонса, самого морского дьявола. Что могло быть хуже? Что могло быть еще бессердечнее и бездушнее? Еще бесстрашнее?..
Темные мысли окружали Джеймса незримым куполом, к которому подступиться извне рисковал только первый помощник, успевший привыкнуть к хмурому капитану «Грома» с первого дня знакомства. Итан был слишком жизнелюбивым и открытым, чтобы стесняться о чем-то спрашивать… Или терпеть ждать, чтобы спросить. Уж больно долго экипаж терзался вопросами, почему о родном брате адмирала не слышали даже лондонцы?
– Сэр, – вежливо подняв пальцы к треуголке, чтобы обозначить свое присутствие и приветствие, Итан тенью встал сбоку от адмирала, следящего за преследователями.
– Что случилось, мистер Фокс? – не оглядываясь на старпома, спросил Джеймс откровенно равнодушно, из-за чего Итан слегка опешил, решив прежде подумать, как задать интересующий вопрос.
– Кают-компания беспокоится о самочувствии спасенного человека, сэр.
– С ним все в порядке. Благодарю за беспокойство, – так же равнодушно ответил Джеймс, наконец убрав подзорную трубу в карман. Предчувствуя, что сейчас адмирал уйдет, Итан услужливо отодвинулся в сторону, но вместо этого с удивлением застыл на месте, заметив, как непривычно замер Джеймс у фальшборта, опираясь на него и явно о чем-то думая.
– Сэр?..
– Скажите мне честно, мистер Фокс. Какие настроения у команды? О чем люди говорят между собой?
Округлив глаза, Итан невольно поежился, задумчиво размяв шею.
– Они волнуются, сэр, – честно признался Итан, решив, что утаивать правду от командира – последнее дело, особенно когда она может стоить экипажу жизни. – Говорят, пираты преследуют нас из-за вашего брата… Он сам так сказал.
Джеймс медленно выпрямился, крепко стиснув зубы, и грозным взглядом обвел палубу. Матросня и младшие офицеры, заметив командирский настрой, тут же сделали вид, что не следили за ходом беседы и не слышали ни единого слова. Флотилия пиратов по сравнению с нечистью, убивающей не за деньги, а просто так, не шла ни в какое сравнение со страхом, который испытывали люди к необъяснимому. Гнев, который вдруг вспыхнул в его душе, тут же улягся, когда зазвучал голос спокойного разума.
«Невероятное всегда пугает. Их надо подготовить…»
Ночь постепенно нагоняла их, солнце клонилось к закату, и алый на западе горизонт манил к столь заветной суше, пускай то был вражеский берег. Оставалось дождаться полуночи, когда «Гром» доберется до Пуэрто-Рико, и тогда все проблемы минуют стороной. Пираты не рискнут лезть в открытый бой на целый город, знаменитый своим фортом и неприступной бухтой.
– Докладывайте об обстановке, – пробурчал Джеймс, проходя мимо Фокса, чтобы вернуться в свою каюту.

***
Глубокой ночью «Гром» медленно приблизился к испанскому острову. Никогда не скрывая британского флага, англичане на борту ост-индийца с тревогой следили за стенами форта, где на фоне огней мелькали тени постовых. К британцам у испанцев были особенно теплые чувства, равно как не знали любви меж собой слишком долго англичане и французы. Но бизнес связывал все страны и континенты, будь то Новый Свет и Старый, и даже враги прятали оружие, когда речь шла о деньгах, доступных без кровопролития.
Им дали зайти в бухту, и начальник порта на шлюпе помог экипажу «Грома» причалить в непосредственной близости от пристани, где до сих пор разгружали ранее прибывший торговый бриг. Адмирал не покидал своего поста, командуя экипажем и следя за тем, как работают мичманы, передавая его приказы, но попутно с любопытством заглядывая за борт. Некоторые впервые были так далеко от дома, некоторые впервые слышали непривычную испанскую речь, а кому-то просто хотелось наконец оказаться на суше. Город горел теплыми уютными огнями, и под окнами гостиниц да множества таверн ожидали как пьяные братья по оружию, за чаркой рома забывающие о национальности, так и блудницы, поджидающие клиентов. Портовая жизнь, словно манящая сказка, раскрыла перед ними яркие, написанные нетвердой рукой страницы, которых бывало досадно мало в истории судовых журналов военных кораблей.  Поэтому моряки забывали все прочие горести, предвкушая сладкую ночь. Они легко забыли о преследователе, о своих переживаниях о тяжкой участи «Неукротимого», оставив в покое Бэнжамина Норрингтона и его таинственную историю – все перестало иметь значение, когда привычка взяла вверх. На суше опаснее крeдиторов не было никого и ничего. Часть экипажа уже была на берегу, большая же осталась на борту «Грома», чтобы подготовиться к утренней погрузке товара в трюм.
– Мистер Фокс, я ясно выразился? – на всякий случай переспросил Джеймс, заметив совершенно отстраненное выражение лица своего подчиненного, прослушавшего абсолютно все наказы со стороны адмирала по поводу поведения с испанским комендантом, с которым им предстояло встретиться утром.
Медленно подняв палец к небу, Итан указал за спину адмирала, и Норрингтон тут же нахмурился, резко развернувшись. Как только прочие члены экипажа заметили, на что указывает старпом, на борту началась тихая паника. Кто-то от удивления промахнулся ногой и свалился за борт, не попав на шлюп, кто-то начал креститься, молиться, а кто-то, как например, Джеймс, подошел к левому борту, смотрящему в открытое море, предчувствуя надвигающуюся беду. Она и в самом деле медленно ползла с зеленоватым туманом к берегу, словно крадущийся хищник, медленно и беззвучно, но неотвратимо.[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-13 14:58:54)

Тягостное ожидание нападения… Как давно Джеймс не слышал такой угнетающей тишины. Он успел забыть, какого это - предвкушать бой, зная, что, быть может, никогда не увидит вновь ясное синие небо в лучах восходящего солнца. Он привык, что всегда выкарабкивался из самых тяжелых ситуаций, не боясь смерти, а принося ее другим – по незнанию, по глупости, порой намеренно и с жестокостью исполнителя чужой бескомпромиссной воли, но удивительным образом оставаясь в стороне от холодной хватки, как наблюдатель. Фортуна была милосердна все это время, даруя жизнь, хоть и лишая ее украшений. И в этот раз, когда зеленый туман скрыл за собой небосвод и морскую гладь, опутал сетями и мысли, и материю, Норрингтон вдруг вспомнил, что давно должен старой знакомой на Краю Земли… И она не прощала такие долги, сколько бы не уплачивал их чужими душами, желая того или нет. Он знал, как другие ошибочно полагали, что будут в безопасности, пока платят кровавую дань, и не собирался допускать той же ошибки, готовясь к бою.
