Когда с Гидрой было покончено, Джеймс Барнс нисколько не верил в то, что спрут не возродится однажды и не вернется за ним. Ожидание, что кошмар последних семидесяти лет вновь накроет его с головой, было неотъемлемой частью жизни, чем-то само собой разумеющимся, частью личности – той, что потихоньку склеивалась из осколков, не потерявшихся еще. От этого ожидания не избавиться – Солдат был уверен в этом, - никогда; но уверенность потихоньку слабла – когда в жизни появится старый друг, Мстители и возможность выйти из тени, заняться чем-то, что принесло бы людям пользу и, возможно, искупило бы хоть часть всего сделанного Зимним Солдатом.
Глупая вера; напрасная. Щ.И.Т. был немногим лучше Гидры, как оказалось, - не удивительно, что именно его спрут выбрал субстратом, в который можно было пустить корни и разрастись. Ложь, сомнительные методы, давление – все то же; разве что вместо короткой последовательности русских слов используют очевидную слабость – безопасность друзей. Барнс не был уверен, что лучше.
Проект «Громовержцы» - еще один чертов обман, в который Фьюри втянул его, прикрываясь благими намерениями; еще один секрет от Стива и других. Это все было… грязно. Не так, чтобы грязь в жизни была чем-то новым для человека с биографией Джеймса Барнса, но конкретно эта была слишком знакомой. Похожей на прошлое – то, в котором полковник Филлипс из СНР снайпера из сто седьмого пытался сделать киллером. Гидра после оценила усилия, что сказать.
- Они должны были быть здесь еще полчаса назад, - у Барнса голос звучит раздраженно, оттого и не удивительно, что девушка-агент невольно ежится под тяжелым взглядом и отступает на полшага назад. Джеймсу немного совестно; в конце концов, ему никогда не доставлял удовольствие чужой страх. – Ладно-ладно, отомри. Что случилось хоть?
Младший агент виновато пожимает плечами, но хоть наутек не бросается; плюс ей – Барнс ее помнит смутные образы того, как лабораторные крысы Гидры бросались врассыпную, когда Солдат приходит в себя после заморозки. Ребята из Щ.И.Т.а знают хоть что-то о достоинстве.
- Проблемы с программным обеспечением браслетов, - торопливо рапортует девушка. – Пришлось перенастраивать. Максимум через два часа команда прибудет на базу и вы сможете отбыть на задание. Простите, что не предупредили заранее.
Извинения явно не меняют того факта, что выспаться перед заданием не удалось, но хоть ситуация становится яснее. Джеймс раздраженно хмыкает, устало на спинку кресла откидывается и почти лениво кивает девушке.
- Принято. Сообщите, когда будут на подъезде.
Не очень-то прилично – вот так отвернуться от девушки, крутанувшись в кресле, но настроения общаться с кем-то просто нет. Возможно, шутки Эрика и Эйба ситуацию изменят, но до этого еще два часа.
Два чертовых часа, которые можно было провести дома с одним конкретным лучником вместо бездарного созерцания светлой стены в одном из кабинетов штаба. Барнс бы с удовольствием подарил ребятам в отделе связи парочку новых сотовых, чтобы не забывали звонить, если планы меняются; будь это уместно.
- Идиоты, - хмыкает он под нос; раздражение ушло, уступив место банальной скуке.
Взгляд натыкается на кофемашину очень вовремя. Барнс искренне надеется, что она заправлена и в рабочем состоянии, когда поднимается с кресла и пересекает кабинет.
Ну, хоть в этом ему везет. Кофемашина жужжит тихо, напоминая о привычном утре дома и о том, что кофеиновая зависимость, видимо, штука довольно заразная и передается… каким-то там путем. Мысль веселит и настроение поднимает на пару пунктов, оттесняя желание наорать на кого-то на второй план.
За стол Джеймс возвращается с объемной кружкой кофе, ноутбук придвигает поближе; раз уж выдались пара часов в штабе – можно потратить их на изучение парочки наводок от Фьюри, ведь, в конце концов, Барнс не оставил идеи додавить остатки Гидры. Нехорошо забывать на столь долгие срок о старых «друзьях».
Кофе приятно согревает и, кажется, позволяет мыслить четче; Барнс постепенно погружается в карты и цепочки активности организации, сверяясь с исходными данными и выводами аналитического отдела, - привычная, знакомая рутина, почти умиротворяющая.
Он бы и не заметил двух часов, наверное, не поплыви в какой-то момент изображение перед глазами. С каких пор суперсолдатов подводит зрение? Барнс таких эпизодов не помнит.
Он жмурится и откидывается на спинку кресле, сжимая пальцами переносицу; голова кажется тяжелой и словно чужой.
- Что за черт, - цедит Солдат; ощущение слишком ему знакомо – оно каждый раз возникало, когда Ведьма пробиралась в голову, пока пыталась вернуть воспоминания и стереть коды. Пока вмешивалась в сознание.
Но Ванды рядом нет, и в кабинете – больше никого. И это, черт возьми, действительно попахивает неприятностями.

