В комнате было тихо, так что Гарри слышал, как храпел за стеной дядя Вернон, а Дадли ворочался, видимо, только закончив играть в одну из своих видеоигр. Лето на Тисовой улице проходило удивительно мирно. Он осторожно переступил через раскрытый сундук, подошел к окну и достал из кармана сложенное вчетверо письмо. За весь день не было ни минуты, чтобы его прочесть: дядя решил, что племянник засиделся, а гараж пора привести в порядок. Гарри склонился поближе, так что свет фонаря падал на желтоватую бумагу.

«Дорогой Гарри,» – начинал Сириус.

Пару секунд он рассматривал четко выведенные слова – наверное, Сириус нашел-таки место, где есть стол и стул (оставалось надеяться, что и кровать тоже).

«...Наш общий знакомый объяснил мне, почему ты так хотел перебраться ко мне на лето. Я не могу представить... (Впрочем, к сожалению, могу.) Джеймс бы не хотел, чтобы ты жил у этих людей – и я сделаю все, что в моих силах, чтобы забрать тебя оттуда. Но сейчас – постарайся не совершать глупостей. Ты настоящий сын своего отца! И я горжусь тобой. ...»

Здесь перо запиналось – Гарри почти видел, как Сириус чуть отстраняется от бумаги и окидывает взглядом уже написанное, собираясь с мыслями (он и сам так делал в эссе).

«...Ты просил рассказать о них. Что ж. Наверное, тебе уже все это говорили, но Джеймс... Он действительно никогда не боялся, Гарри. То есть боялся, конечно, но делал несмотря на. Эту его черту ты определенно унаследовал.
А ещё он был неряхой... Ну, не таким, как я, но Лили пригрозила, что не пойдёт за него замуж, если он не научится держать метлу и мантию раздельно. ...»

Гарри усмехнулся – и понял, что плачет. Недоуменно и зло он провел рукой по глазам, стирая влагу.

«...Лили была всем для Джеймса. Знаешь, ради неё он стал лучше. Мы все, стоило ей появиться, переставали вести себя как «благовоспитанные хулиганы» (боже... я скучаю по МакГонагалл). Я пережил ту войну благодаря ей и Джеймсу. И Ремусу, конечно. Но, думаю, именно она нас держала. ...»

Этот абзац он перечитал несколько раз.

«...У меня кое-что изменилось (подробнее, к сожалению, рассказать не могу), так что не беспокойся – вряд ли в газетах напишут что-то правдивое в ближайшее время. Но на всякий случай не отвечай на письмо сразу. ...»

В соседней комнате заворочались, и Гарри замер: а ну как дядя встанет и заглянет к нему? Но нет – вроде тихо. Он высунулся в окно, подставляя лицо слабому движению воздуха, и отыскал взглядом потерянное место.

«...До меня дошли слухи, что скоро пройдет Чемпионат мира по квиддичу – если удастся выбраться на него (не верю, что ты не придумаешь что-нибудь), расскажи мне все в подробностях! Как бы я хотел быть там!.. Ты не собираешься делать карьеру в квиддиче?.. Правда, не знаю, как сейчас с командами... Впрочем, у тебя еще есть уйма времени, чтобы подумать! – только МакГонагалл этого не говори. ...»

Он тихо фыркнул – и торопливо перепрыгнул взглядом на следующие строчки, где мелькнуло имя мамы.

«...Ты, наверное, уже знаешь, что страсть к полетам тебе досталась от отца. Но, держу пари, никто не сказал, что Лили была очарована зельями. Ни мне, ни Джеймсу никогда не хватало терпения. ...»

Снова метка – куда резче, чем в прошлый раз.

«Прости, Гарри, мне пора. Обещаю – это не последнее письмо. Постарайся избегать опасности, но если встретишь ее...

Твой Б.»

