If I die young, Bury me in satin.
Lay me down on a bed of roses.
Sink me in the river at dawn,
Send me away with the words of a love song.

Полная луна освещала двор психиатрической больницы, где четверо школьников сражались с японскими демонами, ведомыми ногицунэ, чтобы спасти подругу. Эта холодная, темная, не смотря на яркий лунный свет, ночь не сулила теплого и счастливого наступления нового дня. Все вокруг дышало смертью и болью, коими питалась тварь, что смотрела на все это с ехидной усмешкой, ожидая кровавого конца. Эллисон ненавидела луну. Каждый раз, когда она занимала на черном небосводе свой трон, случалось что-нибудь ужасное. Каждый раз кто-то погибал. Кто-то дорогой ей. И это ломало. Но не сегодня. Сегодня все будет иначе. Они победят. Она пока еще не знает как, но обязательно победят и Лидия будет спасена. Она вернет свою подругу домой. Она не позволит ей погибнуть в этом темном и страшном месте. Она никогда не сможет так ее подвести. Стрелы летят в черных демонов, прошивая их насквозь, но не принося им вреда. Она уворачивается от ударов другого демона, снова пуская стрелу. И снова впустую. Рядом с ней бьется Кира, ловко размахивая катаной, но они сильнее. Им тысячи лет. Они - демоны, и под контролем ногицунэ, какие шансы у четырех подростков? Какие шансы у нее? Она просто человек. И еще неделю назад ее руки дрожали, когда она пыталась взять лук в руки. Но не сегодня. Сегодня ее руки не дрожали, но толку от нее все равно было мало. от них всех не было никакого толку. А ее все не покидало чувство, что она что-то упускает. Прям как днем, когда она отливала серебряные наконечники, по традиции, прощаясь с отцом. Эллисон заводит руку за спину, пытаясь нащупать одну из стрел, пока не находит ее. Одну единственную. Ту, на которую успела надеть свой серебряный наконечник, перед тем, как отправиться сюда. Всего одна стрела. А их силы уже на исходе, а демоны не устают, как и ногицунэ, наблюдающий и выжидающий. Что ты упускаешь, Эллисон? Чего ты не можешь понять? Это чувство гнетет ее изнутри. Это чувство мешает ей быть сосредоточенный, что не позволительно, когда твой враг и так превосходит тебя во всем. Один из Они направляется к ней. Уверенно и бесстрашно преодолевая этот путь, а свет луны, что падает на его маску, делает из нее что-то очень похожее на довольную гримасу того, кем он контролируется. Ей некуда отступать, да и не может она отступать. Лидия еще где-то там, а она пришла, чтобы спасти ее и никак иначе. Поднимая лук, Эллисон молится о том, чтобы это сработало. Ведь не бессмертные же они, в самом - то деле! Каждую тварь, являющуюся порождением ночи, можно убить. Просто нужно знать как. И снова это чувство, словно ответ вертится у нее на языке, но она не может сказать, а в ее случае - сделать.
Крик Айзека отвлекает ее от цели. Израненный и поверженный, он свалился на асфальт, поплывшими от боли глазами смотря на меч, что Они занес над ним. - Нет! - Кричит ее сознание. Кричит ее кровь. Кровь охотников. Кровь Арджентов. Кровь, которой она поклялась защищать их. Своих друзей. Свою семью. Свою любовь. Защищать тех, кто не может защитить себя. Не думая о себе, Эллисон меняет направление своей цели, отпуская тетиву. Свист разрезает напряженно звенящую тишину. Стрела находит свою цель, ведь Эллисон никогда не промахивается. Входит точно туда, где располагается сердце, если у демонов есть сердце и, о, чудо, остается там. Недоверие вместе с надеждой борются в ней, в те секунды, когда рана от стрелы в теле Они загорается зеленым светом, а затем он обращается в пыль. Чувство победы заполняет ее изнутри. Вот оно, то, что так долго не давало ей покоя. Они не бессмертны. Они могут их убить. Ей хочется кричать об этой. Об этой победе, когда краям глаза она замечает движение. Неловкий поворот на девяносто градусов влево и меч Они входит в ее живот, выходя за спиной. Украшая ярко - алой, в свете луны, кровью стену у нее за спиной. Эллисон удивленно вздыхает, а все вокруг замирают, расширенными от ужасающей правды, но еще не до конца понятой, глазами смотря на нее. Это месть? Как глупо, но именно об этом она думает, когда меч, так же плавно, как и вошел, выходит из нее, а Они растворяются в густой темноте этой ночи. Никто не кричал, но Эллисон могла поклясться, что слышала крик. Айзек, Кира и ее мама схватились за уши, сжимаясь так, словно им резало уши. Эллисон смутно догадывается кому бы мог принадлежать этот крик. Так может кричать только Лидия. Значит, она жива. Ноги подкашиваются, а холодный асфальт встречает ее своими грубыми объятьями. Это странно, но боли она не чувствует. Только холод, как холод меча, что прошил ее насквозь, возможно, перебив позвоночник. Может поэтому она не чувствует ног?