Хмуро озираясь по сторонам, адмирал вытащил шпагу из ножен, с мелодичным звоном, прорезавшим вдруг окружившую его зловещую тишину. Крепче взявшись за рукоять, Джеймс ждал появления врага на удивление равнодушно и спокойно, будто все шло по плану, будто так и должно было случиться, не сегодня, так завтра или века спустя. Он был готов к этой ночи, и упрямое сердце лишь уверенней стучало в груди, отмеряя секунды до столкновения, в то время как разум оставался расчетливым и надменным. Джеймс даже головой не повел в сторону берега, когда с невидимой пока что палубы вражеского судна полетели снаряды такой силы, что старый форт осыпался как карточный домик на куски, с грохотом и плеском воды погружаясь по частям на морское дно. Взгляд адмирала был устремлен к морю, откуда надвигалась неумолимо беда, постепенно ожесточаясь, лишаясь прежнего света. И если раньше в зеленых глазах Норрингтона стыла объяснимая тревога, спустя мгновения после яркой зеленой вспышки за бортом корабля в ярко-голубых уже не было ничего, кроме странной радости предвкушения.
«Пускай бегут. Пускай горят…»
Экипаж в панике начал покидать «Гром», желая укрыться от напасти на суше, словно щупальца зеленого тумана могли остановиться на пороге чужих домов. Но адмирал не остановил их, не призвал к порядку, он забыл о них, как забывали о глупостях, встретившись с настоящей бедой. Могли ли жалкие люди что-то противопоставить такой силе, способной менять мир вокруг себя? Глупо, наивно полагая, что где-то есть незримый шанс скрыться. Там не было спасения, там была все та же смерть, но уже жалкая, безутешно глупая. Как можно спрятаться от темных сил, когда они пришли по ваши души? Джеймс был совершенно безразличен к командам, которые отдавал Итан, пытаясь привести красных мундиров в боевой порядок, совершенно проигнорировал крики и вопли, доносящиеся с берега, и панические слезы ужаса, когда враг наконец открылся им, представ во всем своем древнем великолепии. Он даже не заметил, как улыбнулся, увидев корабль-призрак…
Темная ночь эфемерным воплощением разлилась по палубе «Грома» и вдруг сгустилась в человеческую фигуру, очертаниями напоминая высокого мужчину. Но не было в нечисти ничего человеческого, кроме формы и тоскливых отголосков никому неизвестного прошлого, нарисованного на рунах и обмотках старой одежды. Не было в нем ничего живого, кроме силы, наполнявшей оболочку, вдруг костлявым пальцем указавшую на Бэнжамина. В душе взметнулся человеческий обыкновенный страх потерять брата, сломав забвение равнодушия. С двояким чувством ненависти и ужаса Джеймс наконец заметил приспешников темного пирата прояснившимся взором, поспешно встав рядом с родным человеком плечом к плечу. Весь мир остался за пределами тесного круга, в котором они оказались, противостоя всему, что вдруг встанет впереди на конце острых клинков, направленных в сторону врагов.
Он видел их однажды – бестелесных, бесплотных, но живых и кровожадных как голодные дикие звери. Скелеты, вставшие по чужой воле, призраки, ведомые чужими приказами… Со всех бортов на двух оставшихся словно в одиночестве братьев начали лезть костлявые марионетки по указу своего капитана. Выстрелы со стороны левого борта, где сконцентрировались силы пехоты, ненадолго оглушили адмирала, но вскоре он уже отбивался от легких молниеносных атак соперников, отбрасывая их в сторону, разбивая вдребезги на осколки уже слабой старой кости. Темная фигура стояла поодаль, наблюдая за ними, не подходя ближе, но не выпуская из виду, словно их поведение удивляло капитана нечисти. Словно он не ожидал чего-то на борту «Грома» в погоне за своей последней жертвой.
Пересекшиеся взгляды в суматохе сражения словно сигнал к новой атаке, вынудили скелетов ринуться в бой с пущей яростью. Темный капитан разозлился. Разозлился так сильно, что над кораблем с древними знаками засияли блеклые вспышки неестественных молний, освещая происходящее на двух палубах с высоты темного небосвода.
«Бэн!» - прорезался где-то внутри одинокий голос, заставив Джеймс оглянуться назад, к брату прежде, чем тому успели нанести смертельную рану. Но страх, от которого сердце в груди споткнулось в неистовом беге, вдруг исчез, оставив вместо себя всепоглощающую, безграничную злобу. Злобу, которой раньше Норрингтон никогда не испытывал, чужую, но ставшую вдруг собственной в мгновение ока. И равной по силе той, что питала темного капитана к вящему удивлению последнего, вдруг оскалившегося в гримасе ненависти. Во вновь голубых глазах сверкнула доселе неизвестная Джеймсу решимость, отчаянное бесстрашие, словно окружившая их мертвичина была лишь жалкой преградой, которую легко можно смести, если того пожелать. А Норрингтон желал этого больше всего на свете, ведь это был его брат, его корабль, его люди, пытающиеся защитить себя... Его владения. Закрыв собой Бэна, адмирал схватил скелет за шею и швырнул нечисть за борт, не утруждая себя пользоваться шпагой. Нападающие в едином порыве застыли, обступив братьев со всех сторон, но пиратский капитан все еще хорошо видел своего врага, видел ясно как в белый день, вспоминая старую наглую ухмылку и столь неприятную привычку качать головой в предвкушении расправы.
Указав шпагой на темное море, Джеймс улыбался. Ему хотелось смеяться, но надменное превосходство взяло верх над желанием унизить врага. Он и так был унижен, обманувшись в том, что один властвовал среди океанов.
«Я не боюсь смерти, а ты?..»
Из темной пучины моря в небо взметнулись с глухим стоном несколько щупалец, поднимая тяжелые волны. Оба корабля опасно покачнулись, накренились, рискуя свалить за борт всех, кто находился на палубах, но адмирала возвращение давно канувшего в небытие морского чудовища ни капли не смущало, будто он ждал монстра морских глубин, и даже больше, хотел его появления. Но Джеймс своими глазами видел, как Кракен был направлен навстречу собственной погибели - на морское побережье безымянного острова где-то неподалеку у Бухты погибших кораблей. По приказу Дэйви Джонса страшная тварь сама себя погубила, и слухи расползались по всем портам и прибрежным городам о том, что больше нет легенды семи морей и они свободны от страха и гнета морского дьявола. Но был ли он сам свободен?..