Вот и все. Гарри пробежал письмо глазами. Джеймс... Джеймс. Имя чуть подпрыгивает на бумаге. Сириус говорил о нем с такой гордостью. И благодарностью.
Лили. Легкий росчерк пера. Почти ощутимая нежность. Она так же улыбалась.
Ее имя и имя отца – почти всегда рядом.
Как на фотографиях. 
Отец – непослушные волосы, как у него; озорная улыбка; в глазах, в том, как вскинута голова, – ожидание полёта.
«Ногам на земле неуютно», – вспомнились собственные слова после тренировки.
Наверное, у отца тоже так было.
Он перевёл взгляд на письмо. «...Держу пари, никто не сказал, что Лили была очарована зельями».
Зелья…
Ну почему не травология? Он может представить, как мама стоит в теплице, как срезает цветы... да хоть мандрагоры пересаживает!
Может, Сириус ошибается?
Гарри оторвался от окна. В сундуке, на самом дне, аккуратно завёрнутый в прошлогоднюю мантию, лежал альбом. Он бережно достал его, раскрыл... 
На нужном развороте всего две фотографии – одна в осеннем парке, другая в гостиной: за Лили, склонившейся над пергаментом и что-то пишущей, видна спинка дивана и накинутая на него шаль. Джеймс сделал снимок до того, как она заметила. Сейчас лица почти не видно, и все же... это самая живая фотография из всех, что у него есть. Как будто Гарри стоит рядом, а через несколько секунд... вот-вот... она...

– Я не понимаю... – пробормотал он.

Мама на фотографии подняла голову, смешно приоткрыла рот – и улыбнулась, глядя прямо на него.

***

Через несколько дней пришло письмо от Уизли, с приглашением на Чемпионат. Ответ Сириусу был в основном об этом: Гарри обещал все запомнить и пересказать, вспоминал матчи, в которых сам принимал участие, и те, которые лишь видел со стороны, гадал, как это будет, и спрашивал о любимой команде отца. В конце письма оставалось свободное место, и на мгновение он почти решился... – но представил, как внимательно прочтёт это Сириус и какие выводы сделает... Нет, точно не в письме. Может быть, когда они встретятся...

После погрома на Чемпионате он черкнул Сириусу короткую записку, что все в порядке, и отправил ее с сычом Рона – Букля слишком заметна, – впрочем, все равно рискуя. Министерство было взбудоражено, почту проверяли, мистер Уизли рассказывал о рейдах в дома бывших Пожирателей и в Лютный переулок... Дни до Хогвартса утекали.

Письмо он почти не доставал – в многолюдной Норе, где на каждом шагу что-то падало, кто-то появлялся, а двери в комнаты с тем же успехом могли стоять нараспашку, не удавалось найти тихого места. Впрочем, было и не до того: помочь миссис Уизли по саду и мистеру Уизли – в гараже; сбегать с близнецами на ближайший холм и протестировать какое-то устройство, напоминающее подзорную трубу и омнинокль одновременно; полетать на мётлах и попытаться уговорить Гермиону сыграть с ними; съездить за учебниками, мантиями и новыми ингредиентами для зелий...

Это был последний магазин из их списка. Сославшись на непереносимость такого количества мертвых существ, пусть и не самых приятных, Рон вышел на улицу; Гермиона уточняла на кассе, какие лучше брать ягоды, конца осени или начала зимы, и продавец тихо бормотал, описывая их свойства в разных зельях, – его голос действовал на Гарри усыпляюще. Он прошёл вдоль полок. Здесь было все – от самого отвратительного до самого прекрасного: чьи-то глаза, закупоренные в банке; травы, подвешенные на тонких нитях, легкие, словно паутинки; бледно-зеленое мокрое нечто, что подрагивало на дне аквариума; искрящиеся, мерцающие, горящие изнутри жидкости в сотнях флаконов.
Может, маму привлекало именно это?
Он внимательно вгляделся в ряды прозрачных бутылочек (ну почти духи тети Петуньи – только она бы ни в жизнь к таким не притронулась), прислушиваясь к ощущениям. Наверное, это должно быть как в магазине Олливандера – он просто поймёт, что нашёл...
Флаконы были невероятными, – но с тем же успехом он мог посмотреть на коллекцию носков. Ни радости, ни восхищения.
Разочарованный, Гарри прошёл мимо Гермионы, бросив на ходу, что подождёт вместе с Роном на улице.

