Их было много, и они все были разными. Тихими, шипящими, щебечущими, шепотом вещающие… Голоса. Вокруг – одни голоса. Их было довольно трудно разобрать, иногда они затихали, но стоило войти в переполненную людьми комнату, как лицемерно тихий шепот перерастал в шквал эмоций и криков.
Чарльз так и не понял, зачем все эти люди пришли в их дом. Слышал разговор матери с горничной, но где-то внутри, в самом сознании, чей-то весьма знакомый и звонкий голос орал, вскрикивал, металл и сотрясался, что услышать что-либо в действительности было довольно трудно.
У мальчика с самого утра болела голова. Просто взрывалась, просила передышку, умоляла вернуться в постель, спрятаться под одеяло и просто не вылезать до следующего дня. А вот совесть – не позволяла.
Он хотел было обратиться к матери, она ведь, как-никак, миссис Ксавье. Всё знала и потенциально всё могла понять, но дама в чёрном, мягко скажем, послала сына пройтись прогуляться. Ей было не до него. Надо было устроить церемонию, проследить, чтобы все напитки были поданы во время, проверить да выучить самой написанную позапрошлой ночью поминальную речь. Надо было привести себя в порядок, подобрать платье, запудрить синяки под глазами, а тут ещё непонятное ребятёнко шатается.
Она ведь не со зла, правда? Чарльзу не стоило обижаться, хоть и было обидно. Каким-то непонятным чувством-ощущением, непонятной силой в самом себе он как бы прочувствовал в тот момент лёгкого даилогического разговора эмоциональную нестабильность матери. Он практически её не слышал, смотрел на её губы, а в голове звучали совершенно иные слова. А потом – просто побежал в свою комнату и плакал. С одной стороны, обидно, с другой – страшно. Страшно из-за того, что процентов 67% слёз были чужие, выпущенные эмоции, невысказанные мысли, обвинения, крики, желание открутить – в том числе и ему – голову.
Всё одновременно и сразу.
И где-то маленьким голосочком, тонким и возмущённым, недовольство горничной, такая богатая женщина, а даже сыну не может уделить внимание.
Голоса. Их много и они везде. Окружают, шипят, все разом и хором. С момента появления первых гостей Чарли почувствовал себя нехорошо, Шеррон чуть ли не буквально вытаскивала его из-под кровати. Надовала пощёчин, мотивируя свои поступки лишь той степенью приличности, которая предполагает обязанность Чарльза Ксавье сокрушенно опускать глаза и жать руки чужим людям, когда они по-отечески готовы произнести слова соболезнования.
На самом же деле ей просто нужно было выпустить на ком-то свою ярость, Чарли попался под руку, и хоть Шеррон особо не гордилась внезапно проявившимся рукоприкладством, строго запретила себе размышлять над содеянным.
Голоса. От них почему-то пухли пальцы, язык заплетался, и очень хотелось спать. Хотелось побыстрее распрощаться со всеми, выгнать слишком толстого мужчину, который думает лишь об еде, избавиться от худой дамочки с каштановой шляпкой, чьи мысли по какой-то непонятной причине загоняли мальчика в краску.
Он не мог усидеться на месте, постоянно крутился, оборачивался, кусал губу. Он устал и вёл себя явно слишком произвольно и нагло – так думала Шеррон.
Решила вообще не обращать на него внимание. Как можно, у неё ведь такое горе! А маленький недотёпа даже не может сделать усилие над собой и на один вечер повзрослеть?! Что она вообще будет с ним делать?! Нет, конечно, она любит своего Чарли, обожает его, но воспитанием всегда занимался отец, умелый был, сообразительный. Приветливый, улыбчивый и строгий. Ребёнка можно было баловать… он ведь любил кокосовые крекеры с джемом, как Френсис. Любил синие обои, ореховые пудинги и пламя в камине. Не скупился на предметы интерьера, хоть никогда и не был расточителен.
Мальчик дёргается, осторожно переводя взгляд с матери на человека перед ним. Бородатый мужчина что-то говорит, жмёт руку Шеррон, которая улыбается сквозь слёзы, вставляет неуместные реплики. И именно её голос – именно её – только что звучал, отчётливо и громко, в голове Чарли.
Глубокий вдох, и чувство дискомфорта переполняет мышцы, заставляет дёрнуться ещё раз и даже не обратиться в пепел от весьма недовольного взгляда миссис Ксавье.
- Простите, сэр Оуэррен, мне кажется, Чарльз чуть подустал, прошу нас извинить.
Он не устал, он просто злится. Он ли? Уже на втором этаже пытается вырваться, объяснить матери, что только что слышал её голос в голове, что он нуждается в помощи, что он заболел… Результат? Очередная пощёчина.
Обидно? Больно? Скорее последнее, в уголках губ появляется кровь, которую Чарли опрометчиво убирает белоснежным рукавом рубашки. Вердикт озвучен: если ты не можешь вести себя как взрослый мужчина, то ты вообще недостоин называть себя Ксавьером.
Шеррон отводит ребёнка в его комнату и запирает дверь на ключ. И, может быть, она чуть успокоилась, ребёнок не старается ей перечить, не утирает слёз. Оставшись один, опускается на ковёр, обхватывает колени руками и покачивается. Тут, наверху, чуть тише, чем в саду, однако голос Шеррон всё ещё кричит где-то внутри. Хочется ей ответить, закричать «замолчи!» или просто тихо произнести «ты думаешь слишком громко». Однако пока что Чарльз и не знает, что просто-напросто является телепатом.