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-07 20:31:09)

«Калипсо! Калипсо...» - повторяется вдалеке одно единственное слово, но все стихает, испаряется вместе в морозной дымке, тающей от теплого дождя.
«Джеймс!..Что с тобой?» - доносится откуда-то с гулким эхом голос брата, и адмирал с трудом верит своим глазам, словно неожиданно прозревший после долгого пребывания во тьме. Бэн стоит перед ним, хотя всего несколько мгновений назад сам Норрингтон старший находился рядом с Итаном Фоксом и готовился спуститься на испанский берег, чтобы заняться торговыми вопросами от имени Ост-Индской компании. Последнее, что Джеймс помнил, был лик зеленой луны, угрожающий и неестественный, как неестественным казалось теперь все вокруг… Быстро сморгнув застилающую глаза блеклую пелену, адмирал смущенно встряхивает головой, явно потерявшись как во времени, так и в пространстве. Он стоял совсем в другом месте и погода была еще ясной. Подняв лицо к небу, с которого лил проливной дождь, Джеймс вдруг понял, что задыхался на ровном месте все это пропущенное в памяти время, будто кто-то резким ветром забрал с собой отрезок ушедшей безвозвратно жизни вместе с глотком столь нужного, но такого чужого и холодного воздуха. Адмирал успел устать так, словно сражался не на жизнь, а на смерть, и почему-то страх вдруг перекинулся на брата, словно тому угрожала опасность. Он же звал его… Звал в каком-то дальнем уголке времени, в неизвестности, где не было ничего, кроме звонкого эха собственного отчаянного голоса... Звал, словно просил о помощи ради родного человека. Но когда? Кого?..
Глубоко вздохнув, Норрингтон наконец заметил, какие разрушения тот же обескураживающий ветер времени оставил за собой, уничтожив пристань и ближайшие к причалам дома, словно они вдруг оказались в диком шторме, беспощадном и мгновенном, от которого не было спасения. Но откуда столько раненных, откуда столько воплей и стонов, которым не требовалось перевода? Люди были ранены, и даже невооруженным взглядом адмирал различал окровавленные фигуры солдат, снующих частыми группами среди гражданских, чтобы помочь им выбраться из-за завалов или уже бездыханных просто унести в больницу в форте. И «Гром», его флагман, выглядел так, словно прошел через несколько сражений. Команды не было видно, равно как не было и прежнего порядка вещей. А растерянное и бледное как сама смерть лицо Итана, вдруг оказавшегося среди вооруженных красных мундиров, говорило о такой палитре непередаваемых словами эмоций, что Джеймс просто не нашел слов для нужной сотни крутящихся в болящей голове вопросов. Он не понимал, что случилось, не знал, почему не понимает, и потому боялся. Очень сильно, как никогда прежде, даже не замечая, что слегка дрожит.
Ужас сковал его сердце в кулак, Джеймс не смог ничего с собой поделать - он с опаской, будто в поисках поддержки и опоры, взял брата за плечи, крепко стиснув кончиками пальцев, будто только так мог вернуть себе ощущение хоть какой-то реальности. Еще глядя на берег как на свидетельство пронесшегося кошмара, к которому почему-то чувствовал свою причастность, Джеймс снова сморгнул странное наваждение, будто смотрел на бедствие через замутненную призму. Опустив голову, чтобы прийти в себя, он осторожно поднял взгляд зеленых как изумруды глаз на Бэна с мольбой о помощи. Как можно было пропустить столько событий?
– Что здесь случилось?.. Что произошло?.. – неестественно хрипло и тихо спросил он у брата, но в ответ услышал чужой голос.
– Дьявол его разберет, что произошло! – взвизгнул разъяренный Итан, подходя к командованию с таким лицом, словно произошедшие события оскорбили как честь мундира, так и лично Фокса, явно не ожидающего дьявольского праздника, когда сами небеса были причиной для расстройства - они плакали вместе с сотнями пострадавших. Но заметив, насколько бледен и неестественно слаб адмирал, старпом с опаской покосился сначала на Бэна, а потом на город, который только что был под нападением целой армии нежити, равно как и их корабль, чудом уцелевший под градом огненных залпов. О том, что творилось в воде, даже думать не хотелось, потому Фокс просто вздрогнул и поежился от еще слишком свежих воспоминаний. Возмущение сменилось на растерянность, пускай и не такую серьезную, как у Джеймса.
– Что прикажете, сэр?.. У нас десятки раненых на берегу остались, а возможно, кто-то погиб, сражаясь с этими скелетами…
«Скелетами?..» – резко выпрямившись, словно вдруг вернулся с того света и опомнился, адмирал моментально погрузился в воспоминания недалекого прошлого, когда на Порт-Роял напала «Черная Жемчужина», когда на «Разящий» как саранча налетела команда проклятых пиратов. Неужели снова? Но почему он ничего не помнил? Стеклянным взглядом уставившись в небытие перед собой, Джеймс медленно как во сне направился в свою каюту, оставив Итана без ответа, а команду – без столь нужных людям приказов и авторитета.
– Сэр! Адмирал… – попытался было позвать Норрингтона его старпом, но Джеймс смог выдавить из себя только одну едва слышную фразу: – Собрать экипаж. Нам надо уплывать…
После чего скрылся за дверьми каюты, не утруждаясь даже в том, что затворить дверь. Пространства вокруг все еще не существовало, но хотя бы дождь остался за порогом, и он мог вздохнуть полной грудью еще раз, как если бы никак не мог привыкнуть, что почему-то все еще живой. Оперевшись руками на стол, адмирал тяжело согнулся над столешницей, словно на плечах оказался неимоверный груз. Почему он был так вымотан, словно все море переплыл?