Он не заметил, когда пришла пора ехать в Хогвартс. Просто однажды наступил день накануне, и миссис Уизли велела им собирать вещи. Из вязаного – любимого – свитера с буквой «Г» выпало сложённое вчетверо письмо, и Гарри, услышав шаги на лестнице, поспешно спрятал его в альбом с фотографиями.

– Целый день тратить на сборы, – простонал Рон, входя в комнату и пиная сундук ногой. – Все равно одежда помнётся...

Они оба уставились на горы вещей, в беспорядке раскиданные по кроватям и тумбочкам, и на сумки с покупками, которые следовало разобрать (если верить Гермионе и миссис Уизли) ещё неделю назад.

– Думаешь, у нас будет меньше занятий? Ну, раз что-то такое готовится. – Рон с сомнением поднял один носок. – Без пары. Пожалуй, можно не брать. – И кинул за спину.

– Хоть землетрясение, Снейп вряд ли отменит занятия ради этого, – буркнул Гарри, разглядывая две одинаково ужасные футболки с дадлиного плеча: разве что к Филчу на отработки ходить...

Рон за его спиной вздохнул, хмыкнул, потом и вовсе запыхтел – Гарри обернулся как раз, когда гора одежды смачно повалилась в сундук.

– Оптимальная рационализация времени, – довольно резюмировал Рон, вытирая руки о штанины. – Там решу, что из этого пригодится. Давай и тебе так сделаем!

В тот день они к сундукам не возвращались.

Отъезд смешался в одно дождливо-прощальное пятно. Вот они грузят поклажу в маггловские такси, вот их обнимает миссис Уизли на вокзале, а вот уже – дорога, и поезд бежит вдоль пустошей, темных озер, редких домишек, то тут, то там прислонившихся к земле.

Вымокшие сверху донизу, они тряслись в каретах до замка. Гермиона посетовала, что нельзя колдовать на каникулах, потому что Высушивающие чары они будут проходить только на этом курсе, а у них очень замысловатое движение палочкой – даже маленькая ошибка приводит к возгоранию. И предложила на ком-нибудь попрактиковаться. Все, включая дрожащего Невилла, отказались.

Когда после распределения, ужина и речи Дамблдора Гарри ухнул в кровать, в его голове сохранилось лишь несколько – не мыслей даже, а всполохов: искривленное лицо Грюма, азартный взгляд Рона, когда объявили о Турнире... мелькнувший профиль Джинни, склонившейся над столом так, что рыжие волосы падали на щеки... и что-то еще... или кто-то... Но он заснул прежде, чем смог вспомнить.

***

Занятие со Снейпом пришлось на второй день учебы. И если в замке было по-осеннему прохладно, но в целом терпимо, то в подземельях стоял пробирающий холод – хуже будет лишь зимой, когда и пальцев не чувствуешь к середине урока. Войдя в класс, Гарри поёжился и невольно взглянул на шкафы с учебными ингредиентами. За мутными стеклянными дверцами тускло отсвечивали банки: содержимое их было того же цвета, что и его старая школьная форма, ещё от Дурслей. Неужели кому-то – кроме Снейпа, конечно – могло нравиться это? Неужели ей могло?..
Поджав губы, он приземлился рядом с друзьями за дальнюю парту, кое-как разложил инструменты и уставился в пустой котёл.
Зелья.
Да даже прорицания были бы лучше!