[NIC]James Barnes[/NIC]
[STA]steeled[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2oNap.gif[/AVA]
[SGN] [/SGN]

Раз, два, три.
Сердце нервный такт отбивает, сбиваясь с ритма. Зимнего Солдата немногое способно вывести из себя, но вмешательство в сознание с некоторых пор стало темой животрепещущей; таковой больше половины жизни было, если задуматься, - слишком частая промывка мозгов способствовала. Оттого и подпустить к себе Ванду Максимофф некогда было невообразимо сложно, довериться алым нитям, тянущимся от тонких пальцев.
Но Ванда была терпеливой и ждала согласия, просьбы даже; сейчас о согласии не спрашивал тот, от чьих действий жгло виски.
Что делать – вопрос резонный; и ответа на него Барнс ожидаемо не знал. По-хорошему – нащупать бы тревожную кнопку и вызвать службу охраны базы, спросить у идиотов, что с системой безопасности не так и кого их угораздило пропустить в гребаный сверх защищенный штаб. Поднять тревогу; причина ведь была.
Но… что-то удерживало его. Возможно – сомнение, привычка искать причины кажущихся вокруг странностей в собственном криво склеенном сознании; а, возможно, - нечто иное. Ощущение страха и тревоги, взявшиеся непонятно откуда; ведь Солдат страха не знал – его выжгли наравне с брезгливостью в первую очередь, еще в конце пятидесятых.
Четыре, пять, шесть.
Вдох-выход; Барнс должен успокоиться, обязан. И открыть глаза наконец – не от чего прятаться.
Но он ждем; сам не знает – чего именно. Отсчитывает пульс, эхом в висках отдающийся, и выравнивает дыхание, отстраняясь мысленно от окружающих звуков – едва слышного гудения жесткого диска, отголосков офисного шума. И дыхание действительно почти приходит в норму, но шум дневной суеты сменяется тишиной, а после – голосом.
Погоди.
Поговори.
Пожалуйста.
Это – не галлюцинация; с ними Зимний знаком, и у них либо голоса кодировщиков и кураторов, менявшихся за годы его семидесятилетнего ада, либо его собственный – точнее, сержанта Барнса из прошлого, напоминающего, кем он был, о чем забывать не должен. Детского голоса среди галлюцинаций и кошмаров Джеймса не бывало никогда.
Он глаза открывает резко, но ничего, кроме темноты, перед взором нет.
Семь, восемь, девять.
Сердце замедляет такт – защитный механизм, отторжение близкого стресса. Барнс сглатывает, замирает, к ощущениям прислушиваясь, но чертов мир, похоже, сломался, реальность вокруг замерла. И чернота рассеивается неохотно, пропуская тусклые голубоватые проблески света. Они успокаивают внезапно, облегчение приносят – все более ощутимое по мере того, как искрами вьются вокруг, выстраивая новую реальность.
Помоги.
Испуганный детский голос звучит раньше, чем новая вспышка света на миг ослепляет Барнса, а после – перед глазами вырисовывается светлая комната и силуэт девочки.
Что за черт, - повторяет он; новый мир, похоже, умеет сходить с ума совершенно разными способами, и зачем-то каждый раз это касается Джеймса Барнса. Парадоксально.
Хочется материться; он сдерживается только потому, что детский образ кажется слишком реальным, как бы иррационально это ни было. Люди не переносятся из зала совещаний в стерильно-белые комнаты с детьми и не слышат голоса; ну, нормальные люди.
Барнс был достаточно нормальным, чтобы пребывать в очевидном шоке, но это мешало чему-то за грудиной сжаться болезненно. Просто… девочка. Совсем малышка. И у нее на глазах – слезы.
Она похожа на Ребекку в день, когда Баки Барнс уходил на фронт; той было семь, и это был последний раз, когда он видел сестру.
Какого черта, интересно знать, воспоминания и чувства возвращаются, накатывают волной в самые неподходящие моменты?
- Что происходит? – у Джеймса голос звучит хрипло. – Ты… кто вообще?
Грубовато вышло, - осознание привычно приходит с запозданием. Барнс раздражается где-то на фоне, в подсознании, но лишнюю эмоцию проглатывает быстро. Мыслить рационально – лучшее сейчас решение.
Но когда это правильные решения стали его сильной стороной?
- Эй, - …впрочем, как и общение с детьми. – Тише, ладно? Просто объясни, что происходит. Я постараюсь помочь.
Десять.
И во что ты, Баки Барнс, опять вляпался?