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-07 10:53:51)

В ответ кузен мог услышать разве что скрип снастей да вой промозглого ветра, завывающего с берега. Джеймс не мог разговаривать, будто звук собственного голоса казался излишним в окружавшей его тишине, где жизнь протекала словно мимо, как вода речного потока, пока он безвольным наблюдателем стоял на берегу. И просто смотрел удаляющимся волнам вслед, не в силах что-то поменять, как тогда на палубе, во время битвы, о которой не помнил ровным счетом ничего. Потеря памяти изрядно вымотала адмирала, тяжелым грузом вины перед командой и собственным чувством долга, повиснув на и без того поникшей голове. Борясь с чувством стыда и усталости, Норрингтон провел все время до раннего рассвета за письменным столом, недвижимым изваянием в одной позе, с одной единственной мыслью – с вопросом, как такое могло случиться? Джеймс слышал голоса своих людей, доносящиеся до каюты, слышал их рассказы и удивленные реплики, касающиеся столь невероятных событий, забыть которые человек в здравом уме просто не мог. Но Норрингтон не помнил ничего: ни того, как зеленый туман открылся словно занавес для пальбы из мощных пушек преследовавшего их несколько дней судна; ни того, как с палубы врага на берег и на «Гром» забрались живые мертвецы, уничтожая на своем пути все, что попадалось, будь то вещи или люди; ни того, как морское чудовище напало на пиратов, волной сметя огненный вал, накинувшийся на берег. Он был в самой гуще событий, остался на своем судне, сражался, не ведая страха… Но скорее не ведая, что творит. Только кровавые раны на руках, оставшиеся после абордажной схватки, говорили адмиралу правду – пускай без памяти, но он оставался верен своим идеалам, не бросив судно на произвол судьбы. Но этой правды было ужасно мало, чтобы прийти в себя. Кто-то бы наверняка посчитал потерю памяти о страшных событиях благом, но только не адмирал. Больше всего на свете, с тех пор как побывал на высотах и дне карьеры и жизни в целом, он боялся потерять контроль. Над своими людьми, кораблем, и что важнее всего, над собой. Причины просто не укладывались в его голове привычной цепочкой рассуждений. Причины не было, сколько бы адмирал не пытался ее найти, заглядывая в самые темные уголки своей памяти. Он повидал за свою недолгую по сути жизнь слишком много, но в череде всплывавших картин былого не было ни одной, которая могла бы пролить свет на правду. Не было той, в которой все детали мозаики складывались идеально… Все еще пребывая в глубокой задумчивости, Норрингтон медленно обошел брата и закрыл за ним дверь капитанской каюты, не ответив и даже не взглянув на Бэна, словно тот был очередным призраком, с которым адмирал поневоле вынужден был столкнуться за несколько долгих часов, проведенных в одиночестве и мраке. Скорее душевном, чем настоящем. Вернувшись к своему столу, где единственным источником света была свеча, жалкий блеклый огонек которой уже не позволял выхватить светом и отбить у тьмы всю каюту, Джеймс не сел назад на стул, где пребывал бездвижно несколько часов, а встал у кормового окна. Изумрудный взгляд был прикован к серому в столь ранний час морю, словно к единственному воплощению чего-то стабильного и столь необходимого для простого глубокого вздоха. На миг прикрыв глаза, Норрингтон провел рукой по лицу и, взяв себя в руки, завел их за спину, сцепив в замок. Еще ночью сняв треуголку и парик, оставшись лишь в расстегнутом кителе, он как никогда прежде в рассветном полумраке казался будто человечнее, чем желал бы, оставив в стороне вместе с атрибутами формы и горделивую холодную стать. А еще он явно выглядел взрослее, чем наверняка помнил и представлял брат. Некогда темно-русые волосы изрядно посерели, выцвели, а в глазах поселилась глубокая печаль, которую он научился прятать от посторонних, лишь бы никто никогда не лез в его душу. С родственниками уловки не требовались, тем более с одним единственным оставшимся на свете. Обернувшись, Джеймс выдавил подобие улыбки и кивнул на стул, предназначавшийся для посетителей капитанской каюты, если таковым разрешалось сесть. Улыбка сошла так же быстро, как исчезла уверенность в мимолетном желании поделиться наболевшим. Как же ему хотелось рассказать хоть одной живой душе правду своей жизни, ту невероятную историю, в которую так тяжело верилось через океан, где балом правили приличия и светские сплетни, не допускающие отклонения от нормы. Легенды и мифы оставались историями жалких уличных памфлетов. Снова вздохнув, Джеймс замер на месте, уставившись в пол, чтобы собраться с духом. Молчать становилось слишком сложно, к тому же на лице брата читалась открытая забота и явное беспокойство, от которого следовало избавить.
– Я слышал разговоры о том, что случилось… Бывало хуже, Бог свидетель, – грустно усмехнулся Норрингтон, цокнув языком. Бегло осмотрев брата, Джеймс с задумчивой хмуростью слегка наклонил голову на бок: – Как ты?.. Я так и не удосужился спросить самое важное, – с виной в голосе поинтересовался адмирал, надеясь, что хотя бы после битвы видел ясно. Бэн был вымотан, но жив и относительно цел, что важнее всего.
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-08 19:20:30)

Пока адмирал слушал кузена, на лице явственно проступала почти что умиленная улыбка. Благо, что в полумраке каюты не было видно, с какой неестественной доселе привязанностью смотрит старший брат на младшего. Ни к кому больше Джеймс никогда не проявлял столь естественных и искренних чувств, он не сопротивлялся им, а напротив, разрешал сердцу радоваться, несмотря на горький опыт. Его улыбки и праздники всегда чередовались с трудностями и нередко горем. Но горе уже случилось, быть может, потому Норрингтон хотел хоть чему-то порадоваться для странного баланса бытия.
Впервые за много лет адмирал наконец-то понял, как много упустил в жизни. Джеймс никогда не думал, что из Бэна выйдет хороший офицер или успешный предприниматель, не говоря уже о заботливом помещике, которым он мог бы стать, наследуя семейное имение. Но спустя года, спустя безвозвратно ушедшее время, Бэн оказался всем и больше, чем мог предположить Лайонел Норрингтон – он стал надеждой для другой потерянной, но еще живой души. И даже темнота, которая мешала Джеймсу думать, дышать и видеть, отступила. Пускай за кормой творились чудеса и ужасы, пускай проливалась кровь и страдали люди, все проблемы можно было решить, если захотеть, если не опускать рук и делать то, что должно.
С легкой гордостью за брата Джеймс пришел в себя быстрее, чем предполагал. Это был их семейный способ решать любые вопросы – планировать время, постепенно разбираться с мелкими задачами, чтобы справиться с крупными. В подходе брата к проблемам «Грома» адмирал нашел некогда собственную мотивацию – долг прежде всего. Долг перед своими людьми, перед судном, перед Его Величеством. Он успел забыть, что значит по-настоящему нести службу в королевском флоте и представлять Корону, добровольно рухнув к акулам бизнеса на съедение. В Ост-Индской компании были свои законы и правила, и лишь определенный тип людей выживал в денежных отношениях, расписанных кровавыми подписями, с такими же правилами игры.