"Это плохо, это очень-очень плохо". Мысли крутились в голове непрерывно, с их последнего привала, когда одна из лошадей испугалась чего-то и сорвалась с привязи. Ее поймали в два счета, но Мерлин с тех пор оглядывался по сторонам еще чаще и перебирал в уме заклинания, которые могли бы обезопасить их в случае чего. Вот только ни одно из них невозможно было применить без лишнего внимания — либо же магия требовала "вместилища". Он корил себя, что до сих пор не придумал способа заколдовать одежду Артура так, чтобы результат колдовства не был столь очевиден. К сожалению, клинок или стрела, замершие у самой груди без видимой на то причины, явно отнесут к магии, а охоты на ведьм Мерлин уже насмотрелся.
Впрочем, сейчас они именно что охотились. Причем на ведьму.
С того момента, как Артур объявил о немедленном сборе и выезде на место, где предположительно видели Моргану, прошла половина дня. Мерлин по привычке задрал голову и взглянул вверх, где должно было висеть ослепительно яркое, еще сохраняющее тепло последних дней лета, солнце, — однако не увидел ничего, кроме темной листвы и запутавшихся между собой веток деревьев. Нервно передернув плечами, он огляделся вокруг.

Лес, в котором они оказались, мало напоминал тот, что рос у самого Камелота: деревья вздымались вверх, закрывая все небо, но вместо облегчения от подаренной ими прохлады приходило чувство удушья; тишина напрягала слух сильнее любого крика; корни торчали здесь из земли, будто пытались бежать, но застыли в последнем отчаянном порыве, и лошади спотыкались о них, и негромкие осаживающие голоса рыцарей напрягали Мерлина еще больше.
Может — может, Артур прав, и у него "разыгралось воображение", и он "слишком нервный в последнее время", но разве не Мерлин заподозрил Моргану, когда остальные даже не догадывались? Разве не он пытался ей помешать все это время? И пусть Артур не знает (да, пусть Артур не знает), он мог бы хоть раз послушать и не рисковать по чем зря!

— Тише, тише, — успокаивающе пробормотал Мерлин лошади, когда та судорожно тряхнула головой. Тише, тише... — добавил он уже про себя и еще раз тревожно всмотрелся вперед, насколько позволяли деревья. Дорога перед ними — если это можно назвать дорогой — оставалась пустой и безмолвной.
"Хороший знак. Если хорошим знаком может быть очень подозрительная местность".
Гвэйн справа от него громко хрустнул костяшками пальцев, отчего Мерлин вздрогнул, чуть не подпрыгнув в седле. Кто-то рассмеялся. Смех повис в лесном воздухе без движения, и снова наступила тишина.
"Птицы. Здесь нет птиц", — пришло запоздалое осознание. Он уже открыл рот, чтобы привлечь внимание остальных (ладно, может, его подозрения и выглядят идиотскими для Артура, который, упертый, как осел, лезет туда, куда не следует, но вот! — вот! — разве это не странно! — и может, если он будет достаточно убедительным, они повернут назад — или хотя бы притормозят и осмотрятся), когда произошло сразу несколько вещей.

Подстреленная в грудь, лошадь одного из рыцарей упала на передние ноги. Другая, испугавшись, встала на дыбы. Еще стрела, пролетев чуть-чуть мимо цели, вонзилась в дерево, и вдруг — среди этой неподвижной тишины — грянули со всех сторон громкие крики. Их окружили.
В наступившей сумятице он выхватил взглядом Артура (живой!), но ненадолго: лошадь под ним содрогнулась, ее голова взметнулась вверх вместе с корпусом, и Мерлин, потеряв равновесие, не успев ухватиться за ее шею, рухнул со всего маху на землю.
Воздух вышибло. Звуки битвы на мгновение потерялись в длинном пустом звоне, который заполнил его уши. Он попытался встать, но был вынужден тут же пригнуться, чтобы не попасть под чей-то локоть. Красные плащи один за другим падали или спрыгивали с раненых лошадей, животные — кто мог — убегали прочь, возбужденно фырча.
Где Артур?