Широко распахнутые, едва затуманенные приближающейся смертью глаза, устремлены в ночное небо. И снова эта луна. Эллисон кажется, что она смеется над ней. Ей хочется закрыть глаза, чтобы не видеть ее, но она боится, боится, что не сможет их открыть. Ей еще нужно увидеть Лидию, убедиться, что они спасли ее, что все спаслись. Что они выиграли этот бой. Попросить прощения, что она не сможет быть с ними в следующем. Это причиняет ей боль. Кто защитит их? Кто спасет ее семью? Отец. Ответ приходит внезапно, принося с собой радость облегчения и боль утраты. Его утраты. Но она находит утешение в том, что благодаря этой глупой традиции, смогла сказать ему все слова, ничего не оставив недосказанным. Она попрощалась. А он сильный. Он сильнее нее.
Еще один крик наполняет удушающую тишину, разгоняя темноту вокруг. Эллисон пытается приподняться, но не получается. Все что она может это держать правую руку на своем животе, чувствуя, как кровь сочится сквозь нее, капая на асфальт. Она знала, знала, что сегодня прольется кровь. Знала, что кто-то из них не вернется домой. Допускала, что это будет она. Но не была готова к тому, что именно в ее честь новым днем зажжется багряный рассвет. Ведь ей всего восемнадцать. Она толком еще не жила. Но душу наполняет чувство радости, когда, закрывая столь ненавистную ей луну, над ней склоняется лицо Лидии. Ее дорогой Лидии. Ее живой и спасенной Лидии. У них получилось. У нее получилось. Она не потеряла ее. Она смогла сдержать данное себе обещание. Но радость сменяет вина, когда слезы Лидии капают на ее грудь, разбавляя солеными капельками алую кровь. Ведь ее Лидия не плачет. Ничто на свете не заслуживает ее слез. Она сама не раз повторяла об этом. - О, прости меня, Лидия! - Ей так сложно думать, а еще сложнее говорить. Жизнь слишком быстро покидает ее тело. Она слишком быстро слабеет, а ей еще столько нужно сказать. Ей нужно, чтобы они знали, как именно ей удалось убить Они. Это поможет им тогда, когда ее не станет. Но слезы и слова Лидии мешают ей сказать о главном. Они ставят для нее другие важные приоритеты. Она должна унять ее боль. Если не совсем, то, хотя бы попытаться. Прилагая усилия, ей удается говорить:
- Все хорошо. - Нет ничего хорошего, но видеть эти заплаканные глаза Эллисон больнее, чем умирать. Ей хочется улыбнуться, чтобы подбодрить подругу, показать, что ей не больно и не страшно, но губы не слушаются. С них капает кровь, что медленно заполняет ее рот, стекая по подбородку. - Прошу, Лидия, не плачь. - Потерянно и с трудом шепчет Эллисон, слишком слабая, чтобы поднять руку и стереть ее слезинки самой. Все, на что она способна, это легонько сжимать ее руку коченеющими пальцами, надеясь, что это ее успокоит. Надолго ли? Как долго она еще сможет ее сжимать? Как долго сможет держать глаза открытыми и пытаться говорить? Рядом падает Скотт, он тоже тянется к ней, пытаясь достать до ее руки, но Лидия  отталкивает его, находясь во власти своего горя. Они все были в его власти, а Эллисон меньше всего хотелось быть эпицентром этого горя. Она просто спасала ее, спасала Айзека, Скотта. Их всех, и ей удалось. Но кто знал, что за победу придется платить такую высокую цену? Она знала и она готова расплачиваться. Но они нет. Лидия не была готова. И она не могла винить ее за то, что сейчас она упивается своим горем. Но ей было так нужно ее внимание, они должны знать. Они должны.
- Нет... нет... - Эллисон заходиться в кашле, брызгая кровью, когда слишком резко пытается ей возразить. Это не ее вина. Никто не виноват. Такое случается. С охотниками такое случается. И в этом нет ничьей вины. - Не надо винить себя, Лидия. - Глазами умоляет Эллисон, не находя в себе сил говорить. Надеясь, что она поймет. Она всегда понимала. Между ними была эта связь, незаметная, но такая сильная, и Эллисон, казалось, что в этой тишине, что разбавляется всхлипами ее друзей, она слышит, как их связь рвется. Как рвется ее связь с этим миром. - Нет, нет. Еще слишком рано. Я не успела сказать. Я не успела попрощаться. - Паника наседает на нее, давит на нее, в какой-то мере подстегивая ее.
- Лидия, - как странно звучит ее голос, этот ужасный булькающий звук крови в горле непременно вызовет у Лидии новый поток слез, но Эллисон не может не продолжать, - Я люблю тебя, Лидия. У меня никогда не было подруги... а потом появилась ты и... - Эллисон отвлекается, когда Скотт начинает в голос причитать о том, что не может забрать ее боль. Ей так жаль его, но у нее нет ни сил, не времени объяснять ему, что боль не приходит сразу. Для этого нужно время, чтобы холод металла сменился болезненной пульсацией рассеченной плоти. К тому времени Эллисон уже перестанет дышать и боли она не почувствует.