Но на «Громе» он был властью, команда жила по его правилам, следовательно, в сложившейся ситуации его присутствие становилось безотлагательно необходимым. Кивнув, когда речь зашла о военных преступлениях, Джеймс со вздохом потер переносицу, представляя, каким ужасом обернется для экипажа наказания за дезертирство при таких неестественных обстоятельствах. Несмотря на то, что адмирал не видел напасть своими глазами, он прекрасно ее помнил. Как и тот неописуемый ужас, который охватывал все тело при виде истлевших до костей трупов, жаждущих смерти живых. Не знай он этот страх, не переживи он его сам, то наверняка бы согласился на самые жестокие наказания для своих подчиненных, бросивших командира в бою.
Хмыкнув, Норрингтон взглянул на брата вновь: – Это не долг, Бэн. Это моя обязанность. И я рад, что наконец-то выполняю ее. Я благодарен за помощь, брат. Это… Недоразумение чуть не стоило мне команды.
«Еще одной», – с тоской добавил он про себя, но вслух сказал совсем иное: – Больше этого не повторится, – пообещал он сам себе, искренне надеясь, что сможет сдержать слово и не покажется излишне сентиментальным от пережитых тревог и проблем, навалившихся одна на другую непосильным грузом.
– Пора взяться за работу, – напомнил Норрингтон скорее себе, чем брату, апатичным тоном, как ни в чем не бывало, хоть и натянутым, ведь проблемы от напускной уверенности никуда не исчезли и давно ожидали за дверьми каюты. Отойдя от стола к койке, где оставил вещи, Джеймс одел форму, прихватив по пути и шпагу, повидавшую сражение, в отличие от своего владельца. Качнув с досадой головой, адмирал вогнал лезвие назад в ножны. Память не вернулась, но ощущение таящейся где-то на поверхности правды успело надоесть настолько, что Норрингтон предпочел не думать о своей беде, а сосредоточиться на работе, как и всегда, с головой погружаясь в службу.
– Бардак и бедлам, – жаловался по ходу дела второму лейтенанту Итан Фокс, не видя, что адмирал покинул свою каюту и неотвратимо приближается, рискуя услышать нелицеприятную характеристику о себе. Роуч не успел остановить сослуживца, заметив появление капитана, но не сумев ткнуть вовремя Итана локтем под ребра.
– А он зализывает раны взаперти, как…
– Как кто? – прервал громко Норрингтон, остановившись неподалеку. С вызовом взглянув на лейентанта, Джеймс дождался желанной виноватой тишины и устремил угрюмый взор на ремонтные работы, которые велись на грот-мачте «Грома». Черт бы побрал назад всю эту нечисть, подумал адмирал, прежде чем вновь обратиться к своим офицерам.
– Сэр, я… - попытался было что-то промямлить виновато понуривший голову Фокс, но его и слушать не стали.
– Мне нужны списки имен тех, кто покинул судно без приказа. И списки погибших, тех, кто сражался и умер, и тех, кто дезертировал. Отдельно… Мистер Роуч, мистер Ллойд сам справится с починкой парусов, на то он и мастер парусов. Отправляйтесь в лазарет, мне нужно, чтобы доктор Рой подлатал раненных к построению через два часа… Выполнять! – заметив неписанное смущение и сомнения на лице второго лейтенанта, Джеймс вынужден был повысить голос, чтобы по крайней мере вслух вопросы не задавали и приказ выполнили незамедлительно и расторопно.
– Я не отпускал вас, мистер Фокс, – напомнил Норрингтон, заметив, что первый помощник стремится к трапу на берег. Крепче стиснув замок рук за спиной, Джеймс выдержал угрожающую паузу.
– Если не ошибаюсь, мы потеряли ночью штурмана, - тихим, но от того еще более серьезным тоном продолжил адмирал. – Вы временно займете свое старое место до дальнейших распоряжений. Пока что Бэнжамин будет исполнять обязанности старпома,  – даже не взглянув на брата, приказным тоном заявил Джеймс, слегка вздернув подбородок, будто решение было взвешенным, обдуманным и единственно верным. Кто бы посмел спорить, в конце концов?
– Надеюсь, в кают-компании отнесутся к этому временному назначению с должным пониманием. Можете идти.
Кивнув в ответ на почти что растерянное козыряние у треуголки мистера Фокса, Джеймс проследил за первым лейтенантом, пока тот не исчез с палубы, и с тяжелым вздохом взобрался на мостик, чтобы с высоты осмотреть последствия ночного кошмара, оставившего серьезный след на береговой линии.
– Ты это заслужил. Ты был со мной рядом, когда другие забыли о долге и чести. И смею предположить, без родственных уз ты бы остался в той же мере смелым и достойным формы, – соизволил наконец прокомментировать назначение Норрингтон, с ехидной улыбкой добавив. – Но не обольщайся, когда доберемся до своих берегов, я проверю, чего ты стоишь на самом деле. Пока что мне нужен человек, который… Сможет меня понять. Пока я сам не пойму, что происходит вокруг…

***
Впервые на лицах матросов и офицеров Джеймс мог прочесть столь отчетливый страх. И растерянность, которую сам испытывал не ранее чем пару часов назад. Кто-то еле держался на ногах, опираясь на друзей, кто-то не поднимал головы, виновато сгорбившись, как если бы их могли не заметить в толпе собравшихся на палубе – тех, кто выжил, вопреки ночному нападению. Испанцы проявили человеческую солидарность и позволили «Грому» без лишних пошлин  и налогов простоять на якоре у причала ровно столько, сколько понадобится для починки, погрузки купленных товаров и отплытия. Часть самого груза тоже пострадала ночью, но адмирал в ответ на широкий жест не стал платить меньшую сумму чем ту, что обещали от лица компании торговым партнерам в Пуэрто-Рико. Деньги местным лишними бы не стали…
«Гром», в свою очередь, определенно стал защитой от нападения пиратов, и во многом жители неприступного прежде испанского города считали британцев причиной своего чудесного спасения. В суматохе никто не заметил ужасов ночи, развернувшихся под водой, никто не знал, каким именно образом город избавился от напасти. Но никто не сомневался, что главные события разворачивались именно на море. Не сомневался в том и Норрингтон, осматривая свой экипаж с мостика, не проронив с начала построения ни единого слова. Ветер все еще выл среди мачт и уносил с собой несказанные мысли, обиды и страхи, которые растворялись с каждой минутой, в которых вновь, вопреки всему, светило солнце. Но не для всех, что и желал отметить адмирал, прежде всего решив вспомнить павших. Он прочел список имен, составленных Итаном. Список тех, кто умер, защищая «Гром» от «пиратов» (называть их живыми мертвецами казалось сродни кощунству). Список же тех, кто пал в городе, пытаясь спасти бегством, Джеймс зачитал с заметной тоской в голосе, но не потому что ему было жаль погибших. Ему было жаль, как они погибли. И этот урок его команда должна была запомнить навсегда. Никто из присутствующих не видел тех кошмаров, с которыми успел столкнуться адмирал. Они должны были прислушаться к своему капитану, если хотели выжить. И он готов был все для этого сделать, даже спрятать ту ужасающую слабость, с которой столкнулся сам, оказавшись лицом к лицу с теми же бедами, что и его команда.