Вот Леон вонзил меч в нападавшего, но уже двое новых возникли перед ним. Мерлин прошептал заклинание — мечи скрестились, вместо того чтобы обрушиться на рыцаря.
Гвэйн и Персиваль вдвоем оттеснили троих.
Вильям и Эддрик (молодой еще парень, но Артур взял его — Мерлину казалось, — потому что видел в нем собственные отвагу (или лучше сказать "безрассудство"?) и азарт: вперед! к победе!.. — ну да... конечно; "к победе"...) стояли спина к спине, и их головы едва можно было различить за чужими головами...
Мерлин дернулся было в их сторону, когда увидел то, от чего все внутри похолодело.
Всего в паре десятков шагов от него, но каждый шаг был занят ногами, руками и клинками тех, кто сражался, отступал или падал, маячила светлая макушка Артура — которая спешно удалялась в лес.
Будь Мерлин трижды терпеливым, он и то бы взвыл. На кой черт! вот на кой черт ему приспичило?! Нельзя же быть таким самонадеянным кретином!

— Мерлин!

Он не обернулся. Кажется, кричал Гвэйн. Возможно — только возможно, — кто-нибудь пойдет за ними и поможет... если, конечно, еще не поздно. Не должно быть поздно.
Ветки больно хлестнули в лицо, нога оскользнулась на мокром камне, глаза устали всматриваться в поисках красного среди мрачно-зеленого — ну где же? где? — вот! мелькнул за стволом дерева кончик плаща!

— Артур! Идиот!

Будь Мерлин трижды терпеливым, он бы и то не подобрал другого слова.
Лес сгущался, крики и лязг стихали позади, скоро Мерлин перестал слышать что-либо, кроме собственного учащенного дыхания и громкого шороха старой листвы под ногами. Ему страшно хотелось наорать на Артура. На живого, невредимого, самоуверенно вздернувшего правую бровь Артура, который бы сказал ему что-нибудь снисходительное вроде... Черт.
Он неожиданно выскочил на поляну. На самую настоящую поляну, почти идеально очерченную деревьями. Между их ветвями даже проглядывало небо. Вот только смотреть на него было некогда, потому что на голой земле, безоружный, с прижатым к горлу мечом, стоял Артур.
Нет, никакого терпения на него не хватит.
Быстрый взгляд на обстановку позволил Мерлину слегка выдохнуть. Во-первых, против них было всего трое. Если он их заговорит, у Артура будет шанс.
Он сделал шаг вперед, вскинув руки. Ни меча, ни даже кинжала. Во-вторых, его безобидность — пока что преимущество, никто даже не попробовал его атаковать.

— Эй, вы же не думали так просто уйти? — В голосе наигранное веселье. Он надеется, что этого достаточно, чтобы их позабавить, а значит — ослабить внимание. А еще надеется, что Артур поймет, что он пытается сделать, иначе... Нет, что "иначе", Мерлин не думает: Артур выберется отсюда живым.

Хватка Алена крепкая, настойчивая, и Ник с легкой досадой потирает выпущенную руку.

— Если устанешь, я сменю, — отзеркаливает он.

Он не замечает, сколько Ален возится с арендой машины — сон, усталость наваливаются вдруг и разом, хочется только присесть где-нибудь, лучше лечь, и провалиться во тьму без мыслей, шума, света, касаний.

Последний раз... Утром. В метро. Толпа. Никто не смотрит. Можно украдкой бросить взгляд, зацепиться за край щеки, нос, подбородок, — и раствориться. Как сахар. Это правда похоже. Кисло-сладкая шипучка из пакетиков, которую высыпаешь на язык. Сперва идут мурашки: чужие мысли захлестывают собственные, они перемешиваются, и где-то здесь важно удержаться на волне, не позволить ей себя сбросить, а потом...

Ерунда. Ерунда. Он просто не выспался. Ему хватит... Все получится.

За окном — мрак. Только фонари, вывески и окна домов светятся и бросаются в глаза, но они едут, едут, и все пропадает, все убегает назад, и ничего не существует, кроме медленно нагревающегося воздуха салона, плотной спинки сиденья, неуловимого свиста, с которым свет исчезает во тьме. Они едут.

— Что?.. Нет, не думаю. — Смысл доходит с задержкой. Дело... заселиться... Это почти не реально. Как и самолеты, аэропорты, чьи-то дома, машины, семьи. Во всяком случае, сейчас. Здесь. В дороге. Он смотрит в окно. Вперед и вбок. Абсолютное ничего.

— А тебе нужно?