[NIC]James Barnes[/NIC]
[STA]steeled[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2oNap.gif[/AVA]
[SGN] [/SGN]

Плохие вещи – черт подери, это так знакомо; просто до смешного. Плохие вещи, - уклончиво говорил он сам Роджерсу из раза в раз, когда тот с участливым видом пытался поговорить о минувших семидесяти годах личного ада; словно это принесло бы хоть какую-то пользу. Как бы не так. Плохие вещи, - тактично говорил Джеймс чертовому терапевту, заменяя простыми двумя словами жутковатые для простого обывателя вещи.
Голосом ребенка это звучит действительно страшно; остается надеяться только, что личные, субъективные ассоциации Зимнего Солдата ничего общего с реальностью не имеют. И это, кажется, первый раз, когда он не отказался бы оказаться слегка тронутым и оттого воспринимающим настоящее криво.
- Кобик, - повторяет он осторожно и кивает неспешно, принимая. Имя звучит странно; словно прозвище какое. Неестественно – правильное слово.
Барнс не говорит этого вслух; если вообще можно применить это слово к болтовне с воображаемым ребенком и явно воображаемом мире. Иллюзорном, - услужливо подсказывает сознание.
- Хорошо, Кобик, - он улыбается натянуто, но, все же, искренне; какой-то части его неуютно видеть на лице маленькой девочки слезы.
Кое-кто бы точно рассмеялся, узнай, сколь сентиментальным может быть киллер. Барнсу самому было бы смешно – в любой другой ситуации.
– Я Джеймс, - он делает шаг навстречу, прежде чем опуститься на корточки перед ней – Кобик – и заглянуть в лицо. - Но друзья зовут меня Баки. Ты тоже можешь.
Он помнит теперь – звонкий смех маленькой Ребекки, когда Стив впервые назвал его Баки, ямочки на ее щеках, когда она улыбалась, выговаривая дурацкое сокращение куда более чисто, чем «Джеймс» и «Джим», и как она порывалась обнять его после, а он старательно пытался избежать этого, искренне считая себя слишком взрослым для этих нежностей в какие-то тринадцать.
От воспоминаний тепло и больно одновременно; Джеймс привык к этому чувству – оно стало его неизменным спутником с тех пор, как Ведьма методично складывала из мелких осколков его жизнь. И теперь оно кажется особенно ярким, близким; потому что девочка напротив – похожа на сестру, а он сам – куда больше теперь походит на Баки Барнса, чем на Зимнего Солдата. Последний бы не пожелал слушать, не чувствовал бы себя обязанным помочь; для него это понятия чуждые, незнакомые.
Барнс колеблется; понимает прекрасно, о чем его просят – впустить в сознание. И это чертовски трудно для парня, которого десятилетиями стирали – методично, раз за разом, цинично и без тени жалости.
Он знает – глупая ассоциация; и думать пытается о Ванде и ее понимающей улыбке, о том, что под конец второго месяца опасения сошли на нет. Это оказывается несложно; девочка напротив вызывает схожие чувства с теми, что возникали в соковийской Ведьме.
- Хорошо, - вырывается раньше, чем Джеймс успевает по-настоящему решить все для себя. – Хорошо, - повторяет он увереннее, понимая, что отказать не сможет все равно; будет чувствовать себя редким ублюдком и вряд ли простит. – Ты можешь показать, а я хочу увидеть, - Зимний улыбается неловко и колеблется доли секунды, прежде чем протянуть руку и осторожно стереть слезы; картинка вновь накладывается на одно из воспоминаний о Ребекке. – Что для этого нужно, малышка?

[NIC]James Barnes[/NIC]
[STA]steeled[/STA]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2oNap.gif[/AVA]
[SGN] [/SGN]