– Этой ночью мы потеряли много хороших людей, и я сочувствую каждому из вас, кто потерял родных или друзей. Я знаю, что это не легко… - обведя присутствующих тяжелым взглядом, адмирал невозмутимо продолжил речь, которая на самом деле давалась ему с большим трудом. Одним лишь усилием воли Джеймс старался не дать голосу упасть и проявить хотя бы толику тех чувств, которыми в тот момент полнилось сердце. Он поневоле вспоминал свое прошлое, и связывая его с настоящим, скорбел вдвойне.
– Но мы служим Короне. Мы шли на этот риск осознанно. Риск превратился в обязанность, которую с тех пор мы должны исполнять, независимо от обстоятельств. Среди вас есть те, кто забыл о своем долге. Мне бы следовало незамедлительно наказать дезертиров…
Заметив совершенно поникшие головы раненных и побледневшие лица, обращенные к нему как к воплощению все же настигшей смерти, Джеймс со вздохом продолжил, не отводя глаз и встречая каждый чужой, у кого хватало смелости его поднять.
– Вы прекрасно знали, что в случае моей гибели, вас всех ждет смертная казнь – таков закон. И все же покинули «Гром» без разрешения, оставив старших офицеров в меньшинстве перед превосходящим числом врага. Я не могу позволить, чтобы такое повторилось вновь, и отчасти рад, что был ослеплен в пылу сражения, не увидев предательства за своей спиной…
Выждав паузу, чтобы экипаж понял всю тяжесть случившейся трагедии и вес угрожающих  им последствий, Джеймс вопреки ожиданиям многих и к их вящему удивлению на том не остановился, вынудив всех без исключения ошарашенно уставиться на адмирала, произнесшего совершенно неожиданно: – Но я не могу отрицать и того факта, что обстоятельства оказались за пределами обычных ожиданий моряков. За пределами даже самого изощренного воображения… Я не верил в то, что видел, как и вы… Но я видел эту напасть раньше. Несколько лет назад.
События на «Разящем» моментально затмили собой все ужасы увиденных последствий минувшей ночи, ведь в тот раз Джеймс был главным участником кровавой бойни и возглавлял команду, борющуюся за само свое существование, а не честь мундира.
– И чувствую свою вину перед вами за то, что не смог к ней подготовить, – выдавил из себя через силу Норрингтон, сохранив внешнее спокойствие. – Вы бы мне не поверили… Наверняка бы не поверили. Но вы были бы осведомлены. И тогда бы лишь ваша совесть решала вашу дальнейшую судьбу. В сложившихся обстоятельствах ваша вина и моя вина тоже, – с тяжелым сердцем подытожил Джеймс, но заметив как проясняются чуть ли не с улыбками лица провинившихся, грозно и громко продолжил.
– Я не буду наказывать сбежавших с корабля, но не потому что не могу или не обязан, а потому что ваша дальнейшая жизнь должна быть отдана службе в уплату этого долга в качестве наказания, которое я выбрал исходя из ситуации. Я не могу позволить себе убивать своих собственных людей, когда каждый человек на счету и в открытом море нас поджидает столь опасный враг... И этот враг – не пираты, которых тяжело убить еще раз. Это тот страх, что они внушают нам. Страх, который живет в нас самих и просыпается при виде неестественного и необычного, ужасающего настолько, что привычное оружие теряет смысл. Как и попытки защитить себя или сослуживца рядом… Когда я впервые сражался с этими тварями, мы выстояли не потому что нежить смилостивилась надо мной и моим экипажем. Мы выжили, потому что мы стояли как один, помня, кто мы есть и ради чего мы бьемся. И я хочу, чтобы вы помнили, даже Ост-Индский флот – это королевский флот. Если вы не согласны с этим мнением, то можете безбоязненно сойти на берег... Свободны.
Не шелохнувшись, Джеймс наблюдал за тем, как его люди медленно разбредаются по своим делам к своим забытым обязанностям: кто-то скрывается за решетками люков, ведущих на нижние палубы, кто-то с тоской поглядывает на изувеченный берег Пуэрто-Рико, пытаясь понять, стоит ли воспользоваться шансом уйти от беды, пока не поздно, а кто-то с едва заметным воодушевлением раздает приказы о дальнейшей погрузке товаров. Офицеры и матросы по-разному восприняли адмиральскую речь, но ожидать мгновенных перемен в их настроении Джеймс не мог, выждав лишь немного времени и вскоре обернувшись к стоявшему рядом брату.
– Отец бы рассмеялся, как считаешь? – подумал вслух Норрингтон, вспоминая Лоуренса и его жестокую хватку в отношении подчиненных.
[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-13 08:19:00)

В соавторстве с прекрасным Greider
Ему часто снились кошмары. События давно минувших лет переплетались между собой в непостижимый уму по утру клубок. Воспоминания как ниточки сплетались в узор на полотне, старом, дырявом от пуль, порезанном лезвием острого клинка… Ему снились жизнь и смерть во всей своей пугающей красоте. Но никогда прежде ему не снилась Элизабет. Девушка из такого далекого, безвозвратно утерянного прошлого. Не пиратский барон, которым ее сделала злосчастная судьба, не предательница, которую ему пришлось арестовать, не та, что разбила сердце. Он видел перед собой юную леди, с яркой, незабываемой улыбкой, глазами со светом столь теплым и родным, что отвести взор в сторону даже во сне казалось преступлением.
Джеймс шел за ней, как и обещал когда-то, слыша ее смех, видя ее стройный стан, любуясь тем, как она оборачивается и тянет руку, будто зовя следовать за ней, но игриво не подпуская ближе даже на шаг. Он не мог ее догнать. Никогда не мог, слепо веря, что иначе нельзя, но что только за ней идти все равно должен. Больше никого не было в его жизни, ставшей сном, кроме мисс Суонн, дочери губернатора Ямайки, леди, которую он знал с юных лет. Но когда девушка оглянулась в очередной раз, он не узнал ее. И сердце сжалось в новой непривычной тоске. Его сковал холод, будто оно тонуло в ледяной воде, стуча все реже, но сильнее, будто чужое. Джеймс застыл под пронзительным взглядом этих голубых без зрачков глаз… А застыв, почувствовал, как холодный ветер закрадывается в душу вслед за ее чистым, веселым смехом, больше напоминающим журчание чистого ручья.
Смех он услышал и тогда, когда проснулся с ознобом, едва дыша... Далекий, но такой же манящий и в то же время пугающий. Ведь он откуда-то знал этот голос. И голос звал его на палубу, терпеливо, почти что снисходительно. Смех повторялся эхом раз за разом, словно все его попытки сбросить оковы сна казались кому-то не просто тщетными, но еще и забавными. Он все равно выйдет, все равно прислушается к чарующему смеху и увидит ее. Завороженный, адмирал покинул каюту, неторопливо ступая по палубе, с трудом веря своим глазам, но в то же время не смея сомневаться, что это именно Она была в его сне. Неизвестная сила, воплощение которой приманило к себе еще одного наблюдателя. Страх за брата пересилил чарующую музыку еще слышного где-то далеко смеха, удаляющегося с ветром за кормой.
– Кто-то звал моими словами… Моим голосом, быть может, – осторожно произнес Джеймс, вставая рядом с завороженным братом, осторожно взяв за плечо, словно желая убедиться, что с ним все хорошо. И лишь после, когда убедился, что кроме немого восхищения «вреда» не было, снова взглянул на воплощение диких фантазий и чьих-то мечтаний, почему-то вызывающих страшную, почти невыносимую тоску в сердце. Столь сильную, что с ней хотелось бороться, изгнать как яд, ведь она не была ему свойственна, Джеймс никогда ничего такого не испытывал. По крайней мере, он не желал вспоминать, что мог когда-то.
– Но не я.
Парящая над палубой «Грома» чуть усмехнулась, искривив губы. Лицо её всё сияло волшебным потусторонним светом, как и вся она, что, казалось, это сама луна, в своём далёком, непостижимом величии приблизилась к двум братьям. Руны на её чёрном венце блеснули, переливаясь в замысловатых изгибах, и вновь потухли.
– Разве может не быть частью тебя то, что живёт с тобой одним сердцем? То, что переживает с тобой одни чувства? – голос её разливался так мелодично и ласково, что хотелось молить её продолжать, отдав за это все сокровища мира.
– Болезнь или благодать… Я не испытываю ни того, ни другого, чтобы делить с кем-то сердце, – зажмурившись, чтобы не видеть чужого лица и этих глаз, смотрящих словно в самую душу, Джеймс вдруг почувствовал злость. Вновь ту злость, которую уже переживал, и даже не единожды, всепоглощающую, яростную, как все войны разом, в одно мгновение меняющую судьбу, если ей поддаться. Он поддавался так много раз, что не нашел в последний дороги к свету. И чужой ему был не нужен, и все же… Взглянув на богиню, Норрингтон прислушался к сердцу, от чего-то трепещущему в присутствии необыкновенной девы. Но почему? Он же врал сам себе, он это знал. И признав правду, испугался ее, вспомнив минувшее как страшный сон сражение. Адмирал потерял на ровном месте память, но все равно сражался за свой экипаж и судно, спас брата от смерти, он действовал, даже не ведая об этом. По чьей-то чужой воле…
– Это была ты?.. Твое колдовство?
Она чуть закинула голову и засмеялась. Голос, расслаивающийся на несколько тембров, вереницей магических и одновременно властных звуков, вселяющих благоговейный ужас, пронёсся вдоль морской глади, и та затрепетала в ответ. Мимо могучего ост-индийца пролетел порыв ветра, соткавшийся из абсолютного штиля, из ночи, спустившейся над их головами, из звёздного ветра, вдруг покинувшего космические обители, чтобы сорваться на невообразимую глубину – к человечеству. Паруса беспокойно вздрогнули, колыхнулся британский флаг. И лишь часовые, привалившиеся друг ко другу, спали заколдованным сном, как и любая живая душа на корабле, не считая двух, внимавших странным словам.
Бен внимательно следил за видением, балансируя на грани сна и реальности – её воли, желающей подавить его, и его желания, упрямо старавшегося не поддаться. Она, кем бы она ни была, говорила не с ним, но в то же время могла контролировать его, надавливая, чтобы показать свою силу, но лишь отчасти, чтобы оставить ему его ничтожную свободу. Младший Норрингтон резко вдохнул, и не смог выдохнуть от порыва ветра, вдруг дунувшего в лицо, когда парящая в пространстве, успокаиваясь от смеха, вдруг сделал шаг вперёд, приближаясь к братьям, ступая по воздуху босыми светящимися ступнями.
– Ты знаешь, кто я! – всё ещё улыбаясь, но уже повелительно сказала она. – Знаешь давно, но всё ещё упираешься.
Разрыв между ними сократился и вот она уже была на расстоянии вытянутой руки. Подходя, она опустилась ближе к палубе, и края её светящихся одежды на мгновение коснулись деревянных покрытий. В ту же минуту там появились чёрные ожоги, будто кто-то прочертил калёным железом.
– Пусти его, дай ему волю, и ты узнаешь ответы на все вопросы, – продолжала она, и её океанические глаза поймали взгляд Джеймса, уловляя его, будто клетка птицу. Два летящих, парящих шага, и она уже могла бы дотянуться до адмирала светящимися руками, не разгибая локтей. Сердце в груди Бена заколотилось, но он не смог сделать ни шагу, ни одного движения в сторону брата. Её воля, мягко, но властно, держала его неподвижно.
– Он – это ты, – чуть тише проговорила она, и казалось, что её безумному голосу вторит само море.
Застыв на месте, адмирал смог лишь отрицательно мотнуть головой. Слабо, едва заметно, словно вопреки чужой воле, которая подавляла все вокруг, как и мысли, так и дыхание, само желание сопротивляться чужому властному тону. И почему-то ему нравилось, как она говорит, словно ее голос как музыка заполнял собой все вокруг, становясь единственно важным звуком во всей вселенной… Ничего другого он не желал слышать всю свою жизнь, ведь в голосе богини был шум прибоя, шум ласковых волн и порывов ветра, раскаты грома в жуткий шторм. То был голос непокорной строптивой природы, в которую моряки влюблялись поголовно, лишь ей одной храня  настоящую верность до гроба. До самого дна, иссушая свои жизни, чтобы добавить в море каплю крови. Джеймс смотрел завороженно в ее глаза, отражающие саму суть морской стихии, в которой таились чудеса, от которых отвести своих, вдруг ставших голубыми, он уже не мог. И не желал. Он так хотел смотреть на нее, что боялся даже моргнуть.
– Калипсо, – повторил он столь родное имя шепотом, полным обожания, таким голосом, которым могли бы признаваться в пламенной безмерной любви, и ведь чувства для того были… Взялись из глубины забытых потаенных желаний, загорелись искрами, переросли в пламя, губя душу. Разве можно было любить демона морей, прогневав Господа, так давно, все еще, спустя века.
Жить так долго становилось невыносимо… И жил так долго, даже после смерти, только морской дьявол. В голубых глазах мелькнуло отчаяние былого обладателя. Догадка исказила его лицо до гримасы ужаса. Волшебный ветер вдруг показался чужим и слишком холодным, поэтому Джеймс невольно вздрогнул, медленно и неловко протянув к брату дрожащую руку в какой-то странной надежде найти поддержку и почувствовать тепло. Он даже не мог оглянуться к Бэну, все еще взирая на любовь всей своей жизни глазами Дэйви Джонса.
Два резких вздоха не помогли Бену вновь обрести контроля над собой, своим телом, как и глупые порывы дёрнуть хотя бы рукой. Он был внутри себе и себе же самому не принадлежал. Снова эта бесконечная безумная двойственность, преследующая его с самой той ночи крушения «Неукротимого». Однако, та самая ничтожная его свобода – выбора, воли – она пульсировала по венам, напоминая о себе. Она была. Нужно было лишь достать до неё.
Страшное имя, Калипсо, разлилось шипением и шумом внутри глубокой звёздной ночи. Бен чувствовал похожесть этих звуков, дуновений, будто уже слышал их раньше, чувствовал, пропускал через себя. Руны на её венце – руны на кромке корабля-призрака… Всё внутри Бенжамина сжалось в приступе беспокойства, граничащего с паникой, страхом за самое дорогое, что драгоценнее собственной жизни.
Джеймс… Джеймс!
Бен закрыл глаза, сосредотачиваясь. Это то же, как перед броском, выстрелом – очистить свой разум, выдохнуть, освободив лёгкие до самого дна, чтобы собрать мысли и чувства в одно целое, сгусток энергии, и обрести власть над ситуацией. Одна минута вторая – биение сердца замедляется, выравниваясь, и Бен представляет, как онемевшие руки вновь обретают чувства, как ощущают ступни твёрдость палубы, боль в левом бедре. Третья минута, четвёртая, пытая – он возвращается в собственное тело, и его разум вновь получает бразды контроля. Его свобода не верить в непомерность её силы.
Огромными усилиями Бен поднимает свою руку в ответ брату, дотягиваясь пальцами до его ладони. Они поддаются неохотно, его пальцы, будто замёрзшие, потерявшие способность разгибаться. Но ему удаётся. И в этот момент он чувствует, как слабеет чужой контроль над ним…
Её лазурные глаза смотрят в его и вдруг улыбка меркнет на её светящемся лице. Парящая не может понять, что видит в лице стоящего перед ней, полностью подчинившегося ей мужчины. Она может обладать им, она всегда получала всё, что хотела, всех, кого желала. Но… не его. Он был одним во всём мире, во всей вселенной, среди всех творений. Он был единственным, ради чьей любви она была готова отдать своё бессмертие. Любви, которую в то же время, боялась. На её бесконечно красивом лице отразилась её боль. Лазурные глаза потемнели, будто волнующееся море.
– Дейви, – еле слышно прошептала она, и на одну лишь самую краткую секунду множество её голосов слились воедино, образуя один: дрожащий голос женщины, любящей и страдающей.
Она вдохнула морской воздух, и, выдыхая, отлетела назад, снова воспарив в высоту. Свет её снова стал грозным сиянием звезды, а лицо теперь не выражало эмоций. Руны на чёрном венце вновь вспыхнули.
– Очнись! – приказала она. – Очнись, Джеймс Норрингтон!
Разозлилась, бессердечная, превратилась в бурю, перегорела как звезда на небе и упала в холодные воды. За секунду от обожания в своей душе адмирал перешел к сущей тихой ненависти, но такой, про которую пишут баллады. Он все еще любил богиню, но не мог простить, как не желал уходить, снова видя ее. Еще бы шаг вперед, шаг, чтобы дотронуться, снова почувствовать как стихия воплоти преданно льнет в объятия, как оба тонут в искреннем чувстве. Но она снова предала его, а он снова вынужден исчезнуть, раствориться будто дымка, будто никогда не существовал. Без нее…
Чужой внутренний голос еще выл вслед глухому грустному ветру отчаяния, с которым богиня воспарила над палубой. Когда адмирал сморгнул наваждение, почти остервенело протирая глаза от опостылевшей пелены, ему казалось, что он услышал морского дьявола, его протест, его стон сердечной боли и злости, которому вторил сам, со стоном приходя в себя. Вздох не облегчил мук души и тела. Дэйви Джонс – вот с кем он делил чувства и одно на двоих сердце… Вот кто звал Калипсо. Осознав, что чувствует тепло, Джеймс доверчиво взглянул на руку, а потом брата, которому удалось побороть видение вопреки чужой воле. Норрингтон не смог выдавить из себя даже улыбки, почти виновато отступив в сторону, и мягко отпустил Бэна, словно прикосновение могло быть опасным для самого кузена. Нужно было думать о других, раз опасность таилась в самом себе. Норрингтон довольно быстро очнулся, но мог ли он прийти в себя, если делил одно сердце на двоих с самим морским дьяволом?
– Невозможно. Он умер... –  тихо шепнул адмирал, еще глядя на брата, а после злобно и яростно взглянул на богиню, повторив громко, почти что крикнув: – Он умер! – в стальном голосе зазвенело обвинение, свое и чужое, но достаточно сильное, чтобы не задумываться о первопричине. Всей правды Норрингтон не знал, от того тень сомнений проскользнула в обиженном взгляде вновь зеленых как изумруды глаз.
– Он был убит на «Голландце»… Его больше нет. Не должно быть… Как он оказался в моей голове, как мог потеснить душу своей?..[AVA]http://s1.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/06/0fbc7c071fe3b7ed34f98e6a140c5e10.png[/AVA][SGN][/SGN][NIC]James Norrington[/NIC]

Отредактировано Farenheight (2015-07-17 06:19:02)